Беглый удав

Рассказ


Ирина Бабич
Рисунки И. Казаковой



   Слух распространился мгновенно - из зоопарка исчез удав. Или питон - кто его знает. Словом, змея.  Клетку продырявило еще во время бомбежки, но никто этого не заметил. А он заметил, расширил отверстие головой и уполз. Сначала его видели в центральном парке - там ведь и находится зоопарк, ворота которого с сидящими наверху каменными пантерами так хорошо знали все ребята. А потом удав оказался в лесопарке - за городской чертой. Как он туда добрался, как одолел асфальтовые магистрали, по которым неслись машины, трамваи и нескончаемым потоком шли люди, - неизвестно. Да это никого и не интересовало. Потому что главным в этой сногсшибательной истории был вовсе не путь удава, а то, что случилось в конце пути - удав пленил девочку.
    - Понимаешь, девчонка, ну, как мы - пятиклассница. Она пошла в лесопарк за фиалками, тут он ее и схватил. - Муська задыхалась от ужаса и восторга. Светлые волосы ее торчали во все стороны больше, чем обычно, круглое курносое лицо пылало.  - Схватил и не пускает.
   - Как - схватил? - недоверчиво переспросила я. - Чем?
   - Как это чем? - закричала Муська. - Конечно же , не лапами. Думаешь, я не знаю, что у змей нет лап? - И драматическим шепотом проговорила: - Кольцами! Обвился вокруг нее кольцами и не пускает. Народу вокруг - туча, Мать девчонки вся поседела. Ему и кроликов дают, и даже ягненочка - не берет. А когда ему дают бутерброд, так он... - Муська внезапно замолчала, вытаращила глаза и сглотнула слюну, - так он его не ест, а отдает девочке. Берет в пасть и подносит к ее руке.
   - Ну, уж это враки, - решительно сказала я. - Это ж змея, а не рыцарь.
   - Не веришь? - закричала Муська. - А про обезьянку забыла?
  Правда, была история с обезьянкой - она удрала из клетки и долго металась по зиявшему обгорелыми оконницами огромному дому, примыкающему к парку. Шла весна 1944 года, не минуло и шести месяцев с того дня, как фашисты были изгнаны из города.
   Очевидцы утверждали, что зоопарку особенно не повезло - туда падали бомбы, туда попадали снаряды, многие клетки были повреждены. В первый же день прихода гитлеровцев на главной улице появился тигр. Он оглох от пальбы, был смертельно испуган и неуверенно ковылял вдоль домов, поджимая раненую лапу. И там же, у стены наполовину сгоревшего дома, эсэсовец застрелил его: "храбрец" стрелял из машины.
   Это происшествие заставило фашистов посетить зоопарк. Там в уцелевших клетках метались голодные звери - их не успели вывезти. Петька с нашего двора - мой закадычный друг и товарищ по зоокружку - рассказывал, что он как раз собрался накормить травой косулю, когда на иссеченных осколками дорожках появились офицер и несколько солдат. Стоял октябрь, листья на деревьях совсем пожелтели. И такой же желто-золотой, как эти листья, лежал в своей клетке самый старый зверь зоопарка - огромный гривастый лев. Его звали Соломон. Раньше, если мы громко произносили его имя, старый лев царственным движением поворачивал свою прекрасную тяжелую голову. Он родился в неволе, люди не обижали его, поэтому он не боялся людей и никогда с ревом и рыком не метался по своей тесной клетке.
   - Со-ло-мон! - громко прочитал офицер табличку и захохотал. Он показал на льва пальцем и добавил: "Юде". Это слово Петька уже знал - "юде" означало "еврей". Солдаты вскинули автоматы и расстреляли льва.
   Теперь зоопарк стоял почти пустой. Немногочисленные оставшиеся сотрудники смогли сохранить лишь немногих животных. Но удав был - это точно. Я сама видела его, когда бегала в зоопарк, - а бегали мы часто, - сломленное войною детство тянуло нас на старые маста. И вот теперь Муська утверждает, что этот удав сбежал в лесопарк и, словно принцессу из сказки, взял в плен обыкновенную пятиклассницу.
   - Ты сама это видела? - спросила я.
   - Так сама же, - завопила Мустка. - Своими собственными глазами.
   И для убедительности она шлепнула ладошкой по круглым карим глазам.
   - Тогда я тоже сама посмотрю, - скзала я. - Увижу - тогда и поверю.
   - С ума сошла, - презрительно пожала плечами Муська. - Трамвай-то ходит только до парка. А там идти, наверное, целый день. Или даже больше. Меня сосед подвез.
   - Ладно, дойду, - мрачно сказала я. Мне самой эта затея казалась сомнительной, идти до лесопарка, действительно,  надо было долго, даже неизвестно сколько, мы пешком не ходили. Если бы еще пораньше, а сейчас уже десять утра.
   - Пойду, - упрямо повторила я и попросила Муську: - Ты подожди с полчасика, а потом скажи моей маме, что я ушла в лесопарк посмотреть на удава. И пусть она не волнуется - к вечеру вернусь.
  


