Что такое бомба
Рассказ
Алексей Кирносов
Рисунки А.Сколозубова
1
Игорь сидел на штабеле свежих, остро пахнущих досок. Их привезли во двор вчера. Малыши уже понастругали себе мечей из этих досок и играют в Александра Невского. Площадка у задней глухой стены дома одиннадцать, замыкающий двор - Чудское озеро, песочный ящик для младенцев - Вороний камень. Сперва здорово подрались из-за того, кому придется быть немцами, а потом - как положено по ходу истории.
Игорь скинул рубашку, потому что безветренно и печет солнце. Он жарился в его лучах и пробовал на доске все четыре лезвия нового ножа. Нож подарила Ольгина мать, которую он шесть лет называл тетя Наташа, а теперь от него вдруг требуют, чтобы он называл ее Наталья Петровна. Мама сказала, что дарить ножи - это не к добру. Наталья Петровна посмеялась над суеверием, а Игорь быстренько сунул нож в карман. В самом деле, какое может быть "не к добру", когда он перешел в восьмой класс, впереди лето, а завтра он один (один!) поедет в Таллин к отцу. Это ему подарок за успешное окончание седьмого класса.
В ярко-синем небе плывут два крохотных блестящих аэроплана. Они тащат за собой расплывающиеся полоски белого дыма. Смотреть на них можно только из-под руки, - и то слепнешь от солнца. Какое оно сегодня яркое!
Игорь воткнул нож самым большим лезвием в доску и задумался, куда бы пойти... Конечно, Наталья Петровна попросит его погулять с Олей. Ольга еще малышка, ей девять лет. Она какая-то застенчивая, боится играть во дворе с ребятами. Сядет где-нибудь в уголке и смотрит. Игорь подумал, что погуляет с Ольгой часок по набережной, потом махнет на Кировские острова...
Нож очень острый. Игорь легко вырезал свое имя, потом слово "Ладога". "Ладога" - это название парохода, на котором плавает отец.
По диагонали двора от дверей дома к воротам и обратно ходят люди. Игорь живет в этом доме уже шесть лет и знает их всех. Знает, кто где работает, кто чем болен, у кого какие странности характера, кто держит какую собаку или кошку... Это даже скучно - все знать. Он радуется, когда кто-нибудь уезжает и вселяются новые люди. Он любит все новое, незнакомое. Когда переходит в следующий класс, то в первые же дни прочитывает все учебники. Правда, второй раз их читать уже не хочется...
Вот плетется с улицы Генка Воронов, одноклассник, сын слесаря из девятнадцатой квартиры. В руке у Генки алюминиевый бидон. Каждое воскресное утро отец посылает Генку в ларек за пивом и дает ему за труд двадцать копеек. И каждый раз у Генки такой же хмурый вид, как сегодня... Отца он не любит. Игорю не понятно, как это можно не любить отца? Он ругал за это Генку, пытался его убедить, исправить, но Генка только молчал.
Игорь помахал ему рукой. Генка медленно подошел к доскам.
- Здорово, пивовоз, - сказал Игорь и протянул нож. - Как ножичек,а?
- Война началась, - проговорил Генка каким-то глупым, безразличным голосом. - С немцами.
- Болтай больше! - сказал Игорь.
Он подумал, что хмурый Генка мрачно шутит.
- Точно, - сказал Генка, глядя поверх головы Игоря желтыми немигающими глазами. - Киев бомбили, Минск... Скоро объявят по радио.
Он поднял голову и стал смотреть в голубое небо, где плыли, оставляя за собой белые хвосты, два аэропланчика. Потом перехватил бидон в другую руку и медленно, шаркая подошвами, пошел к двери.
Игорь даже не догадался спросить, где Генка услышал такое. Он вдруг поверил и сразу стал думать об отце.
- Мамаша тебя теперь в Таллин не пустит! - крикнул издали Генка, повернув голову.
