Мальчишка-командир (ч.4)
Борис Камов
Главы из повести
Рисунки М. Петрова
продолжение
продолжение
"И я заменил его"
Когда Голиков с товарищами вернулись в Киев, стало известно, что обстановка на фронте резко ухудшилась. Петлюра приближался к городу, поступил приказ: произвести досрочно всех курсантов в командиры и направить рядовыми на фронт. Исключение сделали для нескольких человек. Аркадий Голиков был назначен командиром взвода, а его друг, Яша Оксюз, - командиром полуроты.
Вечер застал полуроту Оксюза в Кожуховке близ станции Боярка, в тридцати километрах от Киева. Разведка доложила, что белых поблизости нет.
После прощального бала, который закончился к утру, и дневного марш-броска по августовской жаре все изрядно устали. И Оксюз, расставив посты, приказал бойцам разойтись по хатам, справедливо полагая, что другой случай отдохнуть представится уже не скоро.
Голиков обошел дома, где поселился его взвод, выбрал себе место на сеновале и вернулся на часок в избу к Оксюзу. Яшка был расстроен прощанием со своей женой Надей. Они поженились месяц назад. На глазах у всех Надя сегодня утром плакала, не хотела отпускать Яшку, просила взять ее с собой. И целый день эта сцена не выходила у него из головы.
Когда вернулся Аркадий, Яшка сидел за столом и дописывал Наде письмо.
- Давай пить кислое молоко, - предложил Яшка, завидев Аркадия. Он разлил молоко по кружкам, придвинул тарелку со свежим хлебом и другую - с яблоками. Яблоки были крупные, спелые. Казалось, они просвечивают.
За окном уже начало светать, когда они закончили беседу. Аркадий поднялся и сказал:
- Хорошо бы проверить посты.
- Чего ж их проверять - свои ж ребята. Еще обидятся. Спи давай. Уже вставать скоро.
Только они заснули - ударил взрыв. Раскатисто рванула граната. Торопливо, растерянно, вразнобой забухали винтовки.
- Откуда стрельба, зачем граната, мы же только легли? - ошалело пробормотал Яшка, соскакивая с печи.
С закрытыми глазами, которые попросту не разлипались, он начал наматывать портянки и натягивать новые, туго налезающие сапоги.
С закрытыми глазами, которые попросту не разлипались, он начал наматывать портянки и натягивать новые, туго налезающие сапоги.
- Поймем на улице, - ответил Аркадий, защелкивая ремень с кобурой и вешая через плечо тяжелую сумку.
Выскочив из хаты, они увидели, что из соседних домов выбегают товарищи и мчатся в сторону церкви, откуда слышалась стрельба.
Выхватив из деревянного футляра маузер, Оксюз припустил вдоль дороги, опередив всех, а затем, сокращая путь, перемахнул через плетень, боком продрался через тесно посаженные колючие кусты, с которых уже начала осыпаться малина. За ним бежали Аркадий и другие бойцы.
Застучал навстречу пулемет. Он бил короткими деловитыми очередями. И пули стайками засвистели над головой.
Яшка, услыша пулемет, даже не пригнулся, целиком поглощенный тем, чтобы поскорей добежать до редкой цепи и понять, что произошло. Снова перемахнув через плетень, он очутился на картофельном поле, за которым на серых могильных плитах, на подступах к белоснежному собору пестрели спины в новых командирских френчах. То была наша цепь, которая пока удерживала невидимого противника.
Тут Голиков заметил, что за собором мелькнули фигуры в солдатских гимнастерках. Значит, напала не банда - петлюровцы.
Аркадий бежал следом за Яшкой, испытывая невольную вину за то, что все так нелепо обернулось. Огонь петлюровцев сделался сильней, , но опасней всего сейчас был невидимый пока пулемет, очереди которого стали продолжительней и торопливей.
Внезапно сквозь повисший над огородом туман Голиков различил беглые, короткие огоньки. Они вспыхивали на копне сена. водруженной на арбу.