   В трамвае только и разговоров было, что об удаве и его пленнице. Одна толстая тетка в теплом платке утверждала, что удав ухватил семнадцатилетнюю девушку, вторая  клялась, что там молоденькая женщина, лет двадцати пяти. Я только молча слушала - я-то знала точно, что это пятиклассница, ведь Муська своими глазами видела. Только когда какой-то мальчишка, посиневший, в  драном ватнике, стал заверять трамвай, что в плену у этого удава хлопец, а никакая не женщина, я не выдержала.
   - Не бреши, - запальчиво сказала я ему. - Там не хлопец, а девочка. Пятиклассница.
   - Ты видела? - смерил он меня цепким взглядом.
   - А я как раз и еду в лесопарк, - небрежно сказала я. - Но я и так знаю - девочка.
   Мальчишка замолчал. На конечной остановке и он тоже сошел и оказался рядом - маленький, пониже меня, шмыгающий носом на резком весеннем ветру.
   - Ты куда, - спросила я.
   - Вот увидишь, что хлопец, - вместо ответа сказал он. И мы пошли рядом - шаг а шаг, - по подсыхающему на первом солнце асфальту. Однако асфальт скоро кончился, и мы перебрались на заброшенные трамвайные пути - когда-то до войны, здесь ходил трамвай, - уцелевшие рельсы и шпалы спасали нас от жирного, вязкого чернозема. По обе стороны дороги лежали луговины, пестрые от первых цветов. В небе тонко звенел жаворонок.
   Никогда не забыть мне эту дорогу - иной раз кажется, что это был самый долгий в моей жизни путь - может быть, потому, что мы молчали. Мальчик был не из разговорчивых - лишь в ответ на мой вопрос, как его зовут, буркнул: "Семен", - и снова замолчал. Прошло много времени, и он пробормотал:
   - И чего его сюда понесло?..
   - Кого, удава?
   - Да нет, хлопца. Может, за патронами?..
   - Патронов и на лугу хватает, - возразила я. Тут, знаешь, какие бои были! Да и не хлопец это вовсе, а девочка. Она за фиалками пошла в лесопарк.
   - На черта ей фиалки, когда вон цветов - завались.
   - Так эти... цветы... стоят двадцать копеек букет, а фиалки - все пятьдесят. Может, она матери помочь хотела? Может, у них отец погиб?
   - У меня тоже погиб, - вдруг сказал Семен и посмотрел мне прямо в глаза. - А у тебя?
   - Живой, - сдавленно сказала я, словно была виновата в том, что мой папа жив и пишет нам письма и обещает дойти до Берлина, а потом с победой вернуться домой, а у него, у Семена, нет уже теперь этих треугольничков с фронта, без которых просто невозможно жить...
   - Это хорошо, что живой, - деловитто сказал Семен. - Значит, вернется. Теперь уже недолго. Мама еще летом сказала - теперь уже недолго.
   Что-то в интонации его заставило меня остановиться и со страхом посмотреть на моего спутника.
   - Ее в июле расстреляли. - Семен тоже  остановился. - В августе наши пришли, а в июле ее расстреляли. За партизан. Она связная была. В лесопарк на связь выходила. И взяли ее тоже тут. Ну, пошли!
   - Не надо, - сказала я, стараясь не плакать. - Пойдем назад. Может, вообще все это брехня - про удава.
   - Чего ты боишься? - сказал Семен совсем другим тоном. - Теперь уже ничего - не так страшно. Я на то место часто хожу. А ты откуда знаешь про удава?
   - Подруга сказала. Она своими глазами видела.
   - Как же ты говоришь - брехня, если подруга сказала? Это же как товарищ в отряде! Значит, точно! Пошли!