Малыши с воплями играли в Александра Невского. С глухой задней стены дома одиннадцать скалились нарисованные мелом рожи. Игорь побежал домой, оставив на досках нож и рубашку.
В квартире пили утренний кофе и ничего еще не знали.
2
Каждый день война оборачивалась новой, еще не известной вчера стороной. Выстроились длинные очереди у магазинов. По радио передавали невероятные, хлещущие по сердцу сводки. Сирены провыли первую воздушную тревогу. Появились карточки и бомбоубежище в подвале старой церкви, пахнущее плесенью.
Получили телеграмму от отца. "Ладогу" задержали в Таллине до какого-то "особого распоряжения". Мать сказала, что отца заберут в военный флот. Игорь возразил, что отец сам пойдет в военный флот, не дожидаясь, пока его "заберут". Он не станет возить всякие пиломатериалы, когда вся страна поднялась на борьбу с фашистами.
- Ты еще ничего не понимаешь, - сказала мама, опустив глаза.
Она всегда так говорила, когда сама не понимала чего-нибудь.
Мама очень изменилась за последние дни - похудела, стала строже, быстрее двигалась и часто вспоминала о том, что пережила две войны и три голодовки. Теперь она называла Игоря не Игуся, как раньше, а нормально - Игорь. За такое он боролся лет с десяти, но ничего не получалось. Даже при ребятах называла Игусей. А этот Игуся вымахал в сто семьдесят пять сантиметров и весит шестьдесят три килограмма!..
Пришло письмо. Оно было тревожное и местами совсем непонятное. Отец несколько раз повторял, что надо уезжать из Ленинграда. Мама сразу же ответила отцу, что никуда не поедет, не повидав его.
Игорь не хотел уезжать. Была мысль пойти в военкомат, но как это похитрее сделать при его четырнадцатилетнем возрасте, он еще не продумал. Ждал отца - отец что-нибудь посоветует...
А дом постепенно пустел. Люди уезжали хмурые, озабоченные, торопящиеся и не замечающие друг друга. Тот, кто вчера ругал уезжающих паникерами, сегодня сам принимался собирать вещи. В городе становилось все меньше людей, все тише. Даже в очередях стояли тихо, не толкались и не шипели друг на друга. Тихо двигались по улице непроницаемые патрульные, ломаным строем проходили красноармейцы или просто гражданские в темно-серой одежде, с мешками.
Генкие отец ушел в армию. Он уходил трезвый, помолодевший, чисто бритый и ему было весело. Или он делал вид, что весело - кто теперь разберет, когда его нет на свете?.. Они проводили колонну до вокзала. На прощание отец сказал Генке:
- Ты уже мужик здоровый. Станешь вместо меня к станку, если что... Я, брат, еще раньше начинал. Главное - береги мать. Ты же видишь, какие у нее нервы... Из-за меня, недоумка, - добавил он, виновато улыбнувшись матери. - Понял, сын?
Генка ничего не ответил, кинулся к отцу на шею, и Игорь видел, как он плачет.
Ольгин отец, интендант какого-то ранга, служил в морской части под Ленинградом. Раз в неделю он приезжал домой на служебной машине. Привозил продукты - наволочки с мукой, кульки с макаронами, консервы. Наталья Петровна делилась с мамой и просила не говорить мужу. Мама брала продукты, кивала, поджимала губы. Казалось, им обеим стыдно...
Продуктов пока хватало. Ели нормально, три раза в день. Даже кисель или компот был на столе ежедневно. Все равно мама и Наталья Петровна подолгу стояли в очередях.
- Вы еще не знаете, что такое голод, - тихо и скорбно говорила мама.