В сене был спрятан пулемет, который нужно было заставить замолчать. Яшка продолжал бежать, высоко задирая ноги и перепрыгивая через густую рослую ботву, а Голиков взял правее, на ходу нащупывая в сумке лимонки. Он терпеть не мог носить их на поясе. Расстегивая на бегу сумку, Аркадий вспомнил, что у него на две гранаты один запал. Другой он где-то выронил. Значит, граната у него, по сути, одна.
Внезапно краем глаза Аркадий заметил, что Яшка споткнулся и, вытянув руки, с размаху по-детски беззащитно упал на грядки. Голиков представил, как у Яшки захватило дыхание от падения плашмя на живот.
Высоко задирая ноги, чтобы тоже не споткнуться, Голиков взял еще резче вправо, не выпуская из поля зрения Яшку, и удивляясь, что Оксюз, всегда такой проворный и ловкий, не спешит вскочить и странно копошиться, будто что-то потерял в ботве.
"Вывихнул, наверно, ногу, не может встать, - с досадой подумал Голиков. Оставить Яшку в таком положении было нельзя. И Аркадий повернул к Оксюзу. Новая струйка пуль из пулемета пронеслась совсем близко. Аркадий кинулся на землю и пополз вдоль грядки. Но двигаться ползком не было времени. Голиков снова вскочил и бросился к другу. Яшка продолжал лежать на животе, делая неловкие усилия подняться.
- Что с тобой? - спросил Голиков, помогая Яшке перевернуться на спину, и увидел, что сукно Яшкиного френча намокает над карманом.
- Беги. - с трудом произнес Яшка. Струйка крови вытекла из угла его рта.
Аркадий почувствовал, что внутри у него все каменеет от горя. Яшка был первым и единственным его другом, которого он приобрел в армии...
Несколько пуль, срубив стебли ботвы, ударили в соседнюю грядку. Пора было кончать с пулеметом, но оставить Яшку Аркадий не мог. Он оглянулся, кому бы его передать, и увидел, что товарищи, которые бежали за ним и Яшкой, тоже остановились в нерешительности и с жалостью смотрят на Оксюза. Ранение командира оборачивалось катастрофой. Голиков понял это раньше других. Громко, как никогда, он крикнул:
- Слушай мою команду! Вперед! За нашего Яшку! - И, не оглядываясь, побежал. слыша, что товарищи бегут за ним и даже обгоняют его. Он снова крикнул: - Вперед! Вперед! - А сам взял резко вправо, в сторону акации и старого клена, возле которых стояла проклятая арба с сеном, находчиво оборудованная под пулеметное гнездо.
Голиков бежал по картофельному полю и только метрах в пятидесяти от акаций упал на землю и пополз поперек грядки, радуясь тому, что здесь высокая ботва и она прикрывает его от чужих глаз.
Возле собора чаще и ожесточенней заухали винтовки, раскатисто ударили гранаты. Голиков догадался, что петлюровцы усилили натиск. Следовало поторапливаться, но и особенно спешить он не мог. Пулемет продолжал свою безостановочную и безнаказанную работу. Голиков пожалел, что никого не позвал с собой и не сказал про арбу. но делать это сейчас было поздно.
Со вчерашнего вечера Яшка и он наделали массу ошибок. Яшка потому, что был расстроен. Он, Голиков, оттого, что переживал за Яшку. И теперь ценой чего угодно требовалось изменить положение. Иначе им всем несдобровать, а помощи сегодня ждать было неоткуда.
Справа огород огибал двор храма и выходил, по сути, в тыл арбе, которая стояла в тени очень старого изогнутого клена. Если бы Аркадий прополз еще метров десять, он бы зашел в тыл пулеметчику, но в этот момент из-за клена высунулся бородатый мужик в старом картузе, с карабином в руках. Видимо, это был подводчик из тех местных крестьян, которые днем пахали и сеяли, а с наступлением темноты отправлялись в банду или помогали кому придется в надежде на поживу. И сейчас под кленом мужик, возможно, ждал, пока пулеметчик вернет арбу.
