За литейным мостом
Главы из повести
И. Булышкина, Н. Ермолович
Рис. В. Бескаравайного
В СМОЛЬНОМ
Эшелон мчится все дальше и дальше от Самары. Сквозь приоткрытую дверь теплушки видны снежные заволжские просторы.
Морозно. Солнечные лучи причудливо преломляются в огромных сосульках, свисающих с крыш станционных зданий, проносящихся мимо. Платформы пусты. Только одинокие фигурки дежурных встречают и провожают состав.
На транспорте разруха. Нет угля, паровозы и вагоны износились за годы войны. Пассажирские поезда не ходят, товарный и то редко увидишь...
А эшелон летит и летит. Постукивая на стрелках, врывается на станцию, грохочет на мостах, озорными гудками будоражит уснувшие в зимней спячке деревеньки.
Настроение у бойцов легкое, веселое. Сидят на нарах, беззлобно подшучивают друг над другом, похохатывают. В теплушке уютно, привычно пахнет кожей, ружейным маслом, махоркой. Сизоватые колечки табачного дыма выплывают из полусвета в яркий сноп солнечных лучей и, внезапно подхваченные залетевшим ветерком, стремительно уносятся наружу.
Александр стоит у самой двери, прислонясь плечом к стенке вагона. Морозный ветер покалывает щеки; глаза, ослепленные снежным блеском, полузакрыты. Хорошо! Так бы и мчаться верста за верстой до самого Питера.
Внезапный взрыв хохота заставляет его прислушаться к голосам. Ну, конечно, опять Паша Кошелев кого-то разыгрывает.
- А в Питере-то на вокзале, - доносится до Александра Пашин голос, - народу, оркестров - видимо-невидимо. К встрече готовятся. "Видать, с боями, сердешные, пробиваются, израненные все, прострелянные", - переговариваются на платформе. Тут телеграфист откуда ни возьмись, размахивает бумажной лентой. "Товарищи! Только что получено экстренное сообщение: геройский отряд красного комиссара Бакушева благополучно проследовал через станцию Любань..."
Пашка так натурально передает и разговоры на столичном вокзале, и крик телеграфиста, что ребята снова хохочут.
Александр улыбается. Что же, Пашка, пожалуй, прав. И в самом деле, зачем такой отряд? Он не понимал этого в Самаре, не понимает и сейчас. Слов нет, груз важный. В Питере голод. Ох как пригодится там волжская мучица. Но вот так трястись на нарах, томясь от безделья, когда заваруха в Поволжье только начинается... Нет, товарищи из губкома явно перестарались, дав ему под команду сорок бойцов. И пятерых бы за глаза хватило выполнить задание Ленина.
Октябрьская ночь, когда Александр Бакушев с товарищами охранял Литейный мост, словно разрубила жизнь пополам. По одну сторону осталось полуголодное детство, по другую - смутно грезилась новая жизнь, удивительная, непостижимая, которая должна быть совсем непохожей на старую. Еще не убрали вывески с двуглавыми орлами, еще мелькали в толпе шинели чиновников, но Александр понимал: к старому возврата нет. Как нет больше и прежнего Шурки. С той самой памятной ночи товарищи, не сговариваясь, стали уважительно называть его Александром. Отряд не распустили. Наоборот, людей прибавилось, оружия тоже.
Разбитый враг копил силы. Там - подожгли склады, в другом месте чиновники растащили, разграбили до последней чернильницы собственный департамент. Везде требовался строгий рабочий глаз, крепкая рука с винтовкой.
Вызов в районный комитет не был неожиданным. Удивило другое: ничего не объясняя, им - нескольким командирам красногвардейских отрядов - велели немедленно отправляться в Смольный. Там, мол, вам объяснят.
На площади перед Смольным еще чернели обгорелые поленницы костров. Они пылали здесь в ночь восстания. Решетчатые ворота, ведущие в огромный двор, были распахнуты. Вдоль фасада стояло десятка полтора грузовых и легковых автомобилей. Две трехдюймовки по обеим сторонам главных дверей грозным своим видом, казалось, подчеркивали, что рано еще складывать оружие, - революция в опасности. Впечатление суровой настороженности подчеркивали и серое низкое небо, и порывистый ветер, трепавший верхушки деревьев, и хмурые, уставшие лица часовых-красногвардейцев.
После того как доложили о себе, поднялись на третий этаж. Длинный коридор привел в большую комнату, перегороженную не то барьером, не то деревянными диванами - не запомнилось это Александру - на две неравные части. У барьера за столиком сидел секретарь. А у входа стоял часовой. Прошли в следующую комнату.
- Совнаркомовская канцелярия, - тихо сказал кто-то из товарищей, уже побывавших здесь.
"Не очень-то наша власть к бумагам привержена", - подумал Александр, оглядывая наполовину пустую комнату с несколькими шкафами, стульями и единственной пишущей машинкой. У двух окон застыли пулеметы. Рядом - дежурные пулеметчики. Подальше еще одна дверь. Возле нее на часах латышский стрелок. отворили дверь и вошли к Ленину.
Большинство, в том числе и Александр, видело Ленина только издалека в день встречи на Финляндском вокзале, позже - на заводских митингах. А тут - вот он рядом.
Владимир Ильич легко поднялся из-за стола, вышел навстречу, с улыбкой пожал каждому руку, предложил сесть. Был он коренастый, широкоплечий. Перед восстанием, чтобы его не узнали шпики, Ленин сбрил бороду и усы. Теперь бородка уже отрастала, а усы были коротко подстрижены. Но больше всего запомнились смеющиеся, лукавые глаза. Таким умом, такой силой и бодростью веяло от внимательного, веселого ленинского взгляда, что Александру сразу легче стало на душе. Забылся надрывный скрип деревьев в саду у Смольного, хмурое небо, пушки у входа, пулеметы в канцелярии.
А Ленин тем временем знакомился с товарищами, расспрашивал, откуда кто, какую вел партийную работу.
Дошла очередь до Александра. Владимира Ильича больше всего заинтересовала его военная подготовка.
- Очень нам нужны военные люди! - сказал Ленин.
- Ну, какой я, Владимир Ильич, вояка. Штрафной батальон, Красная гвардия - и все. Без году неделя...
- Вы, товарищ, неправы, - строго прервал Александра Ленин. - Имейте в виду, что в революции дело решают не годы, не месяцы, а дни и даже часы. Опыт, который вы приобрели сейчас, ни с чем не сравним. И понадобится он нам очень скоро. Сейчас враги пытаются задушить революцию голодом. Не выйдет - снова возьмутся за оружие. Да они его и не складывали. Предстоит жестокая борьба. Ну, а пока главное для революции - хлеб. Не мне рассказывать вам, питерским пролетариям, что делается на заводах, в рабочих районах города. Надвигается голод. Этого нельзя допустить. Хлеб в деревне есть. Его нужно добыть и эшелонами отправить в Питер. Вас рекомендовали районные комитеты партии. Возглавите отряды, которые немедленно отправятся в центральные губернии, в Поволжье. Вы понимаете необходимость и чрезвычайную важность таких мер?
- Да! Конечно!