   И мы снова двинулись по раскисшей весенней дороге. Только теперь уже говорили не замолкая. Про то, как в эвакуации я каждый день бегала в госпиталь для незрячих и читала им книги и письма, и однажды у Володи из пятой палаты вытащила из-под подушки марлевую веревку, которую он свил по ночам, а он плакал и кричал, что все равно удавится, не будет жить слепым, а потом он вдруг стал видеть и все время говорил, что я его спасительница - если бы не вытащила петлю, он бы ночью повесился. А Семен рассказывал об оккупации, как было страшно и противно даже смотреть на этих проклятых фашистов, и как он два раза ходил вместо мамы на связь, и как в тот страшный раз просил - давай я схожу, я быстрый, маленький, а ты совсем больная, кашляешь, в случае чего и убежать не сможешь... Все так и вышло - если бы он, Семен, пошел тогда, он бы вывернулся... А теперь он живет у тетки - не родной, родной нету, а у партизанской тетки Настасьи - своей в доску, которая не скулит над ним и не называет горькой сиротинушкой, как соседки, а просто делает, что надо, - вот и все...
   До лесопарка мы дошли часам к четырем. Последние   километры снова шли молча - от усталости. Семен привык к дальним походам, а я окончательно выдохлась, ноги у меня гудели и грели, и только самолюбие мешало мне сесть прямо на дорогу и сказать - все, больше не могу! Но лесопарк встретил нас такой свежестью молодой листвы, таким птичьим звоном, такой влажно-фиолетовой россыпью фиалок, что я приободрилась. И совсем было исчезнувший из наших разговоров и мыслей удав с его пленницей снова прочно занял свое место. Почему деовчку не освобождают? Очевидно, стрелять в змею нельзя - можно попасть в пленницу. А вырвать силой тоже невозможно - Муська говорила, что как только люди приближаются, удав угрожающе шипит и начинает медленно сжимать девочку своими страшными кольцами.
   Семен в ответ на эти рассуждения аж зеленел от ярости - слОва "невозможно" он не признавал. Можно бросить девчонке платок и бутылку с таким лекарством, от которого змея сразу бы заснула: Настасьиному брату, дяде Феде, давали это нюхать, когда отрезали в госпитале ногу. Или накинуть на голову удава петлю - называется лассо, читала?
   В общем, бродя по лесопарку, мы выработали минимум десять отличных планов освобождения пленницы, пока ясно поняли - нет здесь ни удава, ни девочки, ни толпы, ни поседевшей матери - мы просто не встретили ни одного человека в своих скитаниях по уже начинающему меркнуть лесу - наступал вечер. Но в то, что подруга врет, Семен поверить не мог.
   - Значит, уже спасли, - сказал он. - Жалко, не увидали. Ну, айда назад.
   Потом он посмотрел вокруг своим цепким взглядом и вдруг спросил:
   - Так ты говоришь - по пятьдесят копеек букет?..
   В полчаса мы набрали ворох фиалок. Потом я надергала из шерстяной косынки длинные упругие нити и связала несколько десятков букетов, пока Семен ходил "на мамино место". Меня он не взял.
   - Ну тебя, - сказал он, - потом спать не будешь. Тетка Настасья как сходит сюда - так спасть не может. Ты не дрейфь, это совсем близко - в случае чего крикнешь - я услышу...
   Он вернулся минут через пятнадцать, мы собрали букеты и вышли на дорогу. А вскоре нам неслыханно повезло - сзади, на совершенно пустой дороге затарахтела полуторка.
  