Заметив, что шевелится ботва, мужик взвел затвор и что-то сказал пулеметчику, но тот, вероятно, не расслышал. Этот полубандит-полукуркуль мог сейчас испортить всю обедню. Голиков достал из кобуры пистолет, изготовил его к стрельбе, затем вынул из сумки лимонку, извлек из гнезда для карандашей запал, зарядил гранату. Ее можно было бросать, осталось лишь выдернуть чеку, если бы не мужик с карабином, который затаился поблизости. Голиков перестал его видеть, был готов рискнуть и привстать, но опасался, из-за мужика бросок получиться неточным, а граната у него была одна.
Тогда он положил гранату на землю, взял в освободившуюся правую руку маузер, а левой, держа сумку за самое донце, покачал ботву. В тот же миг из-за клена высунулся дядька с карабином у плеча: так, надо полагать, он подкарауливал в своем саду мальчишек, когда они лезли за яблоками. Но теперь его оружие было заряжено не солью. И едва заметив колыхание ботвы, он выстрелил. Голиков нажал спуск маузера. и мужик пропал. Был ли он ранен или спрятался, Аркадий не увидел. И снова поднял сумку - мужик не появился.
Тем временем Голиков заметил, что цепь курсантов отвечает все реже. Кончаются патроны? Или мало осталось народу? Но как бы там ни получилось, он не имел сейчас права промахнуться.
Аркадий снова переложил пистолет в левую руку, взял гранату, выдернул чеку и приподнял голову.
Он не увидел мужика в картузе. но зато разглядел пулеметчика. Тот лежал на брезенте поверх сена, рядом с ним тускло поблескивали коробки с лентами. Сосредоточенно глядя в прорезь щитка, пулеметчик стрелял, медленно поводя стволом.
Голиков привстал и легким движением, как он это делал, играя в лапту, кинул гранату высоко вверх, а сам бросился на землю. Он видел, как лимонка описала дугу, успел услышать. что она брякнула о цинковую коробку, испугался, что пулеметчик сейчас ее просто сбросит. Но тот либо растерялся, либо на успел - ударил взрыв. Голиков вскочил, закричал "ура!" и, размахивая маузером, побежал к собору. Его "ура!" поддержало еще несколько голосов. В утреннем воздухе под раскаты выстрелов они прозвучали не совсем убедительно. однако, Голиков увидел, что курсанты поднялись с земли. Вскочили и петлюровцы и начали, стреляя на ходу, отступать.
Уже не рискуя сегодня больше воевать в одиночку, Голиков присоединился к товарищам. За оградой он невольно остановился. Возле самой дороги лежал убитый в новом френче. Это был часовой. Из его спины торчал остро отточенный нож. Таким в здешних домах нарезали хлеб и закалывали кабанов. И Голиков вспомнил мужика в картузе с карабином. Возможно, это была его работа. В откинутой руке часового было зажато кольцо от гранаты. Ударив ножом, петлюровцы посчитали его убитым, а парня еще хватило на то, чтобы взорвать гранату и предупредить товарищей. Иначе полуроте пришлось бы совсем плохо.
И вдруг Аркадия словно ожгло: "Яшка! Ранен Яшка!" Он крикнул:
- Отнесите убитого к собору! - И побежал обратно.
Оксюз лежал на том же месте, где Голиков его оставил. Возле него уже стояли Федорчук и Стасин.
Аркадий опустился на землю.
- Яшка, ты как, Яшка? - спросил Голиков, не замечая, что слезы бегут по его лицу.
- Не трожь, он уже кончается, - остановил его Федорчук.
23 августа 1919 года на закате бывшие курсанты похоронили убитых. Сухо треснул троекратный залп.
После этого бойцы собрались недалеко от собора на краю картофельного поля, откуда Голиков швырнул свою гранату. В любой момент мог вспыхнуть новый бой.