- Тогда не будем терять времени. Чем быстрее вернетесь, тем лучше. Разузнайте настроение крестьян, присмотритесь к местным делам, помогите товарищам. Словом, чувствуйте себя полномочными представителями революционного Петрограда.
На следующий день, прихватив братьев Кошелевых и еще несколько красногвардейцев, Александр выехал в Самару.
Хлеб в Самаре и точно был. С помощью губревкома и его председателя Валериана Куйбышева снарядили целый эшелон. И отряд пополнили до сорока человек, - будто им в Самаре делать нечего. Но в ревкоме и слышать не хотели никаких возражений: "Мы тоже за хлеб перед Лениным в ответе. Дорога дальняя, с отрядом надежнее".
Так и поехали.
ПЕСОК В БУКСАХ
Внезапно в вагоне посветлело. Кто-то сильным рывком распахнул дверцу настежь. Под полом гулко застучали на стыках колеса. Два паровоза, замедлив ход, втягивали состав на огромный мост. В напряженной тишине, сразу сменившей безудержное веселье, опять заговорил Пашка, теперь уже совсем другим голосом:
- Вот она, Волга-река. Красавица!
Сгрудившись у открытой двери, бойцы молчали. Стоявший впереди Александр слышал за собой шумное дыхание взволнованных парней.
Слегка припорошенная снегом голубоватая гладь замерзшей реки ослепительно сверкала и искрилась мириадами солнечных зайчиков. У крутого берега ребятишки, казавшиеся с высоты моста совсем крохотными, тащили в гору салазки. Еще дальше легкими столбиками вились в небо дымки невидимой за пригорком деревни.
Поезд еле полз по середине моста. Оборвали свою песню колеса. И такая безмятежная тишина стояла над миром, такая красота и покой были кругом, что у многих бойцов сжалось сердце. И, наверное, каждый подумал о том, как непрочен этот покой и обманчива эта тишина.
...В Сызрани эшелон загнали на запасный путь.
Посланный к дежурному боец возвратился ни с чем, - тот и разговаривать с ним не стал.
- Ладно, - комиссар поправил ремень и машинально передвинул кобуру нагана, - сейчас все выясним. Леха Кошелев остается за старшего. Пронин, Алексеев, Савушкин, Павел - за мной!
И легко спрыгнул на мерзлую в разводьях жирных мазутных пятен станционную землю, зашагал вдоль состава.
Дежурный, тощий, небритый, заметив, приближающихся к нему вооруженных людей, сделал попытку юркнуть в боковую дверь.
Пашка опередил его.
- Вынос тела состоится позже, - выразительно посмотрев на позеленевшего от страха железнодорожника, проговорил он. - А сейчас отвечай, где жезл, почему не отправляешь? Ну?
Дежурный икнул.
- Погоди-ка, Кошелев, - Александр слегка отстранил Пашку и вышел вперед.
- Очевидно, вы не знаете, кто мы, - начал он тихо и внятно. - Так вот. Самарские рабочие собрали для голодающих детей и женщин Петрограда эшелон хлеба. Нам поручили доставить его к Ленину. Требуем без задержки пропустить состав.
Видя, что с ним разговаривают спокойно и убивать не собираются, дежурный немного оправился.
- Ничего-с не могу поделать, гражданин комиссар, - залебезил он, старательно запахивая полу широченной шинели, словно пряча в нее что-то. - Ничегошеньки-с... И знать-с не знаем вас, и слыхать-с не слыхали... Только-с господин... виноват-с, гражданин начальник станции могут-с дать разрешеньице. Я человек маленький...
- Пошли! - круто поворачиваясь к дежурному, бросил на ходу Александр.
Издали за сценой на платформе наблюдали несколько железнодорожников. Один из них, пожилой, в лоснящемся от масла и ветхости ватнике, догнал комиссара.
- Слыш-ка, сынок, - тронул он Александра заскорузлым, негнущимся пальцем. - Врет ведь все иуда с красным верхом, - и он ткнул тем же пальцем в дверь, куда скрылся дежурный. - Только перед вашим подходом был у них тут с начальником разговор. Пузатый ему кричал: "Не приказано пускать в Петроград составов - и все тут! Умри, а не пропусти!"
- Это кем же приказано? - поинтересовался Александр.
- Кем... Известно кем, этим, как его... Тьфу ты, и не выговоришь натощак. Во, вспомнил - Викжелем. Это он теперь у нас на дорогах верховодит - Всероссийский профессиональный союз железнодорожников. Только скажу я вам, ребятки, хрен редьки не слаще. Видать, много в нем сволоты меньшевистской и эсеровской сидит. Вроде наших недобитых...
- Ясно. Ну, спасибо, батя, прочистил нам мозги. А то мы в дороге все больше видиками интересовались, а о контре и думать забыли. А она-то, оказывается, помнит о нас, не забывает...
Начальника в кабинете не оказалось, хотя все еще хранило следы его недавнего пребывания. На зеленом сукне стола в массивном серебряном подстаканнике остывал стакан крепко настоянного чая. Рядом лежал рассыпанный сахар, брошенный впопыхах бутерброд.
Наливаясь холодной яростью, Александр кивком головы показал бойцам на стол.
- Видали? Не пускать в Питер состав! А то, что там голодают...
Закончить он не успел. Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге показался Леха.
- Почему оставил эшелон? - обернулся к нему Александр.
- К эшелону, товарищ комиссар, теперь воробей не пролетит - всюду караулы расставлены. а только уезжать отсюда поскорее надо. Ушли вы, мы с ребятами стоим, курим. Какой-то тип, с виду смазчик, идет себе, под вагоны заглядывает, молоточком по колесам постукивает. Прошел, поздоровался чин-чином. Тут Смотрикову понадобилось под вагон. Отошел он в сторону. Нагнулся, чтобы подлезть, глядь, а возле колес песок просыпан. Смотриков сам кочегаром на маневровом был, разбирается, что к чему. Завопил он истошным голосом. Мы к нему. А он на буксу показывает, а там песку полно. Аварию, гады, решили устроить. Кинулись мы того паразита искать, да где там! Его и след простыл.
- Немедленно к эшелону! - комиссар смотрел на Леху, и было видно, как перекатываются, сгоняя румянец со щек, вздувшиеся желваки. - Никого не подпускать!
Кошелев исчез.
- Вот что, - Александр обвел взглядом насупившихся бойцов, - душа из них вон, а чтобы жезл был.
Начальника так и не нашли. Зато тощего дежурного отыскали у телеграфистов.
Толкнув дверь с дощечкой "Аппаратная. Посторонним вход воспрещен", бойцы вошли в просторную комнату, где на длинных столах стояло несколько телеграфных аппаратов. Работал только один. Цокая ключом, сидел юнец-телеграфист, а над ним, что-то диктуя, склонился дежурный.
Теперь вид его несуразной фигуры вызвал у комиссара вполне определенное чувство. Гнусавое бормотанье на платформе становилось в один ряд с бегством начальника и песком в буксах. За всем этим Александру чудился невидимый, притаившийся враг.
Оглянувшись на стук двери, дежурный снова повернулся, запахивая полу форменной шинели.