Боясь поверить в это счастье, мы замахали руками, закричали и даже зачем-то начали подпрыгивать. Полуторка остановилась, и мы мигом оказались в кузове. Там было несколько молочных бидонов и смешливый парень, немногим старше нас. Весь обратный путь парень потешался над нами:
   - Удав? Держал девчонку? Вот смехота? Да  я тут два раза в день проезжаю - молоко из совхоза вожу, - я бы не знал? Не было никого! Ну, смехота!..
   - Нет, было! - ожесточенно повторил Семен. - Наш дружок сам видел.
   - Дружок? Сам? - сказал парень и снова захохотал. - А вот мы сейчас заедем в зоопарк.
   И он крикнул в кабину через заднее окошко, в котором стекло было выбито:
   - Вась, притормози у парка, на минуточку.
   Зоопарк давно был закрыт - уже перевалило за восемь, но и мы, и наш новый знакомый отлично знали дыру, сохранившуюся в заборе у зарослей бузины  еще с довоенного времени. Не мало ребят пользовалось этой дырой, и теперь я подозреваю, что дирекция сознательно лаз не заделывала, зная, что у маленьких любителей животныхдалеко не всегда есть деньги на посещение зоопарка. Мы побежали по совсем уже темным дорожкам к террариуму - белому домику с застекленной "витриной". Парень чиркнул зажигалкой - за толстым стеклом среди камней мирно дремал удав...
   Уже потом я узнала, что удав действительно убегал. В первый же теплый денек он обнаружил трещину в стене домика, ткнулся в нее головой, ветхая стена подалась, и удав неторопливо выполз на дорожку, где тут же был замечен. В этот утренний час по зоопарку гуляли лишь бабушки с внуками, они подняли визг, прибежал сторож и водворил беглеца на место, а дыру в стене заделал цементом и кирпичом. Но слух уже родился и пополз быстрее любой змеи, обрастая по пути диковинными подробностями... И весь город заговорил о сбежавшем удаве и его несчастной пленнице...
   Мы расстались с Семеном у входа в зоопарк - ему надо было к вокзалу, мне в центр. Я протянула ему все букеты, оставив только один - для мамы.
   - Возьми, - сказала я, - нам отец аттестат присылает. А ты продашь цветы - все-таки помощь!
   - Ладно, - сказал Семен, - только пускай тетка сама продает, не мужское это дело. Ну бывай!
   Он протянул мне твердую свою ладошку и сказал:
   - А с той... подругой... ты не водись. Набрехать своим - это ж подумать только!
   Он ушел, спрятав под ватник фиолетовые букетики, а я побрела домой, обдумывая - чтО скажу Муське и как скажу.
   На площадке стояли соседи, дверь нашей квартиры была полуоткрыта и из нее тянуло тошнотворным запахом валерианки. Сердце у меня оборвалось - я уже много раз видела, что бывает в домах, когда приносят похоронную...
   Уронив свой букет, я с воплем кинулась в комнату. Окруженная соседками, там лежала белая как мел моя мама.
   Глаза мамы широко открылись, она протянула ко мне руки, и через мгновение мы обе рыдали, обняв друг друга - но не от горя, а от счастья. Не было в нашем доме похоронной, не было! Сегодня утром мама впервые услышала про удава и его пленницу, а когда обнаружилось, что меня нигде нет, мама решила, что эта пленница - я! Подлая Муська ей ничего не сказала...

1970-е





 в форматах PDF и ЕХЕ: