Внуки мои, внуки (I)
Читаем главы из повести в журнале "Пионер" (1980-е годы)
Александра Бруштейн
Рисунки Л. Хачатряна
К людям, вселенным в ее квартиру, хозяйка Прасковья Ивановна относилась по-разному. Было их четверо. Старый рабочий Русаков, эвакуировавшийся из Ленинграда, его жена Дарья Осиповна; девочка Галя, которую Русаковы считали своей внучкой после того, как в пути погибла под бомбами ее мать; и молодая женщина Варя Наврозова, работавшая инженером на том же заводе, что и Русаков. Встретила их поначалу Прасковья Ивановна настороженно. Кто их знает, этих "вайкуированных", какими еще они себя покажут... А пока, конечно, надо местным житеям потесниться и принять приезжих. Ничего не поделаешь - война! Люди убегают из насиженных мест, ведь фашисты - эвон, гляньте! - каждый день все новые города отхватывают. Что ж, потерпим, поможем беженцам, не век же она будет, эта война! Так думала, конечно, Прасковья Ивановна.
Но одно дело думать, понимать возникшую необходимость. И конечно, совсем другое дело мириться с неудобствами, вызванными вторжением целой армии "вайкуированных", с жилищной теснотой, ростом цен на рынке, с оскудением товаров в магазинах. Тут и не захочешь, а иногда поворчишь-повздыхаешь: "Ну, как же хорошо было до войны! Конечно, не роскошничали, но всего было довольно, на всех хватало..."
Прежде, чем всех остальных, Прасковья Ивановна "зауважала" старика Русакова - за строгость, за требовательность ко всему и ко всем начиная с самого себя.
"Ничего не скажешь! Хозяин, мужчина в доме! Правильный мужик!" Сложнее было отношение Прасковьи Ивановны к Варе. С одной стороны, подкупала страстная истовость Вариного труда: "Девчонка ведь, а как работает!" С другой стороны, Варя вызывала в Прасковье Ивановне невольное стремление оградить ее хрупкость, защитить ее от трудностей, от возможных болезней, ну и, конечно же, от неизбежных, по мнению Прасковьи Ивановны, ошибок молодости. В общем, это была своеобразная опека - придирчивая, требовательная, трогательно-бранчливая.
Всего удивительнее складывалось отношение Прасковьи Ивановны к Дарье Осиповне. Прежде всего она никак не могла до конца ее понять. Это было странно; Дарья Осиповна была, казалось, наименее сложной из всех "вайкуированных", вселенных к Прасковье Ивановне. Старуха и старуха, что в ней мудреного? Дарья Осиповна была простая, как самодельная дудочка, и все в ней было такое же простое, чистое и нежное, как бесхитростный голосок такой дудки... А вот поди ты, Дарья Осиповна часто удивляла свою квартирную хозяйку, а порой казалась ей вовсе не понятной! Отношение Прасковьи Ивановны к ней складывалось из бурного, еле сдерживаемого возмущения и невольного уважения, порой даже восхищения. Семейная женщина, старуха, мужняя жена, бабушка маленькой Гали, - пусть не родная, пусть только приемыш, все равно! - с утра, иногда до света убегает из дома! Думаете, по хозяйственным делам? Как бы не так! Конечно, она "дом помнит", этого про нее не скажешь, чтобы она о доме вовсе не думала, - вот и теперь она и картошку на зиму запасла, и капусту, и уголь... Но дом домом, а не он главное для Дарьи Осиповны, другое для нее главное! Как приехала, так сразу и выбрали ее в председатели уличного комитета. Почему ее, не другую? Наверное, знали, чуяли, что она за человек! И с тех самых пор она изо всех сил, даже выше человеческих колготится, помогает людям: чтобы для всех картошку достать, капусту, уголь, чтобы у всех крыша над головой была... Кому пособие. Кому школу для ребят. Ну, все, все, говорю я тебе! Нет того, чтобы лишнюю лопотину, белье на хлеб выменять или на масло, крупу - словом, как все люди! Ку-у-уда! Последнюю свою тряпку отдаст. Вон намедни цыганка прибегала с ребеночком, - голые оба. Так что ты думаешь, Дарья Осиповна с себя теплую вязаную кофту на них надела, укутала их... Вот она какая, старуха эта ленинградская!
