Повесть

   Владимир Арро

   Рисунки  Т. Капустиной

   Вот какая у них улица

   - Вот, говорит Федяра, - какая у них улица!
   А улица-то вниз горбом пошла. Дома по обе стороны кончились, под горой ольховые кусты открылись и осока-трава. А в траве ползет черный ручей, над ним стрекозки стрекочут, облака в нем белые плывут.
   Вышли мы на мостик, легли ногами в разные стороны и стали из ручья пить. Вода в нем холодная, видно, у них тут родники колотят, много этой воды не выпьешь.
   Коля напился, сел на мосту и говорит:
   - Что это за ручей такой?
   Я говорю:
  - Кто его знает.
   Федяра говорит:
   - В таком ручье не искупаешься, вмиг все жилы стянет.
   Я говорю:
   - На спор!
   Коля говорит:
   - Не купайся, Антон, застудишься.
   - Не застужусь!
   Я быстро разделся и прыгнул в ручей. Обожгло меня, сжало всего, ни вздохнуть, ни выдохнуть,  будто в проруби.
   - Ну как? - кричат с моста.
   Я говорю:
   - Хор-рошо!..
   - Ты двигайся, двигайся!
   А я и так плыву по ручью против течения, двигаюсь.
   - Вылезай, - кричит Коля, - хватит!
   И все кричат:
   - Вылезай!
   Я встал в воде и пошел. А воды мне по пояс. Под ногами острые камни. И течением назад валит. Вот так ручей.
   Вытянули меня на мост. Стою, одеваюсь. Весь я гусиной кожей покрылся, посинел, и мелко меня трясет, бр-р-р!
   - Че-черт, - говорю, - вот к-какая стужа!..
   А мне и в штанину ногой не попасть, до чего меня колотит.
   Вдруг из кустов выходят два мальчишки с красными повязками на рукавах и в галстуках, взъерошенные, зачем-то зелеными ветками прикрываются.
   - Ага-а, - говорят, - вот мы вас и застукали! Купался?
   Я говорю:
   - Н-не видишь, ч-что ли?.. К-купался.
   - Сейчас в лагерь поведем.
   Я штаны надеваю и говорю:
   - В лагерь? Хор-рошо, ведите...
   Один говорит:
   - Мы вас давно заметили, вы у пищеблока в заборе доску отодрали.
   Коля говорит:
   - Не ври!
   Я говорю:
   - Никакой доски мы не отдирали.
   А второй на нас внимательно посмотрел и говорит:
   - Махоня, это и не они...
   Первый спрашивает:
   - Это не вы?..
   Я говорю:
   - Это мы, только ты давай на нас лишнего не наговаривай, в лагерь лучше веди.
   - А вам, - говорит, - тогда и не нужно в лагерь, купайтесь, сколько влезет, вы же посторонние...
   И второй поддакивает:
   - Мы своих отыскиваем, мы патрули...
   - Нет уж, - говорю, - теперь мы вас не отпустим, ведите нас в лагерь. Ребята, нужно нам в лагерь?
   Все говорят:
   - А чего же! Они у нас были, а мы у них нет.
   Вот мы и пошли.

 

