Божий человек

Рис. Ю. Шабанова

Рассказ

Борис Раевский

   Бабушкин* неторопливо, как и положено солидному страховому агенту, шел по улице. Был Иван Васильевич в мрачном касторовом пальто и котелке. В левой руке нес отливающую глянцем внушительную папку. На ней вытиснен распростерший крылья огромный двуглавый орел. И золотом напечатано: "Страховое общество "Феникс".
   Уже полтора месяца работает Бабушкин страховым агентом. Привык помаленьку. Как и к своей новой фамилии - Шубенко. Впрочем, столько профессий и фамилий сменил Бабушкин за последние годы! И слесарем был, и кладовщиком, и столяром, и землекопом, и коробейником. И Богданом, и Трамвайным, и Вязьминым, и даже женщиной был - "госпожой Новицкой", - в письмах его так называли.
   "А что? Удобную работенку я подобрал, - уже в который раз с удовольствием отметил Бабушкин. - Страховой агент. Целый день броди, где хочешь, в любую квартиру заходи. Кто полюбопытствует: страхую - и весь сказ".
   Идет Бабушкин по Малой Охте, повернул к своему дому. Глядит: ну, конечно! У ворот с метлой - ворник Харитон. Высокий и, как всегда, чуточку торжественный. И, конечно, в белом фартуке, а на груди - сияющая медная бляха. Другте дворники нацепляли ее только в парадных случаях, а Харитонов - всегда.
   Этот Харитон попортил Бабушкину немало крови. Иван Васильевич понимал, что как и многие столичные дворники, Харитон - тайный осведомитель охранки и "приглядывается" к жильцам.
   Когда Бабушкин приблизился, Харитон переложил метлу в левую руку, приподнял картуз и почтительно пробасил:
   - Здравия желаем, господин Шубенко!
   - Здравствуй, любезный! - ответил Бабушкин и остановился у ворот, глядя на тусклое, словно затянутое серым тюремным одеялом, питерское небо. - Погодка-то опять подгуляла...
   - Одно слово - климат! - многозначительно произнес Харитон, с уважением посматривая на тисненную золотом папку.
   Такой разговор повторялся у Бабушкина с дворником ежедневно. А инога Бабушкин еще совал Харитону монетку - "на чай". Денег всегда не хватало, но перед дворником - хочешь не хочешь - держи фасон.
   По двору Бабушкин прошел все так же солидно, неторопливо, но едва очутился на лестнице, быстро взбежал на второй этаж, влетел к себе в квартиру и крикнул:
   - Пашенька! Покорми голодного.
   Ел он тоже торопливо и все время поглядывал на часы.
   - Умаялся, поди? Приляг, - сказала мужу Прасковья Никитична. - День-деньской мотаешься. Всех страхуешь, от пожаров, наводнений, увечий. А себя не бережешь...
   - Если бы вот от жандармов застраховаться - я бы с радостью, - отшутился Иван Васильевич. - А отдыхать, Пашенька, некогда. Наш брат, знаешь, где отдыхает? В тюрьме!
   - Типун тебе на язык! - замахала руками жена. - Ну, опять небось в трактир?
   - Опять! - засмеялся Бабушкин. - Не бойся, Пашенька, не сопьюсь!
   Он подошел к кроватке - точнее, ящику от комода, в котором спала Лидочка. Дочке было четыре месяца. Во сне ее левая ручонка как-то выпуталась из пеленок, и Лидочка держала ее возле лица, смешно шевеля пальчиками. Прикосновения этих пальчиков, видимо, беспокоили девочку, она морщила носик и надувала губы, будто хотела сдуть что-то.
   Иван Васильевич осторожно заправил ручку в пеленку и поспешил к двери.
   На улице он опять сразу стал неторопливым, солидно прошагал мимо Харитона и, только скрывшись за углом, вновь заспешил.
   Вскоре он уже был у своего товарища - Петра Градова.
   Задернув занавеску, Бабушкин быстро скинул черный триковый костюм-тройку, крахмальную сорочку, штиблеты, в которых колесил по городу "страховой агент Шубенко". Так же быстро надел сатиновую косоворотку, суконные брюки, подпоясался широким ремнем, натянул высокие сапоги. Вместо шляпы-котелка и черного касторового пальто Бабушкин надел потертую фуражку и старенькую тужурку.
   Конечно, проще было бы переодеться у себя дома. Но - нельзя. Харитон увидит - обязательно заподозрит неладное.
   - Ну? - сказал Бабушкин. - Пошли?
   Петр Градов обошел вокруг него, оглядел, все ли в порядке.
   - Пошли, - кивнул он.
   На конке добрались до Невской заставы.
   Улицы были малолюдны и плохо освещены. С неба сеял редкий снежок и сразу превращался в грязь. Под ногами хлюпали зияющие проломами деревянные мостки. Сбоку тянулся забор, залатанный ржавыми обрезками кровли. Длинный - казалось, нет ему конца.
   Иван Васильевич шагал уверенно. Места знакомые. Здесь, за Невской заставой, много лет назад слесарил он на Семянниковском заводе. "Когда же это было? Лет семь... Нет, восемь. Да, лет восемь назад. А кажется - так давно!.."
   - Сюда? - спросил Петр.
   Трактир "Бубна звон". На вывеске две огромные кружки с пивом, лихо пенящимся через край.
   Возле трактира мерно прохаживался городовой в черной шинели с шашкой на боку.
   Бабушкин открыл дверь. Сразу же ударило в нос кислятиной и запахом водки. Из "музыкальной машины" неслись бойкие звуки мазурки.
   В тусклом низком зале быстро и ловко шмыгали половые с перекинутыми через локоть полотенцами, с подносами, густо заставленными пивом, водкой, закусками.
   Стены трактира, выкрашенные в "веселый" канареечный цвет, были увешаны лубочными картинками. Но что на них нарисовано, не разобрать, свешивающиеся с потолка керосиновые лампы, как в бане, окружены облаками пара.
   Бабушкин и Петр пересекли зал, заполненный десятками людей, и прошли в соседнюю комнату. В ней стояли два больших, обтянутых зеленым сукном стола. Игроки - подвыпившие рабочие парни - длинными полированными киями азартно гоняли костяные шары. После ловкого удара шар со стуком влетал в лузу.
   Бабушкин и Петр, не задерживаясь, прошли в третью, заднюю комнату. Здесь было гораздо тише, чем в зале и бильярдной. За столиками сидело десятка два рабочих. В углу стоял высокий сутулый мужчина и что-то говорил. Когда он открывал рот, под пышными усами виднелись длинные зубы. Волосы у него были приглажены, смазаны чем-то и челкой спускались на лоб. Мужчина был в простеньком кургузом пиджачке, из рукавов чуть не по локоть вылезали крепкие волосатые руки.
   Небольшая комната освещалась одной керосиновой лампой-молнией, подвешенной к потолку на бронзовых цепочках.
   Бабушкин, стараясь не шуметь, прошел к столику, над которым висела лампа, сел и заказал бутылку пива.
   Петр сел за соседний столик.
   - Братцы-мастеровые, - то и дело приглаживая челку, говорил усатый. - Тяжко скорблю я о вашем житии. Некоторые из вас, овцы заблудшие, слушают наущения диавола, устраивают стачки и прочие беспорядки. А к чему? Детишки ваши малые голодом мучаются из-за этих стачек. Жить надо по-божески. Миром, полюбовно поладим с начальством. Оно учтет скудость нашу, надбавит заработок. Ежели кто чем недоволен - приходите в наш "Рабочий Союз" - мы завсегда поможем...
   Бабушкин украдкой оглядывал соседей. На столиках стояли бутылки, но сидели все тихо и слушали усатого.
   Бабушкин внимательно присматривался к нему. В кургузом пиджачке и узких, коротких брюках усач напоминал рабочего. Но иногда расправлял плечи, делал несколько шагов и четко, по-военному, поворачивался, тогда Бабушкину казалось, что это - переодетый полицейский. Но говорил "полицейский" почему-то как дьячок.
   "Наверно, попом был когда-то, да за пьянство изгнан", - поглядывая на его багровый с сизыми прожилками нос и мутные глаза, подумал Бабушкин.
   - Удивительное дело, - шепотом, но таким громким, чтобы слышали все сидящие, сказал Бабушкин соседу по столику. - Вот у нас сейчас - рабочее собрание. А возле трактира стоит городовой. И носом не ведет. Будто его и не касается. Впервые такое вижу. Обычно, как рабочие соберутся - полиция сразу разгоняет...
   Сосед Бабушкина - пожилой наборщик - усмехнулся, но ничего не ответил. За другими столитками переглянулись.
   Усатый забеспокоился, хмуро поглядывая на Бабушкина, он повысил голос.
   "Неплохо поставил дело жандармский полковник Зубатов, - думал Бабушкин. - Хитрая бестия! Понимает: только тюрьмами да ссылками революцию не остановишь. И вот додумался: устроил свой фальшивый "Рабочий Союз". Зачем, мол, нам, рабочим, вступать в подпольные кружки, прятаться, скрываться. Нате вам "Рабочий Союз", собирайтесь открыто, толкуйте, о чем хотите. Хитро! "Союз" рабочий, а во главе - жандармский полковник!"
   Бабушкин посмотрел на Петра Градова. Тот сидел, положив тяжелые руки на стол, и словно бы внимательно слушал усатого.
   Бабушкин тоже стал слушать.
   "Ишь, как этот проповедник сладко поет, - подумал он. - Сейчас, наверно, скажет: ни к чему рабочим политика, нечего думать о революции, сам царь улучшит вашу жизнь".
   И действительно, словно подслушав его мысли, зубатовец сказал:
   - Зачем вам заниматься политикой, православные? От сотворения мира так поставлено: мастеровые работают, фабриканты - управляют. Сам царь-батюшка денно и нощно радеет о нас, рабочих...
   - Дозвольте вопросик? - перебил его Бабушкин. - Вот вы говорите: царь-батюшка и заводчики сами все сделают для рабочих, - смиренно сказал Бабушкин. - Полюбовно, мол, надо, по-божески. А скажите, божий человек, - что, как заводчик не согласится на уступки?
   - Еще раз попросить! С миром в сердце, а не как социалисты - суть смутьяны и бунтовщики, - ответил зубатовец. - Вот на Нобеле наш "Рабочий Союз" попросил - и плату увеличили...
   - Увеличили! - гневно воскликнул Бабушкин. - Копейку на рубль накинули! Как нищим милостыню!
   - А у нас вот, на Семянниковском, попросили "с миром в сердце", а хозяин казачков вызвал! Да с нагаечками! - ехидно выкрикнул низенький клепальщик из-за крайнего столика.
   - А у нас на стеклянном старшой - он из вашего этого "Рабочего Союза" - с хозяином за ручку здоровается, - поддержал его бильярдист с кием в руке. Бабушкин и не заметил, когда тот вошел в комнату.
   - Это что - вот у нас история была! - крикнул немолодой уже рабочий, сидевший за тем же столиком, где и Петр. - Мастер мне говорит: нужно прочистить заводскую трубу. А у нас завсегда так заведено: как чистить трубу - значит, бери скребок, садись голым в мешок, и тебя на веревке спускают в трубу... Я говорю мастеру - не полезу. Пускай хозяин не скупердяйничает, наймет трубочистов. А я - слесарь. Нет таких правов - в мешок меня голым пихать. Я же все-таки не кутенок слепой?! Мастер к другому рабочему, к третьему, а мы заранее уговорились: все отказываются. И тут - что б вы думали? - один холуй из этого самого "Рабочего Союза" скидывает рубаху, портки и берет скребок...

Рис. Ю. Шабанова
   Шум в трактире нарастал.
   - Настоящие друзья рабочих - социал-демократы, искровцы, - громко заявил Бабушкин. - А этот "Рабочий Союз" правильнее называть "полицейским союзом"! Посмотрите-ка на этого тихоню, божьего человека: он того и гляди кликнет околоточного!
   Этого уж усатый не выдержал.
   - Держи его! Бунтовщик! - закричал он и бросился к Бабушкину. - Полицию!
   - Вот так рабочий! Ай да божий человек! Городовых зовет!
   Несколько рабочих и Петр Градов, вскочив, загородили дорогу зубатовцу, который рвался к Бабушкину.
   - Ах, так! - заорал усатый и вдруг, выхватив из кармана свисток, пронзительно заверещал на весь трактир.
   Но Бабушкин был готов к этому. Не первый раз сталкивался он с зубатовцами.
   - Рассвистелся, соловей, - усмехнулся он, и, схватив табурет, с маху ударил им по лампе.
   В кромешной темноте со столов со звоном посыпалась посуда.
   - Батюшки! Жизни решили! - вдруг басом взревел кто-то.
   По голосу Бабушкин узнал зубатовца. В углу уже шла потасовка. Очевидно, усатого били. И крепко.
   Пользуясь суматохой, Бабушкин незаметно вышел из трактира и остановился неподалеку в переулке. Вскоре к нему подошел Петр.
   - Ну? - спросил Бабушкин.
   Петр кивнул. Мол, все в порядке.
   - Тогда вот что... Ты двигай домой. Тебе ведь завтра в шесть на завод. А у меня еще одно дельце есть. - Бабушкин пожал руку Петру и быстро зашагал прочь.
   Он торопился. Сегодня вечером зубатовцы устраивали еще одно собрание, в ночлежке на Сенной площади. Бабушкин надеялся еще успеть и туда.

--------------

* Бабушкин Иван Васильевич (партийный псевдоним Николай Николаевич, Богдан, Новицкая и др.)
(3.1.1873 — 18.1.1906), профессиональный революционер, большевик.

---------------