- Хлопцы, - сказал Федорчук, - нового командира треба выбрать.
- А что нам его выбирать? - удивился Левка Демченко. - Мы все стояли, как растютюи. Один Голиков не растерялся. Ему и быть.
- Даю себе отвод, - поднялся Голиков. - Я допустил много ошибок.
- Кто за то, чтобы принять отвод? - спросил Федорчук. Поднялись две руки. - Проверять посты, Аркадий, ты еще научишься. А находчивости мы будем учиться у тебя. Мы тут все командиры. И ты моложе всех. А не растерялся, когда убили Оксюза, первым ты. Кто за Аркашку?.. Товарищ Голиков, полурота назначает вас своим командиром.
Новому командиру было пятнадцать лет и семь месяцев.
...А через неделю он стал уже ротным.
Семнадцатилетний комполка
Весной 1920 года Голикова послали учиться в Москву, в Высшую стрелковую школу командного состава РККА. Сокращенно ее называли "Выстрел".
Аркадия зачислили на отделение командиров рот, куда принимали обнаруживших способности рядовых, в лучшем случае взводных. Однако на первых же занятиях выяснилось, что Голиков мгновенно, быстрее всех решает задачи по тактике. Обладая завидной памятью, он на занятиях цитировал целые страницы военных учебников, которые изучал еще на Киевских командных курсах. На даровитого слушателя обратили внимание. И через месяц состоялось решение о переводе Аркадия Голикова на отделение командиров батальонов.
Но и здесь повторилось то же самое. Он не только легко постигал и запоминал теорию (что давалось далеко не всем, подготовка у многих была слабая), но и приводил случаи из своего уже не малого боевого опыта. На занятиях по тактике Голиков ссылался на примеры удачных и ошибочных решений под Киевом, Лепелем, Адлером, точно указывая, что давало правильное решение и какой урон причиняли ошибки. В этих разборах Голиков не щадил и себя: он не отвечал урок - он готовился к будущим боям. И пользовался редкой возможностью осмыслить былые ситуации в присутствии опытных командиров, взглянуть на недавнее прошлое их глазами.
И опять заседала мандатная комиссия. Шестнадцатилетний Аркадий Голиков был снова переведен, , теперь уже на тактическое отделение, которое готовило командиров полков.
Из школы "Выстрел" его выпустили досрочно. Хотя Голиков закончил отделение, где готовили командиров полков, ему присвоили звание "комбат". Мандатную комиссию в последнюю минуту смутило, что человеку лишь две недели назад исполнилось семнадцать лет. И сразу полк?! Не закружится ли у мальчишки голова? Не наломает ли дров? Голикова решение мандатной комиссии обрадовало. В полковые командиры он пока что не рвался, понимал, что должность эта очень трудная.
В Воронеже Голиков получил резервный батальон. Аркадий был доволен тем, что побудет какое-то время в тылу и получит возможность освоиться в новой должности. И ое трудолюбиво осваивался с нею... три дня. На четвертый его пригласил к себе Александр Константинович Александров, командующий военным округом.
- На Тамбовщине, как вы знаете, Антонов поднял мятеж. Вчера поступили сведения, что мятеж в поддержку Антонова готовился и у нас в Воронеже. Арестованы командир 23-го полка и группа командиров из числа бывших офицеров. Командование 23-м полком я хочу поручить вам.
- А полк большой?
- Не особенно. Четыре тысячи штыков. Без малого.
- И арестованы все командиры?
- К счастью, не все. Есть отличные люди, преданные революции. Но я бы не хотел рисковать и выдвигать кого-либо из них.
- Я могу подумать?
- Конечно. Только приказ уже подписан.
Диверсия
Голиков принял полк, в котором он не знал ни одного человека. И не мог в этой ситуации сам себе ответить, кому из оставшихся командиров он может полностью доверять.
В первый же день Голиков обнаружил, что в 23-м полку плохо поставлена караульная служба, никуда не годится питание, установил, что царит подозрительная неразбериха на продовольственном и оружейном складах. На склады он сразу направил сотрудников особого отдела.