Александр не выдержал. В прятки, что ли, с ним играют? Один бегает как черт от ладана, другой прячет что-то. А эшелон стоит...
Гнев захлестнул его. Неуловимым движением рванув кобуру, он выхватил наган:
- Руки вверх!
Телеграфист остался сидеть с вытаращенными глазами, не в силах оторваться от ключа. Длинные же рукава шинели дежурного, послушные команде, взметнулись вверх. Ничем не придерживаемая пола распахнулась, что-то с легким стуком выпало из шинели и свалилось под стол.
Поднятые вверх рукава задрожали, обнажая худые грязные руки.
- стоять спокойно, - Александр ткнул его в сторону стволом нагана. - Кошелев, посмотри-ка, что там.
Павел мигом вытащил из-под стола круг толстой проволоки.
- Жезл! Вот подлюга!
- Это не я! - снова обрел дар речи дежурный. -Честное благородное, не я! Умоляю, верьте мне, - зачастил он, но уже без всякого кривлянья.
- А кто же?
- Начальник! Честное слово - начальник!
- Вас бы с начальником за саботаж - к стенке! Да не охота руки марать, - пряча наган и сразу остывая, проговорил Александр. - Взять его! В Питере разберемся, что за гусь!
Конвоируемый бойцами дежурный, тяжело волоча ноги, поплелся к составу. На перроне посмеивались железнодорожники.
- Ты его, комиссар, на паровоз приспособь кочегаром. Не смотри, что тощий, выдюжит - жилистый.
У эшелона редкой цепью с винтовками наперевес стояли бойцы. Машинист, подхватив жезл, побежал к паровозам.
Дежурный с тоской уставился на видневшиеся из-за вагонов крыши станционных зданий. Крепкие руки подхватили тощее тело, приподняли и втолкнули в теплушку.
...Опять загремели колеса. Полетели мимо телеграфные столбы, перелески.
Прежнего веселья в вагоне уже не было. Арестованный, забившийся в самый угол нар, сидел не шелохнувшись. Само присутствие постороннего человека, казалось, напоминало бойцам о том, что впереди может быть всякое.
- Так и будем этого хлюпика охранять? - ни к кому не обращаясь, недовольно пробурчал Павел.
- Тебе этим заниматься не придется, - шагнул на середину вагона комиссар. - Назначаешься старшим ударной группы. Выбирай пятерых. Задача - добывать паровозы, жезлы, машинистов, одним словом - обеспечивать движение. Остальным - разойтись по всему эшелону. Ничего не поделаешь, придется померзнуть на площадках. Но зато хлеб доставим быстро и в целости. Ясно?
Дорога была предупреждена о движении необычного эшелона. В этом убедились уже на следующей станции
БЕШЕНЫЙ КОМИССАР
В потемневшем небе зажигались звезды. Александр, не вылезая, посмотрел вдоль эшелона. У самых вагонов неясно угадывались фигуры бойцов. Светились огоньки самокруток. По соседней колее пропыхтели спаренные паровозы.
- Эй, комиссар, - закричали оттуда, - кланяйся Питеру!
"Прежде нужно туда попасть. Теперь вот паровозы добывай". Александр взял Павла за ремень винтовки.
- Иди, Паша. Действуй от имени революции. С саботажниками не церемонься. Будут упорствовать - арестовывай.
Павла долго не было. Стало совсем темно. Только фонари на стрелках одиноко мерцали в кромешном мраке.
Неожиданно где-то вдали залаяли собаки. Потом все опять смолкло.
Прошло еще немного времени. Павел ушел к станции в направлении головы состава. Вернулся он с противоположной стороны. Слышно было, как у последнего вагона резкий настороженный голос прокричал:
- Стой! Кто идет!
И без передышки угрожающе добавил:
- Стрелять буду!
В наступившей за окриком тишине все услышали хруст снега под приближающимися шагами и звук клацнувшего затвора часового.
Это был Павел. Рядом с ним маячил чей-то силуэт.
- Где остальные?
Полный порядок, комиссар. Ребята повели бригаду в депо. Разведут пары и сюда. Если бы ты знал, что было! Умора, право слово. А вот и нашему сызранцу попутчик. Начальник паровозного депо. Тоже саботажник. Одним словом, два сапога - пара. Вдвоем им до Питера не будет скучно.
Пока ждали паровоз, Павел рассказывал о своих приключениях. Пошли они на станцию. Там - шаром покати. В депо такая же картина. К счастью, возле угольной ямы попался дед в тулупе - сторож.
На вопрос, где начальство, дед хмыкнул. "А пес его знает. Должно, ветром сдуло". И добавил словоохотливо: "Здесь по линии вроде тревоги объявлено. Бают, из Сызрани выстучали - эшелон несется. На нем комиссар бешеный. То ли золото в Питер везут, то ли пушки - не поймешь. Только всех, кто попадается на глаза, стреляют".
Александр не мог удержаться от смеха:
- Ну и ну! Вот арапы. А ты ему что?
- Брешешь, говорю. Дед на своем стоит. "В Сызрани, - отвечает, - почитай всех перестреляли. А дежурного, царствие ему небесное, комиссар бомбой долбанул, так от него, горемыки, мокрого места не осталось. У нас тут и попрятались все". Пришлось в поселок идти, по квартирам разыскивать, из чуланов да погребов вытаскивать бригаду... Бабы причитают, мужики трясутся, как на казнь собираются...
- Лишь бы не задержали. Вот и паровоз. Пусть твои ребята на нем останутся, а то как бы бригада не удрала. Ищи потом ветра в поле.
В Инзе эшелон приняли на первый путь.
- Видать, подействовало, - самодовольно хмыкнул Леха.
Состав, замедляя ход, приближался к станционному зданию. Предчувствуя недоброе, Александр на ходу выпрыгнул на платформу. На ней никого не было.
И вдруг изо всех дверей высыпали солдаты и развернулись в цепь, мигом ощетинившуюся штыками. Пожилые бородатые лица, на высоких барашковых шапках белые кресты.
"Ополченцы", - догадался Александр.
Этих степенных бородачей оторвали от сохи в последний год войны и вот до сих пор не отпускали по домам.
Впереди шел офицер. Из-под башлыка, надетого на форменную фуражку, торчали усы. В руке наган. От нагана к кобуре тянулся шнур.
Офицер остановился, выпятил и без того крутую грудь. Цепь тоже остановилась. Штыки двух бородачей почти касались спины офицера.
- Пр-р-риказываю, - раскатисто и привычно закричал офицер, - сдать оружие! В пр-р-ротивном случае буду вынужден открыть огонь!
Александр лихорадочно соображал. Положение казалось безвыходным. Что значили его сорок бойцов, да еще рассыпанные по всему эшелону, по сравнению с ротой ополченцев? В грудь каждому бойцу смотрел не один штык. Дело решали секунды.
- А ну, ребята, помогите!
Несколько рук подсадило комиссара на крышу теплушки.
- Товарищи солдаты! - раздался его громкий голос.
Ополченцы задрали вверх бороды. На крыше вагона стоял белобрысый парень. Кожаная куртка распахнута. Лицо румяное, но строгое.