Все это, по мнению Прасковьи Ивановны, была бесхозяйственность, она этого не понимала и не хотела понимать, возмущалась, вот что хотите! Но по странной непоследовательности человеческого сердца эта непонятная в Дарье Осиповне черта покоряла Прасковью Ивановну, как проявление какого-то более высокого, более благородного, "не бабьего" порядка.
Всего ярче проступала эта двойственность отношения Прасковьи Ивановны к Дарье Осиповне во всем, что касалось маленькой Гали. Как-то само собой так вышло, что Прасковья Ивановна отдавала Гале очень много времени. Часто, случалось, отводила ее в ясли, а когда Дарья Осиповна почему-либо задерживалась позднее обычного, Прасковья Ивановна сама шла за Галей в ясли и приводила ее домой, поила-кормила на ночь и укладывала ее спать. При этом она иногда бранилась отрывисто и негромко:
- Няньку нашла!.. Бросила девчонку на чужих людей - обра-а-довалась!..
Про себя, в душе, она ни на миг не забывала, что и сама Дарья Осиповна - вовсе чужая для этой горюши-сиротки, а вот как просто и душевно приняла Галю "во внучки"! Недавно Галя заболела - воспаление среднего уха, - она металась в жару с жалобным стоном: "Больно... Ушко больно..." Дарья Осиповна, сама уставшая за целый день работы, всю ночь напролет, не спуская девочку с рук, ласково баюкала, укачивала ее, вышагивая с ней, как игла в швейной машине! Но и Прасковья Ивановна без всяких просьб охотно сменяла Дарью Осиповну в уходе за больным ребенком, тоже не спала ночей, тревожась и горюя, радосьно ловя признаки улучшения...
* * *
Дарья Осиповна воротилась домой и, еще не присев, только мигом оглядев комнату и не найдя Гали, быстрой своей "птичьей" походочкой устремилась в комнату Прасковьи Ивановны. Там на большой кровати, подбиравшейся белоснежными подушками под самый потолок, сладко и беззаботно спала Галя.
Дарья Осиповна смотрела на девочку и всем существом переживала то, что можно бы назвать "чудом спящего ребенка". Кто не знает, что это такое, тому и рассказывать бесполезно. Но великое множество людей, в особенности женщин, знают это очень простое, будничное и вместе с тем поистине великое чудо... Смотришь на спящего ребенка - и тебя постепенно окутывает удивительное, радостное тепло! Если ты пришел усталый. или раздраженный, или огорченный чем - все это: усталость, печаль, раздражение - как-то неощутимо растворяется, испаряется. Вот он лежит перед тобой - завтрашний день! Твой, мой, его. наш завтрашний день. Все в порядке, есть з а в т р а. Для этого завтра надо жить, трудиться, бороться, держаться изо всех сил... Вы осторожно гладите руку спящего ребенка, и она безвольна и вместе с тем не поддается, не сгибаются пальчики... Вы омылись в чистом источнике - вы снова готовы идти в бой!
Стоя неподвижно над спящей Галей, Дарья Осиповна, не оборачиваясь, почувствовала за своей спиной вошедшую в комнату Прасковью Ивановну. Осторожно повернув к ней голову, Дарья Осиповна уловила ту растроганность, какая светилась в глазах этой властной, почти всегда недоверчивой и все-таки - Дарья Осиповна это превосходно знала! - доброжелательной к людям старухи. Сейчас Прасковья Ивановна смотрела на Галю и еле слышно шептала:
- Мёдынька ты моя...
И тут же, мгновенно спохватившись, устыдившись своей растроганности, Прасковья Ивановна прошептала:
- Ш-ш-ш-ш! Разбудим!
И увлекла Дарью Осиповну в соседнюю комнату.