  Лес тут у них был сосновый

   Лес тут у них был сосновый, высокие стояли строевики. А под ногами шишки да дерюга всякая, все шургит, трещит. крошится.
   Я говорю:
   - Лес-то у них похуже нашего будет, уж больно сух.
   Прямо в лесу был длинный забор из досок. Мы вошли в калитку, а там тоже лес. Я говорю:
   - Чего вы лес-то разгородили?
   - А это, - говорят, - не лес, а лагерь, мы здесь живем.
   Смотрим - и правда, меж сосен домики деревянные виднеются, а на большой поляне на шесте висит флаг.
   По дорожке к нам заспешила женщина в белом халате, видно, местный фельдшер. Она и спрашивает у своих:
   - Вы кого это привели?
   - Да вот, Вера Сергеевна, какие-то посторонние.
   Я говорю:
   - Да нет, никто здесь не посторонние, это Куварин, это Коля Семихин, они тоже наши равенские, здрасьте!
   - Вы к кому?
   Я говорю:
   - К вашим, вот, пионерам. Они звали, вы не думайте. Они к нам, а мы, стало быть, теперь к вам. Вы собирайте их, собирайте, вы только скажите, мол, равенские приехали, они знают, они сразу прибегут!
   Коля шепчет:
   - Антон, ты речь скажи...
   Я говорю:
   - Да речь что-то неохота, а сейчас чего-нибудь придумаем, да хоть в футбол можно сыграть, у нас вон только Санька хромает...
   Тетка говорит:
   - Мальчик, да нельзя к нам, нельзя!
   Я говорю:
   - Как нельзя! А ну позовите черненького пионера Сашку!.. Или Лену Скворцову. Или Куканова. Как так нельзя?
   - А ты не кричи, - говорит тетка, - ты успокойся...
   Я говорю:
   - А я спокойный!
   Она говорит:
   - Ну, вот. Как я тебе их позову, если они в изоляторе. Заболели они, понимаешь ты такое дело? И у нас карантин.
   Тут я, конечно, кричать перестал.
   - Чего это, - спрашиваю, - они у вас заболели?
   - Кто их знает. Объелись какой-то дряни в походе, теперь у них животы болят.
   - Ничего, - говорю, - там не дрянь была, а морковка с бабушкиного огорода, а что они кильковский щавель ели, то я же говорил им: не ешьте щавель! А они ели!.. Да улыбались еще.
   Тетка говорит:
   - Ну, не обижайтесь. Я им привет ваш передам.
   Я говорю:
   - Приветом сыт не будешь. Каков привет, таков и ответ.
   Вышла тетка с нами за калитку.
   - Теперь-то вы куда?
   Я говорю:
   - Куда еще, в Равенку, конечно.
   - А на чем?
   Я говорю:
   - На чем еще, уж не пешком, чай, на автобусе. Автобус-то до самой нашей равенки ходит.
   - Вот вы какие самостоятельные, - говорит тетка. - Не то что наши. И закалка, видно, у вас хорошая, болеете не так часто, как городские.
    Я говорю:
   - А заболеем, так нам горя мало, у нас амбулатория есть.
   Пионеры говорят:
   - Они в Чернушке купались, видите, волосы мокрые!
   Я говорю:
   - Не в Чернушке, а в ручье!
   Тетка говорит:
   - А ручей наш и есть Чернушка.
   - Неправда, - говорю, - Чернушка это наша река. Она мимо Килькова и Равенки протекает, их берег левый, наш берег правый...
   Тетка говорит:
   - Это правильно, а начало-то она здесь берет!
   Вышли мы из лагеря, а я смотрю на ручей и думаю: какое дело, значит, это наша Чернушка! Вот где повстречались с тобой, наша река.

  На площади стояло много разных автобусов

   На площади стояло много разных автобусов, но нашего среди них вроде бы не было. И все толпились кругом незнакомые люди.
   Я у них спрашиваю:
   - Который тут на Кильково?.. Который?..
   Все головами мотают, у них своя забота. Наконец, один шофер отвечает:
   Ваш в город ушел, ждите, он через час будет.
   Я говорю:
   - Давайте ждать, ребята, а то ведь дядя Коля такой - шмыгнет и не заметишь. Вот бы нам кого-нибудь своих встретить, например, кильковскую почтальонку, нам бы веселее было ждать.
   Но тут открылся один ларек, и в нем стали продавать мороженое. Люди на остановке как это увидели, так и побежали. А из автобусов руки протянулись с деньгами: "Клава! Шура! Возьми и мне!"
   И сразу у ларька образовалась очередь, потому что было очень жарко, а мороженое ведь охлаждает, об этом и по телевизору говорят.
   Все наши в ту сторону голову повернули, смотрят - люди идут с мороженым. Санька спрашивает:
   - Это что они сосут?
   Я говорю:
   - Санька, это мороженое!
   Санька спрашивает:
   - Что замороженное?
   Федяра говорит:
   - Просто мороженое. Снег, значит.
   Я говорю:
   - Нет, Федяра, не просто снег, а это мороженное молоко.
   Коля говорит:
   - Не молоко, а сметана.
   Куварин говорит:
   - Я очень люблю мороженое. Только денег нет.
   Федяра говорит:
   - Деньги-то есть, да вот Антон не дает.
   Я говорю:
   - ДА? А на автобус?
   Тогда Куварин спрашивает:
   - А вы зачем на автобусе хотите ехать, поехали на машине. Мы на Агафоновой машине сюда приехали, она за нами на обратном пути заедет и прямо в Равенку отвезет.
   Все закричали:
   - На Агафоновой, на Агафоновой! Молодец, Куварин!
   Мое дело маленькое, я-то мог бы и без мороженого, я его сроду не ел, мне и не надо, но раз они все так захотели, их теперь не переспоришь. Я говорю:
   - Ну, как хотите, мое дело маленькое.
   И мы заняли очередь.
   Куварин потоптался и говорит:
   - Вы и мне купите, я ведь вам квас покупал.