- Нам от вас нечего скрывать. Мы, питерские рабочие, - продолжал Александр, - везем из Самары голодающим детям и женщинам Петрограда хлеб, муку. Просим вас пропустить. Оружия не сдадим. Если хотите обагрить свои руки рабочей кровью, стреляйте!
Притихшая цепь внимательно слушала комиссара. Только офицер вертелся как на иголках. Не выдержав, он высоко поднял руку с наганом и прокричал: "Р-р-рота!.."
Но ему не дали закончить. Бородач, стоявший за офицером, ударил винтовкой плашмя по вытянутой руке офицера. Наган повис, беспомощно болтаясь на шнуре. Офицер сгорбился и как-то боком прошмыгнул мимо расступившихся солдат.
Цепи не стало. Перед Александром стояла толпа пожилых мужиков в солдатских шинелях и с оружием в руках. Ополченцы галдели. До комиссара доносились выкрики:
- Пущай едут!
- Зачем людям мешать!
От толпы отделилось несколько бородачей и подошло к бойцам. Александр успел спуститься вниз.
- Слышь, парень, - сказал один из них, - где старший ваш, комиссар-то?
- Я комиссар.
Бородачи в изумлении переглянулись.
- А брехали - бешеный!
Прислушивавшиеся к разговору бойцы засмеялись. Улыбались, все еще не веря до конца, и солдаты. Уж очень не походил этот невысокий румяный крепыш, годившийся каждому из них в сыны, на злодея-комиссара, о котором шустрые телеграфисты раструбили на всю дорогу.
Но, видно, и впрямь парень - комиссар. К тому же кожаная куртка, наган...
- Слышь, комиссар! А от нас с собой возьмешь - к Ленину?
Так крепко помогли только что эти пожилые крестьяне, столько робкой просительности было в их басовитых простуженных голосах, что Александр не выдержал.
- Ладно, двоих беру. Только паровоз помогите достать.
Весь остальной путь для Александра слился в нескончаемую вереницу удивительно похожих друг на друга станционных помещений и железнодорожных чинов. Всюду было одно и то же. Увещевания, угрозы - с одной стороны, тайное или явное противодействие продвижению эшелона - с другой. И почти на каждой мало-мальски крупной станции Пашкина команда волокла в вагон какое-нибудь упирающееся начальство.
Запомнилось только Сасово. Поздней ночью, когда вконец измотавшиеся бойцы вздремнули, загорелось несколько вагонов. Их облили керосином и подожгли. Пламя потушили. Перегрузили зерно. Одного из поджигателей срезал меткой пулей Савушкин. Незнакомое, заросшее густой щетиной лицо, прожженная солдатская шинель, обмотки, рваные ботинки. А руки, хоть и грязные, но видно, что не знали работы, без мозолей...
СНОВА У ЛЕНИНА
Впереди был Петроград. Родные, знакомые с детства места. Не потому ли утих молодой комиссар?
Мысли бежали то спокойно, плавно, то летели наперегонки, не успевая сменить одна другую... Матери и сестер увидеть не придется. Спасаясь от голода, они уехали в Уфу.
Еще перегон-другой и столица. Эшелон подкатит под нарядный стеклянный свод Николаевского вокзала. Сколько раз уезжал он отсюда, скрываясь от полиции. Потом неприметно, тайком возвращался. А сейчас... Шутка-ли, целый состав хлеба! Измотались, охрипли, но все-таки доставили в полной сохранности. И не как-нибудь, а всего-навсего за трое суток. Это когда в мирное-то время от Самары до Петербурга поезда двое с половиной суток шли.
Совсем недавно был Александр у Ленина, а кажется - не месяцы, годы с той поры промчались. Сколько новых людей, сколько событий!
Мысли перенеслись в Самару. Вспомнились председатель ревкома Куйбышев, другие товарищи... И как удачно его в дорогу снарядили, точно наперед знали, что ожидает эшелон. А он-то, хорош... Обижался, когда такой отряд давали. Мол, зачем.
Из задумчивости Александра вывела, как ни странно, наступившая тишина. Замолкли самые заядлые говоруны, утихли признанные остряки. Даже бородачи-ополченцы прекратили бесконечные разговоры о землице, семенах, лошаденках.
- Ну, что пригорюнились? - вставая и расправляя плечи, спросил Александр.
Ему не ответили.
Помолчали.
- Скоро и Питер, - как бы про себя вздохнул Леха. - Как-то там теперь?
- Товарищ комиссар, - свесил голову с верхних нар Савушкин, - верно, что вы лично у товарища Ленина были и он вас в Самару за хлебом послал?
Все повернули головы к комиссару. Спавший боец громко всхрапнул. Ему отвесили хорошего тумака. Ничего не понимая, боец вскочил и, поводя ошалевшими ото сна глазами, попытался было заорать, но чья-то рука прикрыла ему рот фуражкой.
- Тихо, парень, - произнес ласковый и укоризненный голос. - В Питере отоспишься. Послушай лучше. О Ленине...
Так долго и подробно рассказывать о Владимире Ильиче Александру еще не приходилось. И он с радостью и волнением понял вдруг, как связана его короткая и бурная жизнь с жизнью вождя революции... Камера в Александро-Невской полицейской части. Там впервые услышал молодой токарь о Ленине. Потом партийные поручения - и в каждом чудилось задание Ильича. Митинги, забастовки, подполье, - Ленин говорил, что партия должна быть боевой, вести за собой рабочих. Ленин, партия открыли ему глаза, заставили поверить в собственные силы, понять, что и он, паренек с Выборгской стороны, кое на что способен. Встреча Ильича на Финляндском вокзале, вызов в Смольный...
Ребята были готовы слушать и слушать. Но Александр сам спохватился.
- В Любани немного задержимся, - переходя на обычный деловой тон, неожиданно закончил он. - Помыться, почиститься. Не к кому-нибудь, к Ленину идем.
Счастье идти к Ленину выпало немногим. Не мог же комиссар забрать с собой весь отряд. Да и эшелон надо было стеречь. Отобрал десятерых бойцов, ополченцев прихватил. Каждый взял в руку по буханке хлеба - Ленину в подарок.
Пошли. Площадь у вокзала пуста. Трамваи не ходят, извозчиков не видно. Только высится посредине мрачной глыбой "пугало" - памятник царю Александру III.
Бородачи было сдернули с себя шапки, но Павел прикрикнул на них:
- Перед кем ломите! Ему самому давно голову свернули. Эх, деревня...
Повернули за угол.
Завьюженный, в сугробах неубранного снега тянется Суворовский проспект. Многие окна на первых этажах заколочены, кое-где из разбитых стекол торчат подушки. Лавки закрыты. А на панелях, как траурная кайма, темнеют бесконечные очереди за хлебом. Скорбные лица женщин, бледные, повзрослевшие - ребят... Стоят молча, видно, берегут силы. Только прозрачные облачка пара от дыхания да легкое покачивание - чтобы согреться, оживляют толпу.
Давно ли уехал Александр из родного города, а как все неузнаваемо изменилось. И в Самару, конечно, доходили вести о том, что в Питере очень трудно. Но одно дело - слушать, другое - видеть собственными глазами...
Отряд движется по узкой дорожке, протоптанной посреди мостовой. На него никто не обращает внимания.
Неожиданно несколько человек, как завороженные, уставились на бойцов, за ними повернулись другие. Ребятишки, а потом и взрослые, перебравшись через сугробы, едва поспевая, догоняют отряд. Очереди у закрытых лавок тают, стоит только с ними поравняться бойцам. Словно снежный ком, растет и растет толпа, сопровождающая красногвардейцев.
Почему такое? Александр оглядывает ребят. Отряд как отряд, прожженные шинели, кожанки, винтовки, наганы. Этим в столице никого не удивишь.
Но не на бойцов смотрит толпа. Люди не верят своим глазам. В руках у красногвардейцев буханки пышного пшеничного хлеба. С такой золотистой ноздреватой корочкой, которую петроградские дети видят только во сне.
Бойцы смущенно переглядываются. Вокруг, куда не глянешь, молящие детские глаза, вконец исхудавшие ручонки. Не выдержав, кто-то отламывает кусок хлеба. Его примеру следует другой, третий... Остается всего несколько буханок. Бойцы вопросительно смотрят на комиссара.
- Нельзя, - тихо говорит Александр. - Это товарищу Ленину.
Вот и Смольный. Площадь у штаба революции похожа на военный лагерь. Стоят орудия, броневики, строятся отряды моряков, красногвардейцев. Народу много, но порядок строгий.
Караул останавливает отряд. Вызывают коменданта.
- Доложите товарищу Ленину, - обращается Александр к вышедшему моряку, - что мы привезли питерским рабочим подарок от революционной Самары.
Моря уходит. Потом возвращается - разрешение получено. Поднимаются по лестнице, идут знакомыми коридорами. Волнуясь, Александр смотрит на товарищей. Куда девалась их лихость и бесшабашность! Лица у ребят просветленные, серьезные. Бородачи оробели и держаться позади.
Вот дверь, еще одна...
Ленин идет им навстречу, здоровается с каждым за руку. Его острый взгляд задерживается на бородачах-ополченцах.
Пожимая руку Александру, Владимир Ильич откидывает немного голову, щурит в узкие щелочки глаза с веселыми искорками и быстро говорит:
- А мы ведь, товарищ, кажется, знакомы!
Александр чувствует, как по его щекам разливается горячий румянец.
- Да, Владимир Ильич, - отвечает он. - Это вы меня в Самару посылали.
- Вот видите, - оживляется Ильич. - Выходит, что не зря посылали. Уже делаете хорошее дело!
- Садитесь, садитесь, товарищи, что же вы стоите! - обращается Ленин к красногвардейцам. - А теперь рассказывайте, как там, в Самаре.
Владимира Ильича интересует все: и положение на Волге, и то, что делается в пути. С особенным внимание расспрашивает он ополченцев-крестьян. Знают ли декрет о земле, понимают ли, что без союза с рабочими не было бы ни мира, ни земли?
Пока бородачи отвечают, бойцы разглядывают Ильича. Встретили бы на улице и не подумали, что Ленин. Такой, как все. Небольшого роста, лысоватый. И голос: не бас, а тоже обыкновенный, с картавинкой. А вот глаза - сразу заметно - острые, все насквозь видят.
Беседа длится долго, но никто не замечает времени.
- У молодой республики, - напоминает Ленин, - еще очень много врагов. Предстоит тяжелая борьба. Поэтому каждый их нас должен защищать и укреплять советскую власть. В этой борьбе мы не будем одиноки. Нас поддержит международный пролетариат. А самим нам нужно сохранить и упрочить союз рабочего класса и крестьянства. Вот в чем сила революции.
Ясные слова Ильича доходят до сердца каждого. Они вызывают бодрость, безграничную веру в окончательную победу революции. И сам он, простой, мудрый, сразу становится близким и дорогим...
Наступает пора прощаться.
- От всех рабочих Петрограда передайте самарским рабочим большое спасибо за хлеб, - говорит Ленин. - А чем мы можем помочь Самаре?
- Нам бы оружия, - сверкнул глазами самарец Пронин, - тогда никакая контра н страшна.
- Это правильно, Владимир Ильич, - поддерживает его Александр. - Единственная просьба Куйбышева - помогите вооружить отряды Красной гвардии. Очень плохо в Самаре с оружием...
Владимир Ильич на мгновенье задумывается, потом быстро подходит к телефону:
- Алло! Соедините меня, пожалуйста, с товарищем Дзержинским. Феликс Эдмундович, у меня товарищи из Самары. Привезли хлеб, а взамен просят оружие. Надо им помочь. Приготовьте, пожалуйста, для товарищей соответствующие мандаты.
Уходить от Ильича не хочется. Александр мешкает, и Ленин, взглянув на него, вдруг вспоминает что-то. Он берет со стола пачку телеграмм и, потрясая ее, укоризненно произносит:
- Вот, полюбуйтесь: это Викжель предъявляет на ультиматум. Из-за вашей горячности парализована и без того плохая работа транспорта. Сколько вы арестовали и привезли с собой начальников станций и депо?
- Это саботажники, товарищ Ленин, они нам палки в колеса вставляют, - пытается оправдаться Александр.
- Знаю, - твердо говорит Ленин. - Но арестованных нужно немедленно освободить. Мы должны и мы заставим их работать на революцию. А вас, товарищ комиссар, извиняет только ваша молодость.
Прощаясь, бойцы теснятся к двери.
- Постойте, товарищи, а это кому же? - Владимир Ильич кивком головы показывает на сложенные на его столе буханки белого хлеба.
- Вам, товарищ Ленин, от самарских рабочих.
Александр невольно переводит взор с пышных буханок на стоящий рядом стакан жидкого чая и лежащий на нем тонкий ломтик суррогатного хлеба. Это завтрак Владимира Ильича.
Ленин нажимает кнопку звонка.
- Отнесите, пожалуйста, эти буханки к товарищу Цюрупе, - говорит он вошедшему красноармейцу. - Пусть отошлет хлеб в детскую больницу и проследит, чтобы ни одного фунта не осталось в Смольном.
СКАЧАТЬ В ФОРМАТЕ PDF
СКАЧАТЬ В ФОРМАТЕ EXE
Рис. В. Бескаравайного
В СМОЛЬНОМ
Эшелон мчится все дальше и дальше от Самары. Сквозь приоткрытую дверь теплушки видны снежные заволжские просторы.
Морозно. Солнечные лучи причудливо преломляются в огромных сосульках, свисающих с крыш станционных зданий, проносящихся мимо. Платформы пусты. Только одинокие фигурки дежурных встречают и провожают состав.
На транспорте разруха. Нет угля, паровозы и вагоны износились за годы войны. Пассажирские поезда не ходят, товарный и то редко увидишь...
А эшелон летит и летит. Постукивая на стрелках, врывается на станцию, грохочет на мостах, озорными гудками будоражит уснувшие в зимней спячке деревеньки.
Настроение у бойцов легкое, веселое. Сидят на нарах, беззлобно подшучивают друг над другом, похохатывают. В теплушке уютно, привычно пахнет кожей, ружейным маслом, махоркой. Сизоватые колечки табачного дыма выплывают из полусвета в яркий сноп солнечных лучей и, внезапно подхваченные залетевшим ветерком, стремительно уносятся наружу.
Александр стоит у самой двери, прислонясь плечом к стенке вагона. Морозный ветер покалывает щеки; глаза, ослепленные снежным блеском, полузакрыты. Хорошо! Так бы и мчаться верста за верстой до самого Питера.
Внезапный взрыв хохота заставляет его прислушаться к голосам. Ну, конечно, опять Паша Кошелев кого-то разыгрывает.
- А в Питере-то на вокзале, - доносится до Александра Пашин голос, - народу, оркестров - видимо-невидимо. К встрече готовятся. "Видать, с боями, сердешные, пробиваются, израненные все, прострелянные", - переговариваются на платформе. Тут телеграфист откуда ни возьмись, размахивает бумажной лентой. "Товарищи! Только что получено экстренное сообщение: геройский отряд красного комиссара Бакушева благополучно проследовал через станцию Любань..."
Пашка так натурально передает и разговоры на столичном вокзале, и крик телеграфиста, что ребята снова хохочут.
Александр улыбается. Что же, Пашка, пожалуй, прав. И в самом деле, зачем такой отряд? Он не понимал этого в Самаре, не понимает и сейчас. Слов нет, груз важный. В Питере голод. Ох как пригодится там волжская мучица. Но вот так трястись на нарах, томясь от безделья, когда заваруха в Поволжье только начинается... Нет, товарищи из губкома явно перестарались, дав ему под команду сорок бойцов. И пятерых бы за глаза хватило выполнить задание Ленина.
Октябрьская ночь, когда Александр Бакушев с товарищами охранял Литейный мост, словно разрубила жизнь пополам. По одну сторону осталось полуголодное детство, по другую - смутно грезилась новая жизнь, удивительная, непостижимая, которая должна быть совсем непохожей на старую. Еще не убрали вывески с двуглавыми орлами, еще мелькали в толпе шинели чиновников, но Александр понимал: к старому возврата нет. Как нет больше и прежнего Шурки. С той самой памятной ночи товарищи, не сговариваясь, стали уважительно называть его Александром. Отряд не распустили. Наоборот, людей прибавилось, оружия тоже.
Разбитый враг копил силы. Там - подожгли склады, в другом месте чиновники растащили, разграбили до последней чернильницы собственный департамент. Везде требовался строгий рабочий глаз, крепкая рука с винтовкой.
Вызов в районный комитет не был неожиданным. Удивило другое: ничего не объясняя, им - нескольким командирам красногвардейских отрядов - велели немедленно отправляться в Смольный. Там, мол, вам объяснят.
На площади перед Смольным еще чернели обгорелые поленницы костров. Они пылали здесь в ночь восстания. Решетчатые ворота, ведущие в огромный двор, были распахнуты. Вдоль фасада стояло десятка полтора грузовых и легковых автомобилей. Две трехдюймовки по обеим сторонам главных дверей грозным своим видом, казалось, подчеркивали, что рано еще складывать оружие, - революция в опасности. Впечатление суровой настороженности подчеркивали и серое низкое небо, и порывистый ветер, трепавший верхушки деревьев, и хмурые, уставшие лица часовых-красногвардейцев.
После того как доложили о себе, поднялись на третий этаж. Длинный коридор привел в большую комнату, перегороженную не то барьером, не то деревянными диванами - не запомнилось это Александру - на две неравные части. У барьера за столиком сидел секретарь. А у входа стоял часовой. Прошли в следующую комнату.
- Совнаркомовская канцелярия, - тихо сказал кто-то из товарищей, уже побывавших здесь.
"Не очень-то наша власть к бумагам привержена", - подумал Александр, оглядывая наполовину пустую комнату с несколькими шкафами, стульями и единственной пишущей машинкой. У двух окон застыли пулеметы. Рядом - дежурные пулеметчики. Подальше еще одна дверь. Возле нее на часах латышский стрелок. отворили дверь и вошли к Ленину.
Большинство, в том числе и Александр, видело Ленина только издалека в день встречи на Финляндском вокзале, позже - на заводских митингах. А тут - вот он рядом.
Владимир Ильич легко поднялся из-за стола, вышел навстречу, с улыбкой пожал каждому руку, предложил сесть. Был он коренастый, широкоплечий. Перед восстанием, чтобы его не узнали шпики, Ленин сбрил бороду и усы. Теперь бородка уже отрастала, а усы были коротко подстрижены. Но больше всего запомнились смеющиеся, лукавые глаза. Таким умом, такой силой и бодростью веяло от внимательного, веселого ленинского взгляда, что Александру сразу легче стало на душе. Забылся надрывный скрип деревьев в саду у Смольного, хмурое небо, пушки у входа, пулеметы в канцелярии.
А Ленин тем временем знакомился с товарищами, расспрашивал, откуда кто, какую вел партийную работу.
Дошла очередь до Александра. Владимира Ильича больше всего заинтересовала его военная подготовка.
- Очень нам нужны военные люди! - сказал Ленин.
- Ну, какой я, Владимир Ильич, вояка. Штрафной батальон, Красная гвардия - и все. Без году неделя...
- Вы, товарищ, неправы, - строго прервал Александра Ленин. - Имейте в виду, что в революции дело решают не годы, не месяцы, а дни и даже часы. Опыт, который вы приобрели сейчас, ни с чем не сравним. И понадобится он нам очень скоро. Сейчас враги пытаются задушить революцию голодом. Не выйдет - снова возьмутся за оружие. Да они его и не складывали. Предстоит жестокая борьба. Ну, а пока главное для революции - хлеб. Не мне рассказывать вам, питерским пролетариям, что делается на заводах, в рабочих районах города. Надвигается голод. Этого нельзя допустить. Хлеб в деревне есть. Его нужно добыть и эшелонами отправить в Питер. Вас рекомендовали районные комитеты партии. Возглавите отряды, которые немедленно отправятся в центральные губернии, в Поволжье. Вы понимаете необходимость и чрезвычайную важность таких мер?
- Да! Конечно!
- Тогда не будем терять времени. Чем быстрее вернетесь, тем лучше. Разузнайте настроение крестьян, присмотритесь к местным делам, помогите товарищам. Словом, чувствуйте себя полномочными представителями революционного Петрограда.
На следующий день, прихватив братьев Кошелевых и еще несколько красногвардейцев, Александр выехал в Самару.
Хлеб в Самаре и точно был. С помощью губревкома и его председателя Валериана Куйбышева снарядили целый эшелон. И отряд пополнили до сорока человек, - будто им в Самаре делать нечего. Но в ревкоме и слышать не хотели никаких возражений: "Мы тоже за хлеб перед Лениным в ответе. Дорога дальняя, с отрядом надежнее".
Так и поехали.
ПЕСОК В БУКСАХ
Внезапно в вагоне посветлело. Кто-то сильным рывком распахнул дверцу настежь. Под полом гулко застучали на стыках колеса. Два паровоза, замедлив ход, втягивали состав на огромный мост. В напряженной тишине, сразу сменившей безудержное веселье, опять заговорил Пашка, теперь уже совсем другим голосом:- Вот она, Волга-река. Красавица!
Сгрудившись у открытой двери, бойцы молчали. Стоявший впереди Александр слышал за собой шумное дыхание взволнованных парней.
Слегка припорошенная снегом голубоватая гладь замерзшей реки ослепительно сверкала и искрилась мириадами солнечных зайчиков. У крутого берега ребятишки, казавшиеся с высоты моста совсем крохотными, тащили в гору салазки. Еще дальше легкими столбиками вились в небо дымки невидимой за пригорком деревни.
Поезд еле полз по середине моста. Оборвали свою песню колеса. И такая безмятежная тишина стояла над миром, такая красота и покой были кругом, что у многих бойцов сжалось сердце. И, наверное, каждый подумал о том, как непрочен этот покой и обманчива эта тишина.
...В Сызрани эшелон загнали на запасный путь.
Посланный к дежурному боец возвратился ни с чем, - тот и разговаривать с ним не стал.
- Ладно, - комиссар поправил ремень и машинально передвинул кобуру нагана, - сейчас все выясним. Леха Кошелев остается за старшего. Пронин, Алексеев, Савушкин, Павел - за мной!
И легко спрыгнул на мерзлую в разводьях жирных мазутных пятен станционную землю, зашагал вдоль состава.
Дежурный, тощий, небритый, заметив, приближающихся к нему вооруженных людей, сделал попытку юркнуть в боковую дверь.
Пашка опередил его.
- Вынос тела состоится позже, - выразительно посмотрев на позеленевшего от страха железнодорожника, проговорил он. - А сейчас отвечай, где жезл, почему не отправляешь? Ну?
Дежурный икнул.
- Погоди-ка, Кошелев, - Александр слегка отстранил Пашку и вышел вперед.
- Очевидно, вы не знаете, кто мы, - начал он тихо и внятно. - Так вот. Самарские рабочие собрали для голодающих детей и женщин Петрограда эшелон хлеба. Нам поручили доставить его к Ленину. Требуем без задержки пропустить состав.
Видя, что с ним разговаривают спокойно и убивать не собираются, дежурный немного оправился.
- Ничего-с не могу поделать, гражданин комиссар, - залебезил он, старательно запахивая полу широченной шинели, словно пряча в нее что-то. - Ничегошеньки-с... И знать-с не знаем вас, и слыхать-с не слыхали... Только-с господин... виноват-с, гражданин начальник станции могут-с дать разрешеньице. Я человек маленький...
- Пошли! - круто поворачиваясь к дежурному, бросил на ходу Александр.
Издали за сценой на платформе наблюдали несколько железнодорожников. Один из них, пожилой, в лоснящемся от масла и ветхости ватнике, догнал комиссара.
- Слыш-ка, сынок, - тронул он Александра заскорузлым, негнущимся пальцем. - Врет ведь все иуда с красным верхом, - и он ткнул тем же пальцем в дверь, куда скрылся дежурный. - Только перед вашим подходом был у них тут с начальником разговор. Пузатый ему кричал: "Не приказано пускать в Петроград составов - и все тут! Умри, а не пропусти!"
- Это кем же приказано? - поинтересовался Александр.
- Кем... Известно кем, этим, как его... Тьфу ты, и не выговоришь натощак. Во, вспомнил - Викжелем. Это он теперь у нас на дорогах верховодит - Всероссийский профессиональный союз железнодорожников. Только скажу я вам, ребятки, хрен редьки не слаще. Видать, много в нем сволоты меньшевистской и эсеровской сидит. Вроде наших недобитых...
- Ясно. Ну, спасибо, батя, прочистил нам мозги. А то мы в дороге все больше видиками интересовались, а о контре и думать забыли. А она-то, оказывается, помнит о нас, не забывает...
Начальника в кабинете не оказалось, хотя все еще хранило следы его недавнего пребывания. На зеленом сукне стола в массивном серебряном подстаканнике остывал стакан крепко настоянного чая. Рядом лежал рассыпанный сахар, брошенный впопыхах бутерброд.
Наливаясь холодной яростью, Александр кивком головы показал бойцам на стол.
- Видали? Не пускать в Питер состав! А то, что там голодают...
Закончить он не успел. Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге показался Леха.
- Почему оставил эшелон? - обернулся к нему Александр.
- К эшелону, товарищ комиссар, теперь воробей не пролетит - всюду караулы расставлены. а только уезжать отсюда поскорее надо. Ушли вы, мы с ребятами стоим, курим. Какой-то тип, с виду смазчик, идет себе, под вагоны заглядывает, молоточком по колесам постукивает. Прошел, поздоровался чин-чином. Тут Смотрикову понадобилось под вагон. Отошел он в сторону. Нагнулся, чтобы подлезть, глядь, а возле колес песок просыпан. Смотриков сам кочегаром на маневровом был, разбирается, что к чему. Завопил он истошным голосом. Мы к нему. А он на буксу показывает, а там песку полно. Аварию, гады, решили устроить. Кинулись мы того паразита искать, да где там! Его и след простыл.
- Немедленно к эшелону! - комиссар смотрел на Леху, и было видно, как перекатываются, сгоняя румянец со щек, вздувшиеся желваки. - Никого не подпускать!
Кошелев исчез.
- Вот что, - Александр обвел взглядом насупившихся бойцов, - душа из них вон, а чтобы жезл был.
Начальника так и не нашли. Зато тощего дежурного отыскали у телеграфистов.
Толкнув дверь с дощечкой "Аппаратная. Посторонним вход воспрещен", бойцы вошли в просторную комнату, где на длинных столах стояло несколько телеграфных аппаратов. Работал только один. Цокая ключом, сидел юнец-телеграфист, а над ним, что-то диктуя, склонился дежурный.
Теперь вид его несуразной фигуры вызвал у комиссара вполне определенное чувство. Гнусавое бормотанье на платформе становилось в один ряд с бегством начальника и песком в буксах. За всем этим Александру чудился невидимый, притаившийся враг.
Оглянувшись на стук двери, дежурный снова повернулся, запахивая полу форменной шинели.
Александр не выдержал. В прятки, что ли, с ним играют? Один бегает как черт от ладана, другой прячет что-то. А эшелон стоит...
Гнев захлестнул его. Неуловимым движением рванув кобуру, он выхватил наган:
- Руки вверх!
Телеграфист остался сидеть с вытаращенными глазами, не в силах оторваться от ключа. Длинные же рукава шинели дежурного, послушные команде, взметнулись вверх. Ничем не придерживаемая пола распахнулась, что-то с легким стуком выпало из шинели и свалилось под стол.
Поднятые вверх рукава задрожали, обнажая худые грязные руки.
- стоять спокойно, - Александр ткнул его в сторону стволом нагана. - Кошелев, посмотри-ка, что там.
Павел мигом вытащил из-под стола круг толстой проволоки.
- Жезл! Вот подлюга!
- Это не я! - снова обрел дар речи дежурный. -Честное благородное, не я! Умоляю, верьте мне, - зачастил он, но уже без всякого кривлянья.