Они уходили в магазин с утра. Игорь и Оля оставались одни в квартире. Уходили гулять, но воздушная тревога загоняла домой. А дома становилось печально. Разговоры не получались. О чем можно разговаривать с девятилетней девчушкой? В лучшем случае она что-нибудь спросит. А спрашивала Оля все реже... Игорь пытался учить ее играть в шахматы. Оля никак не могла запомнить ходы.Когда первый раз стали стрелять зенитки, Оля схватила его за руку, зарылась лицом в диванные подушки... Потом она привыкла, перестала бояться выстрелов, и после тревоги они ходили собирать осколки. Сперва все собирали осколки, даже взрослые. Игорь видел, как семидесятилетняя Анна Павловна из соседнего длма, о которой говорили, что она бывшая княгиня и праправнучка фельдмаршала Барклая де-Толли, нагнулась, опираясь на толстую лакированную палку, подняла с земли осколок, рассмотрела его внимательно и положила в кошелку. Осколки были теплые и блестящие, с царапающимися, зазубренными краями.
К концу августа дом совсем опустел. Даже кошки, которых во дворе по самым умеренным подсчетам было пятнадцать штук - и те исчезли. Говорили, что дворник переловил их и съел. Кто-то будто бы видел, как он варил кошку в кастрюле. Из-под крышки торчал хвост. Дворник Алфей Макарыч - бородатый, неопрятный, угрюмый старик. Игорь верил, что Алфей съел кошек, а насчет того, что из-под крышки торчал хвост - не верил.
Генкиного отца убили. Приходила мать, надрывно, в голос плакала. Игорю стало не по себе, он забрал Ольгу и ушел на улицу. Генка почернел, стал курить. Его приняли на завод. По вечерам Генка сидел во дворе на скамье, согнувшись, свесив руки между колен, всегда с короткой черной трубкой в зубах. Глаза у него были красные и слезились. Курил Генка чудовишно много. Раньше он был гордым, никогда ничего не просил. А теперь Генка клянчил табак у кого угодно, подбирал окурки. Игорь приносил ему папиросы. Дома лежало больше сотни пачек "Беломора" для отца - мама и об этом позаботилась. Игорь вынимал пинцетом по паре папирос и выносил Генке. Генка дрожащими пальцами ломал папиросы, набивал трубку, вдыхал дым и медленно выпускал его, широко раскрывая рот...
Мама не пустила Игоря на завод. Безрезультатно побывав в военкомате, он стал ходить рыть траншеи. По ночам во время тревог дежурил на крыше. С бойцами отряда ПВО проводил занятия молодой лейтенант в просторной не по росту гимнастерке и огромных сапогах.
- Что такое бомба? - задавал лейтенант вопрос и, подняв указательный палец левой руки, отвечал: - Бомба есть оперенный снаряд, сбрасываемый с самолетов или иных летательных аппаратов с целью поражения объектов!
Никому не становилось страшно. Подумаешь - оперенный снаряд, сбрасываемый с летательных аппаратов...
Немцы подходили все ближе, их самолеты рвались к городу все чаще и настойчивее. Прожектора резали черное небо на остроугольные куски. К перекрестью лучей иногда прилипал маленький, совсем игрушечный самолетик. Стрельба зениток становилась звонче. Игорь знал, что брюхо самолета набито теми самыми оперенными снарядами. И хотя казалось, что летательный аппарат висит над самой головой - страха не было. Он еще не знал, что такое бомба.
3
Отец пришел неожиданно. Игорь не сразу узнал его, а мама вскрикнула и потом долго плакала,
вздрагивая в руках отца. Игорю казалось странным - зачем плакать, если отец жив, вернулся домой? Наоборот, надо радоваться и смеяться.Отец был в кителе с военными нашивками, высоких армейских сапогах. Непривычно было видеть его ноги обутыми в сапоги - тяжелые, корявые, давно не чищенные. Голова отца острижена наголо, а лоб перевязан несвежим бинтом. Мама осторожно трогала повязку, спрашивала:
- Саня, что это? Как же это тебя?
Отец отводил ее руку, целовал и говорил громко:
- Пустяки, Катюша, пустяки.
Мама стала торопливо накрывать на стол. Отец потрепал Игоря за вихры, крепко пожал ему руку.
- Противовоздушной обороной занялся? Хорошо, мой мальчик...