 

  Мороженое было вкусное

   Мороженое было вкусное, с изюмом и хрустящими корочками, но мне еще больше захотелось встретить кого-нибудь из наших, хотя бы кильковскую почтальонку. Почта была на площади. Я говорю:
   - На почту-то зайдем!..
   Вот пришли мы на почту. Я в окошко голову просунул и спрашиваю:
   - Где тут у вас кильковская почтальонка?
   А мне отвечают:
   - Была, да вся вышла.
   Смотрю: за стеклом конвертики всякие выставлены, открытки. Я спрашиваю:
   - Почем конвертики?
   - Пять копеек, - отвечают.
   Я говорю:
   - Ладно, вы, ребята, идите покуда погуляйте. А мне нужно написать письмо.
   - Не потеряться бы нам, - говорит Коля.
   А Санька с Ванькой говорят:
   - Мы тут, под дверью будем стоять.
   Выбрал я самый красивый конверт с цветами, отдал за него пять копеек.Сел за стол, обмакнул ручку в чернила и начал писать.
   "Лене Скворцовой от Антона Ивановича Иванова. Письмо. Лена, я ведь говорил, чтобы ты не ела щавель, а ты ослушалась, и вот теперь у тебя понос. Но это пройдет, ты не думай, у нас тоже бывает, надо бы тебе черники, а ее сейчас нет, а то бы я в лес сбегал и мигом набрал корзинку, знаешь, сколько у нас черники возле Березниц! У нас все есть. Красная Гора мне не понравилась, , уж больно песку много и сухо, но зато у вас мороженое продают. Лена, мы ели мороженое и пили квас, квасу мы еще выпьем, а домой все равно поедем на Агафоновой, это Куварин предложил, знаешь, я думал, что он пропащий, а он парень ничего. Лена, еще напишу тебе про Митю и про Любу, но это в другой раз. Лена, давай переписываться - я тебе письмо, а ты мне письмо, у нас почтальонка каждый день носит. Только Куканову не говори. Остаюсь, под сим подпись поставил: Антон".
   Послюнявил я конверт, письмо это в него запечатал, а на конверте адрес написал:
   "Красногорский лагерь, пионерке Лене Скворцовой (больной)"
   Пока я писал, Федяра несколько раз в дверь заглядывал. Когда я вышел, он и говорит:
   - Знаем, знаем, кому ты письмо писал!..
   Я говорю:
   - Молчи, малявка!
   - А он говорит:
   - Знаем, знаем...
   Я говорю:
   - Вот по шее сейчас как дам!
   Но мне не хотелось давать Федяре по шее. Это я для острастки ему сказал.

 