Новый командир посетил тифозные и холерные бараки, где главный врач полка с необычной фамилией Де-Ноткин сказал, что обстоятельства, при которых в полку объявилась холера, ему кажутся весьма странными.
Голиков начал энергичную работу, чтобы навести порядок. И полк за короткое время преобразился.
Пять рот двигались по улицам города.
Голиков и комиссар полка Березин сопровождали колонну верхом. Это были первые пять рот, которые они отправляли на борьбу с бандами Антонова.
К Голикову на вокзальной площади подбежал расстроенный начальник станции - лет пятидесяти, тщательно и гладко выбритый.
- Прошу извинить, - сказал он, неумело поднося руку к козырьку своей железнодорожной фуражки. - Нет локомотива. Еще вечером паровоз был совершенно исправен, а утром бригада стала разводить пары...
Аркадий Петрович кивнул. Он читал разведсводку по состоянию на восемь утра. В ней сообщалось о диверсии в депо, расследованием которой уже занималась железнодорожная ЧК. В утренней спешке это сообщение никак не связалось в сознании Голикова с предстоящей отправкой рот его полка И вот...
- Новый локомотив прибудет часа через полтора, - закончил начальник станции.
- Попрошу, если появится возможность, ускорить отправку, - на всякий случай сказал Голиков.
Красноармейцы, сложив в кучи заплечные мешки, составив в козла винтовки и выделив часовых, разошлись по площади.
Комиссар отправился в местную ЧК узнать, не прояснилось ли, кто организовал взрыв на паровозе. А командир полка остался на площади. У него было предчувствие, что уходить не следует.
Отправка пяти рот была задумана в штабе округа как секретная операция. Приготовления к ней до последнего часа держались в тайне. И то, что взорванным оказался паровоз, которому предстояло везти подкрепление против мятежников, свидетельствовало, что о секретной операции знали люди Антонова.
Формально от Голикова требовалось одно: посадить пять рот в теплушки. Как только эшелон отойдет от платформы, вся ответственность за отправленные роты ляжет на командование Тамбовской губернии. Но странно: возникшая в душе Голикова тревога не пропадала, а нарастала.
Еще с той поры, когда он служил адъютантом у Ефимова, Голиков знал, что можно подстроить на железной дороге. А все прочитанное им по теории и практике разведки и диверсионной деятельности свидетельствовало о том, что утренняя диверсия была задумана неглупо (вспомнились слова доктора Де-Ноткина, что "за спиной бандитов стоят весьма просвещенные люди").
В тендер паровоза была подброшена сильная мина, замаскированная под внушительный кусок угля. Видимо, предполагалось, что она попадет в топку на перегоне Воронеж - Тамбов. Но мина попала в топку, когда паровоз только начали разогревать. План оказался несовершенен. Учитывали люди Антонова уязвимость плана? Если считать, что враг глупей тебя. то нет. А если смотреть правде в глаза, то должны были учитывать. что мина в прямом и переносном смысле может не сработать. Голиков знал из практики, должен существовать запасной вариан с иным принципом действия. План-ловушка, призванный сработать совершенно безошибочно. Безосечковый план.
И по мере того как приближалось время посадки, он кожей ощущал, что упускает минуты. У него появилось желание поделиться своими мыслями со знакомыми ребятами из железнодорожной чрезвычайки. Но чекистам нужны были факты. Неясностей и предположений им хватало и без него.
____________________________________
Комиссар не возвращался. Видя озабоченность на лице командира, верный его ординарец Дядька отдал подержать коней бойцу. а сам, сняв с плеча карабин, присоединился к Голикову.
Аркадий Петрович прогуливался по площади с видом человека, который раньше положенного времени приехал на вокзал и мог распорядиться свободным временем, как хотел. Он шел между группами бойцов, узнавая многих в лицо, отдавая честь, кланяясь. И ему было тепло на душе, что бойцы, заметив его, приветливо брали под козырек, радостно улыбались, приглашали постоять с ними напоследок. Но он не останавливался. Тревога гнала его по площади словно оттого, что он делал второй или третий круг, что-то могло проясниться.