Он раскрыл портфель, достал пять больших плиток шоколада.
- Все, что сумел сэкономить!
Отец развел руками.
- У нас всего достаточно, - сказала мама. - Ничего не надо было экономить. Ты мне, наконец, расскажешь, что у тебя с головой?
- За столом, - улыбнулся отец. - Дай сперва хоть ложечку щей проглотить. Хочу есть, как новобранец... А я и есть новобранец, - сказал он, посерьезнев. - Три дня назад мне присвоили воинское звание.
Игорь спросил:
- "Ладога" в Ленинграде?
Отец помолчал, потом ответил:
- "Ладоги" уже нет, мой мальчик.
- Ты был на ней, когда она тонула?
- К счастью, нет. Я плавал неподалеку и держался за ящик с печеньем.
Отец улыбнулся, а мама охнула и приложила ладони к глазам.
- Меня подобрал "морской охотник" из конвоя.
- И на нем ты пришел в Ленинград? - спросил Игорь.
Отец покачал головой:
- Его расстреляли штурмовые самолеты. Мне повезло: я очутился на тральщике, сам не помню как.
- И на нем...
- ...Я подорвался. На мине.
Отец улыбался и сдвигал брови. Игорь уже не спрашивал.
- Меня подобрала шлюпка с эсминца "Могучий". Страшный был корабль. Три пробоины ниже ватерлинии, крен на правый борт двадцать пять градусов - а все идет, стреляет. Почти все командиры убиты. Кораблем командовал лейтенант из артиллерийской боевой части. А стал за штурмана. Вел корабль до Кронштадта.
- Где ты теперь будешь служить? - спросила мама.
- Там же. Штурманом на "Могучем".
Она вздохнула, приложила к глазам край посудного полотенца.
- Садись есть...
После обеда отец заставил Игоря и маму съесть по целой плитке шоколада. Игорю все же удалось половину плитки утаить для Оли. Он ушел к ней, оставив отца с мамой вдвоем.
- Вот и твой папа приехал, - сказала Оля, поблагодарив за шоколад. - Теперь все хорошо. Только бы скорее разгромить немцев.
- Завтра отец уедет в Кронштадт, - сказал Игорь. - А "Ладогу" фашисты утопили.
- Я их всех ненавижу, - тихо и зло сказала Оля. - Каждый день все больше ненавижу. А за "Ладогу" в десять раз сильнее буду ненавидеть. Помнишь, ты мне обещал показать "Ладогу"?
- Помню, - вздохнул Игорь.
- Теперь я ее никогда не увижу... Знаешь, чего я сейчас больше всего хочу? Убить фашиста! Было бы мне четырнадцать лет, как тебе, я пошла бы на фронт.
Игорь положил руку на Олино плечо, улыбнулся:
- Не вышло бы, Оленька. Я пробовал.
- Да? - Олины глаза широко раскрылись. - А что тебе сказали?
- Сказали, что молод, - вкратце объяснил Игорь. - Послали рыть траншеи, зачислили в отряд ПВО...
- Ты хоть что-то делаешь для победы, - печально сказала Оля.
Она подошла к пианино, взяла несколько низких, не связанных друг с другом аккордов, сильно хлопнула крышкой, повернулась к Игорю:
- А что твой папа привез из продуктов? -
- Пять плиток шоколаду, - ответил он. - А что?
Оля опустила голову.
- А мой отец много привозит, - сказала она. - Где он столько берет, как ты думаешь?
Игорь кое-что думал по этому поводу, но не хотел говорить. Все-таки отец... Он только пожал плечами. Оля посмотрела на него в упор и зло сказала:
- А я думаю, что он берет нечестно. Работает интендантом, вот и пользуется... Может быть, мне заявить об этом в милицию? - тихо спросила она.
Игорь видел, что у нее дрожат губы. Что он мог ответить? Он подошел к ней, сел рядом на стул, взял ее за руку, спросил:
- Тебе тяжело из-за этого?
Оля вздрогнула, уткнулась лицом в его плечо. Она плакала. Игорь обнял ее, поцеловал пушистые светлые волосы.
- Не плачь, Оленька... Когда приедет, поговори с ним. Он перестанет.
Оля всхлипнула:
- И мама уже радуется, когда он приносит... Он ведь у бойцов берет, фашистам помогает!
Она зарыдала, вцепившись пальцами в его куртку. Он совсем растерялся и не знал, как ее успокоить. Самому хотелось зареветь или кого-то ударить... Он шептал:
- Успокойся, Оленька... Не надо... Все будет хорошо...
4
Становилось все хуже. Немцы окружили город. Еще двенадцатого августа ушел последний поезд - с ним Генка отправил мать. У них были родственники в Уфе. Сам он не поехал, несмотря на слезные уговоры.
- Отец завещал мне сберечь тебя и стать на его место, - твердо сказал Генка.
Мать покорилась и уехала одна.
Восьмого сентября немцы разбомбили Бадаевские продовольственные склады. Они горели медленно и долго, как бы нехотя. Днем пожар обволакивал небо коричневым дымом, а ночью над складами поднималось бледно-рыжее зарево. Хлебный паек уменьшился наполовину. Школы не работали.
Тринадцатого октября шел первый, робкий еще снежок. Было тихо и безветренно. Они стояли у окна и смотрели на снежинки, которые падали плавно и медленно. Снежинки покачивались в воздухе, кружились, догоняли друг друга и, соединившись, быстрее летели вниз, к земле.
- Асфальт совсем белый, - сказала Оля. - Даже то место, где проходит паровая магистраль. Игорь, ты помнишь, это место никогда не покрывалось снегом...
Он кивнул. Топить не будут, это уже ясно. Мама нашла мастера, который делает железные печки-буржуйки.
- Это насовсем зима, да? - спросила Оля.
- Первый снег всегда стаивает. Он не бывает насовсем.
- Тихо сегодня, - сказала Оля и отошла от окна.
В самом деле, сегодня удивительно тихий день - ни тревог, ни обстрелов.
- Очень тихо, - согласился Игорь. - Завтра мы с мамой пойдем покупать буржуйку.
Когда она удивлялась, ее синие глаза становились большими и круглыми, как у маленькой принцессы из сказки Андерсена... Игорь подумал, что Оля красивая. Была бы она постарше - он влюбился бы в нее. И еще - если бы не жили в одной квартире...
- Это такая печка, - объяснил Игорь, глядя в синие глаза. - Из железа, на четырех ножках. Буржуйку ставят посередине комнаты, а трубу выводят в форточку. Она греет, и на ней можно готовить.
Больше Игорь ничего не знал о печках-буржуйках.
- А моя мама тоже купит буржуйку? - спросила Оля и засмеялась. Ей понравилось новое слово.
- Конечно, - сказал Игорь, хотя и не знал, собирается ли Наталья Петровна покупать печку. - Не замерзать же вам зимой!
- Давай заводить патефон, - сказала Оля. - А то очень тихо.
Теперь, когда им приходилось подолгу бывать вдвоем в пустых и холодных комнатах, они заводили патефон каждый день. В тишине осажденного города, рассекаемой вдруг воем сирен и грохотом взрывов, каждый звук доносит до человека свой смысл полностью и без остатка. Веселая музыка звучала нелепо, издевательски. А грустная напоминала о боли, утратах и о смерти, которая притаилась рядом. Трудно было выбрать музыку, которая говорила бы ни о чем...
Ольга не могла слушать фокстроты, ту-степы и арии из оперетт. Она била эти пластинки и выбрасывала куски в форточку. Когда Игорь поставил "Калифорнийский апельсинчик", Оля сорвала пластинку с диска, швырнула на пол и растоптала.
- Нельзя слушать это, когда стреляют, - сказала она.
Снаряды рвались около, разрушая и убивая. Снаряд разорвался на углу. Там все годы, сколько Игорь помнил себя, чистил людям ботинки смешливый ассириец дядя Аббас. Его знали все, и он знал всех на улице. Все любили почистить у него ботинки. Отца Игоря дядя Аббас называл по имени-отчеству. Но когда отец садился на табурет в морской форме с золотыми нашивками, дядя Аббас обращался к нему почтительно: "товарищ капитан". На Игоря эта почтительность не распространялась. Его дядя Аббас называл Гарькой, а Олю - Лялечкой. Лялечкины туфельки он надраивал старательно и бесплатно...
От дяди Аббаса осталась лужа черной, полированной крови. Оля долго смотрела на кровь, на обломки голубой палатки чистильщика, разбросанные по булыжной мостовой. У нее было до синевы бледное лицо и сжатые в ниточку губы. Дул холодный ветер с Невы, трепал светлые, легкие волосы. Она стояла неподвижно, и только когда Игорь третий или четвертый раз позвал ее, оторвала взгляд от крови.
- Снаряд, это еще ничего, - сказал прохожий. - Это еще не бомба.
Дома Оля разбила еще два десятка пластинок, уткнулась лицом в диванную подушку. Игорь не успокаивал ее. Знал, что это бесполезно. От сочувствия и ласки Оля еще больше ревела.
- Битье пластинок - это не форма протеста, - умно сказал Игорь.
Оля не откликнулась. Он собрал осколки и выбросил в форточку. Наталья Петровна не должна знать, что дочь что-то в доме портит. Вещи для нее были святы, даже никому не нужные.
5
Игорь завел патефон, поставил большую пластинку с арией Ленского, сел на диван.
- А снег все идет...
Оля села рядом, прислонилась к нему плечом и головой.
- Про Ольгу поет... - сказал Игорь.
Он высвободил руку и обнял Олю. Так было теплее.
- Что такое дуэль? - спросила она.
Игорь объяснил, что такое дуэль. На этот счет у него были огромные знания, заимствованные из сочинений Дюма-отца и Луи Буссенара.
- Глупые люди, - сказала Оля. - Шли бы лучше фашистов убивать. А в меня весной влюбился один мальчик из нашего класса. Его очень дразнили... Это стыдно, когда влюбишься, да?
Игорь не мог толком ответить на такой сложный вопрос. Сам не знал, стыдно это или нет. До пятого класса влюбленность считалась у них в школе крайне постыдным делом. В шестом многие не выдержали и влюбились. Влюблялись тайно и все делали для того, чтобы это было не заметно. Получалось наоборот.
В седьмом классе выдержка кончилась. Начались записочки, провожания, прогулки по улицам, приглашения в кино и поцелуйчики в потаенных местах... Игорь сам досыта настрадался из-за девочки из параллельного седьмого "б" класса. Звали ее Эмма, и была она такой красавицей, что оставалось только ахать и раскрывать рот. На короткое время Эмма остановила свое внимание на его скромной особе - неверное, надоели более солидные кавалеры из старших классов. Несколько раз ходили вместе на каток. Игорь, ошарашенный своим счастьем, молчал, как пень. Кроме того, у него никогда не было денег на лимонад, так как в доме поддерживалась строгая финансовая дисциплина. Однажды они с Эммой сидели на лавочке и по обыкновению молчали. Игорь выбивал коньком ямку во льду. Подошел Васька Медников из десятого "а". Он пригласил Эмму кататься, сделав вид, что Игоря не существует на лавочке и даже на свете вообще. Эмма улыбнулась, пошла кататься и на лавочку больше не вернулась. Гасли фонари. Два сторожа, посвистывая в милицейские свистки, гнали с катка закатавшихся. Игорь все сидел и ждал. Несмотря на горячие чувства, он замерз, как собака. Впав в отчаяние, он отвинтил коньки и ушел с катка последним. А через месяц любовь прошла. Он здоровался с Эммой почти равнодушно...
- Не знаю, - честно ответил Игорь. - Наверное, ничего стыдного в этом нет, если не делаешь глупости и не унижаешься... Ведь некоторые под окнами стоят. Письма пишут. Только вот неудобно жить, когда влюбишься, - вздохнул он, вспоминая свое увлечение. - Все время в голове одна мысль, как заноза.
Кончилась пластинка. Он встал с дивана, поставил другую. На улице отвратительно взвыли сирены.
- Все-таки прилетели, проклятые! - сказала Оля. - Ни одного дня без тревоги...
- Вот и нет тишины, - печально произнес Игорь. - Пойдем в убежище?
Он всегда спрашивал об этом, и Оля каждый раз отвечала:
- Не хочу. Там завалить может. Не выберешься...
- Ну не пойдем, - сказал Игорь.
Он снова сел на диван и обнял девочку. Оля прижалась к нему, закрыла глаза. Чудилось, что она спит. А патефон все крутился. Могучий бас, рокоча, звал какого-то нежного друга выйти и сообщал ему, что бил давно свиданья час. Потом бас хохотал, и в такт его хохоту, только на две октавы выше, щелкали зенитки. Игорь еще раз перебрал в голове числа. Вышло, что сегодня не его очередь дежурить на крыше.
- Игорь, я в тебя влюбилась, - прошептала Оля.
- Ну и хорошо, Оленыш. И я тебя люблю, - сказал Игорь и поцеловал ее волосы.
Несколько раз прогудели далекие, глухие взрывы. Оля вздрагивала, но не открывала глаз.
- Я тебя люблю так сильно... так сильно, как ненавижу фашистов, - сказала Оля. - Я тебя люблю сильнее, чем маму.
- Не говори так, Оленыш. Это разное.
- Почему разное?
Прогрохотал близкий взрыв. Задребезжали стекла. Пластинка давно уже кончилась. Игорь встал и выключил патефон. Стемнело. В окно был виден кусок зеленого, прозрачного неба и темно-лиловые тучи вокруг него. Игорю вдруг показалось, что он слышит гул мотора. Зенитки хлопали чаще и звонче.
- Игорь, иди сюда, - позвала Оля. - мне холодно... Почему так громко стреляют?
Он понял, что ей не холодно, а страшно - одной в темноте слушать выстрелы и тонкое дребезжание оконных стекол, заклеенных перекрещенными полосками белой бумаги.
Он подошел, обнял Олю. Она снова по-родному прижалась, спрятала лицо у него на груди. И ему вдруг привиделось, что сейчас Новый год, и сидят они под елкой, увешенной подарками, и на елке вот-вот зажгутся разноцветные огоньки. Ему захотелось иметь такую сестренку, как Оленька, и он кощунственно подумал, что если Наталья Петровна почему-нибудь погибнет, он упросит маму взять Олю в дочки...
В окне полыхнуло оранжевое пламя. По комнате заметались тени и разные пятна света. Сердце его сжалось. Он крепче обнял Олю, загородил ее от окна. С грохотом полетели стекла и рамы, в комнату ворвался ветер. Что-то ударило его в лоб. Сразу же на глаза, на щеки полилось густое и теплое. Он поднес руку ко лбу и только тогда понял, что это - кровь, что он ранен и почему-то не больно. Он стал слушать грохот. Сыпались и сыпались с неба тяжкие камни, летели, падали, катились, сшибались и разбивались на куски. Высокий дом, задняя стена которого выходила во двор, стал низким, потерял свою форму и теперь торчал зубчатым, скошенным с одной стороны холмом. Изнутри холма било пламя. Оно металось по черному небу, то разрывалось на много острых кусков, то колыхалось сплошным ярко-оранжевым флагом. Заглядевшись на пламя, он не почувствовал, как выскользнула Оля. Она встала у самого окна.
Игорь подбежал к ней и схватил за плечи:
- Сейчас же прочь от окна!