   Вон дядя Коля

   - Вон дядя Коля! - говорит Санька. - Во-он почтальонка!
   - Побежали! - кричит Ванька.
   Я говорю:
   - Тише, вы, тише! Сдурели, что ли? Нам и показаться ему нельзя, ведь мы неоплатные должники!
   - Это верно, - Коля говорит. - Худо будет.
   Федяра шепчет:
   - А может, простит?..
   Я говорю:
   - Не-ет, мы уж на Агафоновой, правда, Куварин?
   Куварин отвечает:
   - Правда.
   Федяра говорит:
   - Эх вы, ну тогда давайте за ними следить.
   Стали мы следить, как люди в наш автобус влезают. Вдруг вижу, дядя Коля площадь оглядывает, будто кого-то ищет. Нас заметил, руками замахал и кричит:
   - Эй, вы! Ну, чего стоите! Давайте сюда!
   Ах, думаю, вылезать-то не надо было! А мы уже и не стоим! Бросились мы в переулок между почтой и парикмахерской, какая-то собака за нами погналась, да сразу и отвязалась.
   - Эй, - кричу, - в боковушку давайте, вдруг он за нами бежит!
   А из-за угла вдруг выходят четверо пацанов. Один на нас пальцем показывает и кричит:
   - Вот они! Эти самые!
   - Да не эти мы! - кричу. - Промашка вышла! - но поздно уже , бежать надо.
   Что ты будешь делать, облава со всех сторон.
   Несемся мы между сараями, на грядки какие-то наступаем, заборчики перепрыгиваем, от цепных собак шарахаемся, а впереди всех Куварин, рраз! - и он уже рядом с матерью стоит. И мы стоим рядом с его матерью, картошкой вроде торгуем, а кто хочет нам чего сказать, будь любезный, за прилавок не заходи. Не положено за прилавок!
   Но никто к нам и не заходит, пусто на базаре, ни одной души нет, только Куварина мать семечками поплевывает. Кепку увидела:
   - Ну-ка, - говорит, - ну-ка, почем?
   Что-то ей там рассказывал Куварин, и она ему что-то рассказывала, а мы в стороночку отошли, наше дело маленькое, да ведь и далеко от них не уйдешь - пропустишь Агафонову, как потом домой доберешься. Автобусы все разъехались, людей нет на площади, ничего не продается - ни мороженое, ни квас.
   Вдруг страшно мне стало, как вспомнил я и лес диковатый, и чужую эту дорогу, на которой нас чуть было не бросили, и все потемнело в тот момент. Я думаю: отчего ж это мне так все немило, глянул в небо, а это вот отчего - по небу тучи синие ползут, заворачиваются друг в друга, по правой руке мгла и тянет с той стороны ветерок.
   Я говорю:
   - Никак гроза собирается!
   Федяра говорит:
   - Не ко времени...
   Санька в небо смотрит.
   -   Хорошо бы дождика, в деревне-то ждут.
   - А может, он мимо деревни пройдет, - говорит Федяра, - деревня-то во-он где, а туча вон куда катит!
   Коля спрашивает:
   - Где-е? Там деревня? Вон где деревня! По левую руку.
   - Вон в какой стороне деревня! - Федяра кричит.
   Слушал я, как они спорят, глядел, как пальцами тычат, и вдруг подумал, что не одна ведь наша деревня дождя просит, вон сколько мы деревень проезжали, всех пылью припорошило, у каждой в горле свербит.
   - Да полно вам, - говорю, - спорить. Деревень много в нашей стороне, и всем дождика хватит, потому что дождик, по всему видать, будет большой, хлесткий.
   Только я это сказал, а в небе как чиркнет, по всей площади вихрь как закрутит, бумажки как заметет!.. Закричали куры, бросились со всех ног к своим дворам, пыль поднялась аж до телеграфных проводов, люди бегут - двери с окнами затворяют. А тут капли зашлепали, застучали, вся земля вмиг стала в темных пятаках.
   Бросились мы к автобусной остановке, к навесу, вдруг слышу я - сзади Куварин кричит. Силятся они с матерью мешок поднять, чтобы тащить его, а силенок у них не хватает, мать только что из больницы выписалась, немочь бледная, где же ей столько картофелю таскать! Побежали мы с Колей им на подмогу, а вверху ка-ак хрястнет! Будто лопнуло все небо поперек себя! Куварина мать мешок бросила, закрестилась, я кричу:
   - Куда на мокрое-то мешок бросили!
   А дождик тут еще припустил. Затолкали мы мешок кое-как под прилавок, и в этот  миг такой ливень грянул, что все кругом затряслось и затрепыхалось. Забились и мы под прилавок, сидим посреди всякого мусора и шелухи, Куварина мать вся дрожит от страха.
   - Ах, батюшки, - говорит, - на земле сидим, вот молния-то нас тут поразит!
   Я говорю:
   - Какой еще паразит?
   А она отвечает:
   - Какой паразит? Я и не говорю: паразит. Я говорю: убьет нас молния-то!
   А вверху и в самом деле во как трещит! И трещит и хлещет! И хлещет и вспыхивает! Ничего впереди не видать - водяная пыль столбом. А прилавок-то наш потек. Текут струйки, кому на голову, кому за шиворот, мы от них знай уворачиваемся да шипим.
   Сидели мы, сидели, гром уже в сторону относить начало, вдруг впереди нас босые ноги зашлепали. Федяра и Санька с Ванькой перед нами на четвереньки встали, раздетые, в одних трусах, смеются и кричат:
   - Вы чего здесь запрятались, дожжа испугались, айда, побегаем, поскачем по лужам, знаете, как хорошо скакать!
   Течет с них в три ручья, а они все смеются. Тут и у меня будто какая-то пружина внутри разжалась.
   Я кричу:
   - Колька, чего это мы в шелухе тут сидим!
   Скинули мы рубахи, штаны и вылезли к ребятам под ливень. И Куварин с нами. Мать ему:
   - Гошка, вернися, убьет!..
   Не вернулся Куварин.
   - Дождик, дождик, пуще! - кричит.
   Нет, он парень не худой.

  

   Как же так получилось

    Как же так получилось?.. Гоняли мы по площади, брызгались, целые фонтаны из луж вышибали. Дождик к тому времени утих.
   Вдруг Коля как закричит:
   - Агафонова! Агафонова!
   Смотрим - машина по площади едет, воду колесами рассекает. Мы - к ней.
   - Агафон! - кричим. - Агафоша!
   Прыгаем вокруг, за борта хватаемся, а Агафон нам гудит. В самом деле, негоже это - возле машины прыгать.
   - Санька! - кричу. - Куда!.. Ванька! Под колеса захотели? А ну отцепись!
   Остановился Агафон возле базарных лотков и спрашивает:
   - Вас что это столько здесь?
   Я говорю:
   - Да вот... тебя ждем.
   - Зачем ждете?
   - Стало быть, - говорю, - ехать надо.
   Агафон кричит:
   - На чем ехать?
   Я кричу:
   - На чем, на чем!.. Не на тебе, чай! Места у тебя, что ли, в кузове мало?
   - В кузове? - кричит Агафон. - Ах, в кузове!.. Поди взгляни!
   Полез я на колесо, слышу, чем-то сильно несет, запах какой дурной, едкий.
   - Чего это у тебя тут? - кричу Агафону. - Никак барда!..
   - А ты думал, пуховые перины?
   Батюшки, думаю, что же делать, барда - это ведь корм для свиней, отходы пивного завода, как в ней поедешь, в ней не только ехать, а противно рядом стоять.
   Слез я на землю, смотрю на Агафона, а Куварин с матерью уже в кабине сидят.
   Я говорю:
   - Куварин, ты почему ж не сказал, зачем Агафон в город поехал?
   Куварин из кабины как закричит:
   - А почем я знал!
   Я говорю:
   - Эх ты, Куварин... Вот тебя бы макнуть в барду.
   На ребят гляжу. У них у всех губы вниз поопускались, Федяра чуть не плачет.
   - Агафо-он, - тянет, - Агафон, нас сегодня уже один раз бросили, не оставляй...
   - Ну, садись, садись на капот! - Агафон сердится. - А места мало будет, так мне на шею полезай! Так, что ли ?.. Охламоны какие. Вот скажу отцам, где вас черти носят.
   Коля просит:
   - Не говори, Агафон, мы пешком дойдем!..
   - Натопаетесь еще. А сейчас ждите. Тут в Антониху пойдет фургон.

 

  Отшумел дождик

   Отшумел дождик, вроде его и не было. Ворчат тучи далеко над лесом. Площадь чистая стала, потемнела, текут по ней мутные потоки. Куры вышли на охоту за дождевыми червями. С навеса в лужу капли со звоном падают: кап!.. кап!..
   Чужие люди сидят на лавках, ждут фургона на Антониху.
   Я все спрашиваю:
   - Когда он будет-то?.. Доколе его ждать?
   - Не знаем, - отвечают, - сами ждем.
   Коля говорит:
   - Айда пешком, есть-то как охота.
   - Не, - говорит Санька, - мы с Ванькой потерпим, нам не дойти...
   И усаживаются на лавочку.
   Какая-то тетка мешок развязывает и говорит:
  - А ну-ка, у меня тут есть батон.
   Стали мы жевать, смотрю: ребята мои сидят, как сироты, носами шмыгают, босые ноги под себя подбирают и смотрят непонятно куда. А тетка, которая батон нам дала, да и другие пассажиры так жалостливо на нас поглядывают.  Этого, думаю, еще не хватало!
   - Санька! - говорю. - Утрись! Ванька, то же самое. А ну, седлай боевых коней, затягивай потуже подпруги, поскачем сейчас с вами вперед, пока будет возможность, все ближе к дому продвинемся.
   - Не, - говорит Санька, - мне в кавалеристы играть неохота.
   - И мне неохота, - говорит Ванька.
   - А чем же тогда будем заниматься?
   Федяра тогда говорит:
   - Давайте запруду устраивать, вот время и пройдет.
   Набрали мы возле остановки камней, побросали их в самый большой поток, а дыры мокрым песком залепили, получилась плотина. Вода все накапливается возле нее, накапливается, мы ее и так и этак со всех сторон дамбами закрываем, ну, думаю, сейчас будет ГЭС. Вдруг обвалилась в один миг наша дамба, закрутилась мутная пена, хлынул весь поток прямым путем под ноги пассажирам.
   - Авария! - кричу. - Дамбу прорвало!
   Закричали тут пассажиры, с лавок попрыгали, расхватывают свои мешки и чемоданы, поджимают ноги.
   - Ах вы, окаянные! - кричат. - Что хотят, то и делают, вот чертова вольница, никуда от них не денешься!
   Тетка кричит:
   - Они смирно сидели, это вон тот ушастенький их хулиганничать наущал!..
   - Надрать ему уши!
   Что ты будешь делать, кричат, пальцами на меня показывают, не понимают, что дамбу прорвало, а мне сразу с ними сидеть расхотелось, я говорю:
   - Догонит фургон-то нас, пошли. Чем тут околачиваться, мы потихоньку к дому пойдем.

 

  А дальше-то что случилось

   А дальше-то что случилось, дальше вышло самое неожиданное! Только мы отошли от навеса, глядь - на площадь влетают два велосипедиста. Батюшки, думаю, кто ж это такие? Да ведь это Тришка! Да ведь это Шурка Шаров! А за ними еще трое катятся: Сизиков Николай и братья Орловы.
   Мы как закричим:
   - Наши!.. Да ведь это наши!
   А Шурка как закричит:
   - Вот они!..
   Бросились мы к ним, а они с велосипедов попадали, еле на ногах держатся, мокрые все, грязью заляпанные.
   - Это вы? - кричу, глазам своим не верю. Они дышат тяжело, а улыбаются.
   - Да мы это, мы...
   Стали мы тут толкаться, по плечам друг друга ударять, а я-то кильковских чуть не обнимаю, наши ведь это, наши, ах ты, и они рады, стоит от нас на площади сплошной крик.
   - А вы-то чего!
   - А мы-то чего!
   - А дождь-то, а гроза какая!
   - А плевать, зато встретились!
  - Вот ка-ак!
   - Ишь ты-ы!
   Я у Шурки спрашиваю:
   - Шурка, вы зачем сюда на велосипедах поехали?
   А он отвечает:
   - Мы сначала, как Сизиков нам рассказал, думаем: не бывать вам первыми у городских пионеров! А потом Агафон нам навстречу попался, езжайте, говорит, скорей, там равенские одни пропадают, мы и газанули!
   Я говорю:
   - Значит, вы за нами?
   - Выходит, что за вами.
   Я говорю:
   - Вы, кильковские, молодцы.
   А кругом кричат, уняться никак не могут:
   - Ну, как там у нас?
   - Ну, как там у вас?
   - А мы мороженое ели!
   - А мы автобус встретили!
   Я говорю:
   - Шурка, а пионеры-то лежат больные животами, объелись, стало быть, а Митю мы не нашли, значит, Люба за Славку вашего выйдет, это нам обидно...
   А Шурка отвечает:
   - Это все вранье! Ошибка вышла, вчера к Славке из городу невеста приехала, свадьбу замышляют, а Любу он по дружбе и товариществу провожал.
   Эх, весело мне стало! Я кричу:
   - Вот как!
   Ничего еще, думаю, не пропадет наша деревня, жить можно.
   - Шурка! - кричу. - А мы тоже, время придет, вас выручим! Верно, пацаны, мы кильковских не   оставим?
   - Факт, не оставим!
   - А ну, садитесь, - говорят кильковские, - поехали, будем по переменке крутить.
   Коля говорит:
   - По переменке мы куда хочешь уедем.
   Уселись мы по двое на велосипеде, один педали крутит, другой на багажнике сидит. Воздух чистый после грозы, лес смолу источает, едем мы и друг с другом перекликаемся.
   Коля кричит:
   - Шурка, знаешь, какие местные красногорские вредные! Нас вон как по огородам гоняли, давайте мы соберемся вместе как-нито и красногорских-то приструним!..
   А я кручу педали и думаю: эх, мать честна, все не так, глупость какая выходит, вовсе и не так надо делить. Я говорю:
   - Колька, не так ты все делишь-то, гляди, мы в своей деревне какую одиночку вырастили - Куварин-то, Куварин!.. Вон кого надо учить!..
   А земля у нас, думаю, вон какая большая, спорить нам не пристало, какое место лучше, кто где хочет, тот пускай там и живет, и всякому, конечно, свое место дороже, вот я, к примеру, прирос к нашей деревне Равенке, она у нас на горке стоит. Ветерок дунет - ни слепней нет, ни комаров. По берегу крутому вязы растут, а за рекой луга заливные...
   Мы, когда подъезжали, во все глаза глядели на свою деревню, так сильно соскучились. А у меня в голове стишок трепыхался: вот моя деревня, вот мой дом родной.