А там все пошло в обычном полунасмешливом тоне:
- Ну, как ты там, уличного комитету председатель? Живешь? Прыгаешь? Ты где же это целый день была?
Тем временем Дарья Осиповна собрала на стол, поставила кружки, тарелки, взялась за чайник, чтобы нести его в кухню на плиту.
- Где я была? - повторила она, и лицо ее словно потемнело. - В театре городском была...
- Нашла время гулять! - поразилась Прасковья Ивановна.
Дарья Осиповна ответила не сразу. И негромко, словно переживая снова все только что увиденное:
- Не играют, Ивановна... Не играют театры... Эшелон большой в ночь прибыл. С Украины. Пока в театре разместили. Горя, милая, горя! На сцене - люди, под сценой - люди, в зале, в коридорах - полно! Дети плачут, матери жизнь клянут...
Дарья Осиповна замолчала. Перед ее глазами встал вдруг увиденный в этот день ужас бездомности - ни крыши над головой не было у этих людей, ни изголовья для детей... Вспомнилось вдруг словно сейчас увиденное: женщина, сидя на полу, кормила грудью ребенка - грудь была пустая. ребенок заливался хриплым, голодным плачем. Девочка, чуть побольше, ползая тут же на полу, теребила эту женщину за юбку, не плача, а надсадно и тупо ныла: "Ы- ы-ы-ы..." "Тебе еще чего?" - вдруг яростно зашлась женщина...
Дарья Осиповна перешла к другим вещам, простым, житейским:
- Ни воды, ни плиты - театр ведь не дом... Больные кашляют, у ребят поносы...
- Топчешься там! - угрюмо укорила Прасковья Ивановна. - Сама не подхвати болезни-те!
Но Дарьи Осиповны уже не было в комнате. Пройдя в комнату к Вере Наврозовой, она остановилась около ее кровати. Варя спала тем тяжелым сном, каким оглушает человека глубокая физическая усталость. Сон, видно, застиг ее внезапно, едва она вернулась с завода - она не успела укрыться одеялом, ноги были разуты, пимы валялись на полу, одна рука неудобно свисала.
- Как спит-то, господи! - качала головой Дарья Осиповна.
Словно почувствовав ее присутствие, Варя раскрыла ошалелые со сна глаза.
- Дарья Осиповна... - пробормотала она и, спустив ноги, присела на кровати. - Дарья Осиповна... - прильнула она головой к плечу старухи, присевшей рядом с ней на кровать.
Было непонятно, совсем ли она проснулась или еще плутает где-то между сном и явью.
- Сейчас... - шептала Варя. - Сейчас я встану... И пойду на завод...
Дарья Осиповна осторожным и ласковым движением повернула к себе Варино лицо, заглянула ей в глаза:
- Горько тебе, да?
- Дарья Осиповна... - Варя говорила уже твердо и увереннее. - Ведь вы понимаете, да? Человек должен быть либо счастлив, либо занят, правда? А я телефона не дождалась... Всю ночь прождала на переговорной, и опять очередь до меня не дошла. В который уж раз... - И она всхлипнула.
Дарья Осиповна гладила ее волосы.
- У тебя боль легкая... Один росток - от сердца к мужу. Матерям хуже: к сыновьям, к дочерям ростки тянутся. А у нас, бабушек, - ко внукам ростки, мно-о-ого! И не сосчитать!
Варя прижалась щекой к легкой, сухонькой старушечьей руке.
- Спасибо вам, бабушка... Родная вы моя!
- Ну, а еще что горько тебе? Говори все, до дна... Я ведь вижу: есть нынче еще что-то... особенное...
Варя открыла глаза широко и беспомощно.
- А еще - день рождения мой сегодня... Двадцать четыре года стукнуло... И все!
И, словно исчерпав все силы в борьбе с одолевшим ее сном, Варя соскользнула головой на подушку.
- Спит! - удивилась Прасковья Ивановна. - Смотри ты, спит, как мертвая!
- Спит... - прошептала и Дарья Осиповна, заботливо укрывая Варю одеялом.
На цыпочках вышли обе старухи в соседнюю комнату. И тут Дарья Осиповна, словно что-то вспомнив, заторопилась.
- Где тут у ней? - подойдя к стене и водя пальцем по каким-то еле различимым карандашным записям на обоях, искала она. - Где тут у ней записано?
- Да ты че ищещь-то? - удивилась Прасковья Ивановна.
- У ней тут где-то телефоны записаны... А, вот, вот! И междугородная тоже... - обрадовалась Дарья Осиповна.
- Да не дадут они междугородный на частную квартиру! С самого начала войны перестали давать. Междугородный если, так это на станцию идти надо, а дома нельзя! - терпеливо, как ребенку, втолковывала Прасковья Ивановна. - Не дадут тебе, и не надейся!
- А я вот надеюсь! - упрямо настаивала Дарья Осиповна. - Нельзя, что ль, надеяться-то? Не запрещено!.. Да ты не бойся, я вежливенько...
Несколько секунд в комнате было тихо. Молчала Прасковья Ивановна, не спускавшая с Дарьи Осиповны глаз, - и осуждавших, и восхищенных. Молчала и Дарья Осиповна, напряженно вслушиваясь, ожидая, не ответит ли междугородная.
Наконец послышался голос:
- Междугородная слушает.
Дарья Осиповна попросила дать ей Москву.
Из трубки ответили, что этого они не могут никак! Но Дарья Осиповна продолжала настаивать, и ей предложили позвонить начальнику телефонной станции товарищу Голубеву. разрешить может только он один, хотя, впрочем, не стоит его беспокоить: не разрешит он.
Дарья Осиповна "вежливенько" поблагодарила и тут же набрала номер товарища Голубева.
- Прошу товарищв Голубева... Он самый? Очень приятно! Товарищ Голубев! - проникновенно сказала Дарья Осиповна. - Можете вы человеком быть?
Тут в трубке раздался смех, и молодой голос ответил:
- Человеком? Ох, трудно это... А в чем дело?
- В чем дело? - обрадованно переспросила Дарья Осиповна. - Очень, очень все простенько! Завода нашего инженер, Варя Наврозова, два месяца с Москвой поговорить добивается... Нет, дорогой, вы мне этого не говорите, что "нельзя", это я и сама знаю, и она знает , не обижается...
Голос из трубки сказал миролюбиво:
- Ну, раз все мы согласны, значит, и спора нет? В таком случае...
Было ясно: сейчас он поставит точку.
- Одну секундочку еще, дорогой товарищ Голубев, - взмолилась Дарья Осиповна и уже с отчаянием добавила самым добрым, самым задушевным голосом: - У ней сегодня рождение! Милый человек, как мать, прошу: дайте ей Москву - с мужем поговорить... Нет, не дочь она моя, у меня своя внучка под Ленинградом воюет... Сделаете? Правда? Попозднее сегодня? Ох, спасибо, милый вы, голубчик вы мой Голубев! Сами нынче ночью на фронт уходите? Ну, счастливо вам, счастливо, дорогой! Московский телефон - Г1-45-19... А здесь - 32-976... Наврозова... Ну, всего!
И Дарья Осиповна повесила трубку.
- Неужто обещал? - выдохнула Прасковья Ивановна.
- Обещал! - Это Дарья Осиповна выговорила со вздохом облегчения, вздохом полководца, одержавшего трудную победу. - Скоро даст Москву!
Но Прасковье Ивановне все не верилось, что так вот, "простенько-простенько" решаются такие дела!
- Да он тебе знакомый, что ли, Голубев этот?
И на это Дарья Осиповна ответила тоном самого твердого убеждения:
- Человека по-хорошему попросить, он и незнакомый все сделает!
<<<
>>>
СКАЧАТЬ В ФОРМАТЕ PDF
_______________________________
<<<
>>>
СКАЧАТЬ В ФОРМАТЕ PDF
_______________________________