Она тихо покорилась, отошла в глубину комнаты, сказала:
- В дом одиннадцать попало. Чуть-чуть бы - и в нас, что бы тогда было, Игорь?
Она вдруг пошатнулась, тихо вскрикнула и упала. Он кинулся к Оле, поднял легкое тельце и положил на диван. Его кровь падала на нее. Кровь текла по всему лицу, одна струйка протекла за шиворот, под рубашку.
Грохот прекратился. Теперь слышно было гудение пламени, треск, хлопушечное щелканье зениток, какие-то далекие крики. Он подумал, что испачкает кровью Олин светло-коричневый свитер, взял полотенце и туго перетянул им лоб. Концом полотенца он вытер лицо и снова удивился, почему голова не болит.
Оля лежала неподвижно. Он не знал, что надо делать. Даже зажечь свет нельзя было. Наклонившись, он приложил ухо к ее груди - и ничего не услышал. Перепугавшись, Игорь стал перед диваном на колени, поднял Олин свитер, разорвал лямку рубашки и приложил ухо к телу. Он услышал сердце. Оно билось. Редко, едва слышно, но билось.
Он долго тер ей грудь, руки, виски - где-то он читал, что когда человек в обмороке, ему надо тереть виски. Но это не помогло. Игорь вылил ей на лицо стакан воды. Оля открыла глаза.
- Холодно, - сказала она изменившимся, хриплым голосом. - Вытри мне лицо... А я помню, как падала, - сказала она, когда Игорь укутывал ее одеялом. - В глазах стало темно, голова закружилась и стол от меня поехал. Я крикнула тебя - а дальше ничего не помню.
- И не надо помнить, - сказал Игорь. Он положил ей под голову подушку, поправил одеяло. - Лежи спокойно. Я приберу этот бедлам и попробую заделать окно. Надо его занавесить и зажечь лампу.
- Игорь, что такое "бедлам"? - спросила Оля не своим, хриплым голосом.
- Знаменитый сумасшедший дом, - объяснил Игорь.
- А тут война, - вздохнула Оля. - Как противно горит... Скорее занавешивай окно.
Кое-как Игорь заделал окно при помощи подушек, тряпок, старой одежды и гвоздей. Потом он занавесил его тяжелой шторой, зажег керосиновую лампу и стал собирать осколки стекла. Оля молчала и следила за ним глазами.
- Полежи немного дома, - сказал он, - Пойду посмотрю, что творится в нашей комнате.
- Наверное, то же самое, - сказала Оля.
Но он не пошел к себе, а отодвинул угол шторы и стал смотреть на гигантский костер, в который превратился дом одиннадцать. "Вот тебе и оперенный снаряд, сбрасываемый из летательных аппаратов", - думал Игорь. Зенитки уже щелкали где-то далеко, едва слышно. Он вспомнил, что он боец отряда ПВО, и эта мысль хлестнула его, как плеть. Игорь вышел в коридор, надел пальто и кепку. Заглянув в комнату, он сказал:
- Я пойду туда. Наверное, там нужна помощь.
- А я? - спросила Оля , приподнявшись.
- А ты спи, - сказал Игорь.
- Нет, я с тобой! - крикнула Оля, спустила с дивана ноги и сунула их в туфли.
- Сумасшедшая! - сказал Игорь. - Там и без тебя забот хватит. Зачем там дети?
- Нет, я пойду! - крикнула Оля. - Может, там и моя помощь потребуется. Куда ты, туда и я. Да, Игорь?
- Безумная девчонка, - сказал он и пропустил Олю в коридор.
Оля быстро оделась, они вышли на лестницу и, не запирая двери, побежали вниз. Он широкими шагами шел через двор к воротам. Оля бежала за ним.
- Может, там и моя помощь потребуется... - повторяла она.
Конец
_________________
Детский пионерский журнал "Костер". 1960-е.
Детский пионерский журнал "Костер". 1960-е.
Скачать рассказ в электронной версии в форматах exe и pdf:   |