Возле одной группы Голиков внезапно замер. Неподалеку от вокзального входа стояло шесть бойцов, которые показались ему незнакомыми. И хотя невозможно помнить овал лица, форму носа, цвет глаз и разрез рта четырех тысяч человек, Голиков этих шестерых не узнавал. Прежде всего они чем-то отличались от остальных. У того, что стоял спиной, была очень длинная шинель. Бежать в такой шинели неудобно: запутаешься, упадешь. Аркадий Петрович месяц назад дал указание: всем, у кого шинели не по росту, заменить на другие. В крайнем случае подкоротить. А у этого шинель была кавалерийская, почти до пят. Не замененная и не укороченная. Почему? И второе: шея бойца заросла давно не стриженными волосами, хотя по строгому полковому правилу, попав в 23-й, любой красноармеец прежде всего знакомился с баней и парикмахерской.
- Из какой роты, товарищи? - напустив на себя простодушный вид, спросил Голиков.
- Из четырнадцатой, - ответил тот, что в длинной шинели. У него было молодое лицо. Когда он говорил, становилось видно, что у него крупные редкие зубы.
- А командир кто ваш?
- Который? Их у нас много. Взводный Топорков - вон картошку горячую ест, а нам не дает. - Бойцы засмеялись. - Ротный Мельников, а батальонный - Хмурый. - Бойцы засмеялись опять.
Хмурый - было прозвище батальонного командира, исполнительного и четкого службиста из офицеров, у которого была одна странность - он никогда не улыбался. Говорили, что у него случилась семейная трагедия, от которой он до сих пор не оправился.
- А настоящая фамилия батальонного командира как? - строго спросил Голиков.
- Да чудная у него фамилия, товарищ командир полка, - ответил парень в длинной шинели. - Тризубный вроде...
Фамилия батальонного действительно была странная - Трапезундов. И запомнить ее неграмотному красноармейцу было непросто. И на миг возникшие подозрения, что это не люди его полка, пошли на убыль. Но тут Голиков заметил, что рядом с этими шестерыми на мешках сидит седьмой, невысокий, очень плотный парень, темные волосы которого тоже не стрижены и даже отчасти прикрывают лохмами уши. Парень не смеялся, ему явно было не по себе.
- Товарищ, что с вами? - обратился к нему Голиков.
Темноволосый хотел подняться и ответить. но не смог.
- Сидите, сидите, - остановил его Голиков.
- Занемог он со вчерашнего дня, - ответил парень в длинной шинели.
- Что же вы не отвели его в лазарет?
- Мы ж не знаем , где он... Доложили ротному, тот доложил Тризубному. А батальонный вроде бы ответил: "Все едут, и он пускай едет. В дороге отдохнет и поправится".
- Вы новобранцы? - догадался Голиков.
- Не-е, я служу третий месяц.
- А в полку нашем сколько служите?
- В полку - пятый день.
- И все - пятый день?
- Все. Мы ж тамбовские.
- А санобработку прошли? В бане мылись?
- А как же. И мыло нам выдали. По полкуска. Обязательно домой пошлем. Только вода в бане была холодная. Помылись, как сумели. Но белье у всех чистое. Мы знаем, здесь строго.
- А шинели, гимнастерки в баню отдавали?
- А зачем? И потом нам сказали: шинели от этого портятся, сукно скукоживается, шинелька маленькая становится, носить нельзя.
"Надо было проследить, как приняли пополнение, - подумал Голиков. - А я занялся подготовкой к сегодняшней отправке. Но Трапезундов - человек опытный. Мог обойтись и без меня. Зачем же он отправляет людей, которые только пять дней назад сюда прибыли? Какой толк их отправлять обратно, ничему не научив? К чему такая спешка, если из его батальона была нужна одна рота?"
Голиков обернулся к Дядьке.
- Немедленно врача. и Трапезундова. А вы, - обратился он к бойцу в длиннополой шинели, - позовите ко мне ротного. Он, кажется, уже доел свою картошку.
Ротный подбежал, придерживая на поясе бьющую по бедру кобуру. Он был высокий, подвижный, плутоватый, с лицом невзрачным, незапоминающимся. Ничего к этому лицу не добавляли и белесые, опускавшиеся по углам рта усы.
- Это ваши люди? - спросил Голиков, показывая на группку, с которой у него возникла беседа.
- Так точно.
Задыхаясь от быстрой ходьбы, подошел Де-Ноткин, а следом за ним, придерживая шашку, Трапезкндов.
- Доктор, посмотрите, что с этим красноармейцем, - показал Голиков на парня, который маялся на мешках.
- Аркадий Петрович, я и так вижу: заурядный тиф.
- Вы докладывали батальонному командиру, что боец болен? - обратился Голиков к ротному.
- А как же? Мы со Смеховым, - он кивнул на парня в длинной шинели, - отводили его утром.
- Почему больной красноармеец не отправлен в лазарет? - обернулся Голиков к Трапезундову.
- Я подозревал симуляцию перед отправкой на фронт.
- Предположим. Тогда ответьте, почему ваши люди мылись в бане холодной водой? И почему они не прошли полную санитарную обработку? - повернулся он к ротному.
- Они поступили вечером, когда баню уже перестали топить. А товарищ Трапезундов сказали, что другого времени для мытья в ближайшие дни нашей роте не дадут. Дезкамера тоже была холодной.
Голиков посмотрел на Трапезундова. Тот стоял внешне спокойный, беспокойны были его руки, которые теребили малиновый темляк шашки. Пальцы были неестественно белы. И неестественно белым было лицо. Такое Голикову доводилось видеть в бою и в госпитале после того, как человек терял много крови.
- Доктор, заберите больного в тифозный барак, - приказал Голиков. - Всю четырнадцатую роту в санобработку и в карантин. Вы, Трапезундов, арестованы.
- Товарищ командир полка, это недоразумение, - произнес Трапезундов, еще больше бледнея.
- Это могло бы выглядеть случайностью и недоразумением порознь. А вместе выглядит совершенно иначе. Из целого батальона формируется одна рота. К чему было отправлять новобранцев? Да еще тамбовцев? Эти люди нуждались в санобработке. Неужели для них на другой день не нашлось бы по шайке горячей воды? А в дезинфекционной камере - места для десяти шинелей?.. И, наконец, последнее. Вам доложили, что один из новобранцев болен.
- Я полагал, что это симуляция.
- Симулянт он или нет, должен определять врач. А главное, вас устраивало, чтобы тифозно-больные поехали на фронт... Сдайте оружие. Вы пойдете под суд.
Трапезундов снял шашку и протянул ее Голикову, но Голиков ее не принял и показал движением головы, что шашку возьмет ординарец. А кобуру с пояса Трапезундов снимать не стал. Он расстегнул ее, вынул трофейный маузер и, держа за рукоятку, привычно положив палец на собачку, стал медленно расправлять руку. Эта замедленность насторожила и Дядьку, и Голикова. "Чтобы выстрелить, ему нужно взвести затвор, - быстро думал Голиков. - Он этого сделать не успел".
Рядом с Трапезундовым, держа наизготовку карабин, очутился Дядька. Он встал слева. А справа - ротный, в прошлом разведчик, приводивший из немецкого тыла пленных. Было заметно, что Трапезундов в нерешительности. Внезапно он ткнул ствол пистолета себе в грудь. Ротный рванулся - и не успел. Хлопнул выстрел.
- Будьте прокляты, - произнес батальонный. И упал.
"Значит, затвор у него был взведен заранее, - думал час спустя Голиков. - Он понимал, что может быть разоблачен. Но как же я дал ему уйти? Ведь он знал тех, которые повредили паровоз".
____________________________________