- А кто же?
- Начальник! Честное слово - начальник!
- Вас бы с начальником за саботаж - к стенке! Да не охота руки марать, - пряча наган и сразу остывая, проговорил Александр. - Взять его! В Питере разберемся, что за гусь!
Конвоируемый бойцами дежурный, тяжело волоча ноги, поплелся к составу. На перроне посмеивались железнодорожники.
- Ты его, комиссар, на паровоз приспособь кочегаром. Не смотри, что тощий, выдюжит - жилистый.
У эшелона редкой цепью с винтовками наперевес стояли бойцы. Машинист, подхватив жезл, побежал к паровозам.
Дежурный с тоской уставился на видневшиеся из-за вагонов крыши станционных зданий. Крепкие руки подхватили тощее тело, приподняли и втолкнули в теплушку.
...Опять загремели колеса. Полетели мимо телеграфные столбы, перелески.
Прежнего веселья в вагоне уже не было. Арестованный, забившийся в самый угол нар, сидел не шелохнувшись. Само присутствие постороннего человека, казалось, напоминало бойцам о том, что впереди может быть всякое.
- Так и будем этого хлюпика охранять? - ни к кому не обращаясь, недовольно пробурчал Павел.
- Тебе этим заниматься не придется, - шагнул на середину вагона комиссар. - Назначаешься старшим ударной группы. Выбирай пятерых. Задача - добывать паровозы, жезлы, машинистов, одним словом - обеспечивать движение. Остальным - разойтись по всему эшелону. Ничего не поделаешь, придется померзнуть на площадках. Но зато хлеб доставим быстро и в целости. Ясно?
Дорога была предупреждена о движении необычного эшелона. В этом убедились уже на следующей станции
БЕШЕНЫЙ КОМИССАР
В потемневшем небе зажигались звезды. Александр, не вылезая, посмотрел вдоль эшелона. У самых вагонов неясно угадывались фигуры бойцов. Светились огоньки самокруток. По соседней колее пропыхтели спаренные паровозы.
- Эй, комиссар, - закричали оттуда, - кланяйся Питеру!
"Прежде нужно туда попасть. Теперь вот паровозы добывай". Александр взял Павла за ремень винтовки.
- Иди, Паша. Действуй от имени революции. С саботажниками не церемонься. Будут упорствовать - арестовывай.
Павла долго не было. Стало совсем темно. Только фонари на стрелках одиноко мерцали в кромешном мраке.
Неожиданно где-то вдали залаяли собаки. Потом все опять смолкло.
Прошло еще немного времени. Павел ушел к станции в направлении головы состава. Вернулся он с противоположной стороны. Слышно было, как у последнего вагона резкий настороженный голос прокричал:
- Стой! Кто идет!
И без передышки угрожающе добавил:
- Стрелять буду!
В наступившей за окриком тишине все услышали хруст снега под приближающимися шагами и звук клацнувшего затвора часового.
Это был Павел. Рядом с ним маячил чей-то силуэт.
- Где остальные?
Полный порядок, комиссар. Ребята повели бригаду в депо. Разведут пары и сюда. Если бы ты знал, что было! Умора, право слово. А вот и нашему сызранцу попутчик. Начальник паровозного депо. Тоже саботажник. Одним словом, два сапога - пара. Вдвоем им до Питера не будет скучно.
Пока ждали паровоз, Павел рассказывал о своих приключениях. Пошли они на станцию. Там - шаром покати. В депо такая же картина. К счастью, возле угольной ямы попался дед в тулупе - сторож.
На вопрос, где начальство, дед хмыкнул. "А пес его знает. Должно, ветром сдуло". И добавил словоохотливо: "Здесь по линии вроде тревоги объявлено. Бают, из Сызрани выстучали - эшелон несется. На нем комиссар бешеный. То ли золото в Питер везут, то ли пушки - не поймешь. Только всех, кто попадается на глаза, стреляют".
Александр не мог удержаться от смеха:
- Ну и ну! Вот арапы. А ты ему что?
- Брешешь, говорю. Дед на своем стоит. "В Сызрани, - отвечает, - почитай всех перестреляли. А дежурного, царствие ему небесное, комиссар бомбой долбанул, так от него, горемыки, мокрого места не осталось. У нас тут и попрятались все". Пришлось в поселок идти, по квартирам разыскивать, из чуланов да погребов вытаскивать бригаду... Бабы причитают, мужики трясутся, как на казнь собираются...
- Лишь бы не задержали. Вот и паровоз. Пусть твои ребята на нем останутся, а то как бы бригада не удрала. Ищи потом ветра в поле.
В Инзе эшелон приняли на первый путь.
- Видать, подействовало, - самодовольно хмыкнул Леха.
Состав, замедляя ход, приближался к станционному зданию. Предчувствуя недоброе, Александр на ходу выпрыгнул на платформу. На ней никого не было.
И вдруг изо всех дверей высыпали солдаты и развернулись в цепь, мигом ощетинившуюся штыками. Пожилые бородатые лица, на высоких барашковых шапках белые кресты.
"Ополченцы", - догадался Александр.
Этих степенных бородачей оторвали от сохи в последний год войны и вот до сих пор не отпускали по домам.
Впереди шел офицер. Из-под башлыка, надетого на форменную фуражку, торчали усы. В руке наган. От нагана к кобуре тянулся шнур.
Офицер остановился, выпятил и без того крутую грудь. Цепь тоже остановилась. Штыки двух бородачей почти касались спины офицера.
- Пр-р-риказываю, - раскатисто и привычно закричал офицер, - сдать оружие! В пр-р-ротивном случае буду вынужден открыть огонь!
Александр лихорадочно соображал. Положение казалось безвыходным. Что значили его сорок бойцов, да еще рассыпанные по всему эшелону, по сравнению с ротой ополченцев? В грудь каждому бойцу смотрел не один штык. Дело решали секунды.
- А ну, ребята, помогите!
Несколько рук подсадило комиссара на крышу теплушки.
- Товарищи солдаты! - раздался его громкий голос.
Ополченцы задрали вверх бороды. На крыше вагона стоял белобрысый парень. Кожаная куртка распахнута. Лицо румяное, но строгое.
- Нам от вас нечего скрывать. Мы, питерские рабочие, - продолжал Александр, - везем из Самары голодающим детям и женщинам Петрограда хлеб, муку. Просим вас пропустить. Оружия не сдадим. Если хотите обагрить свои руки рабочей кровью, стреляйте!
Притихшая цепь внимательно слушала комиссара. Только офицер вертелся как на иголках. Не выдержав, он высоко поднял руку с наганом и прокричал: "Р-р-рота!.."
Но ему не дали закончить. Бородач, стоявший за офицером, ударил винтовкой плашмя по вытянутой руке офицера. Наган повис, беспомощно болтаясь на шнуре. Офицер сгорбился и как-то боком прошмыгнул мимо расступившихся солдат.
Цепи не стало. Перед Александром стояла толпа пожилых мужиков в солдатских шинелях и с оружием в руках. Ополченцы галдели. До комиссара доносились выкрики:
- Пущай едут!
- Зачем людям мешать!
От толпы отделилось несколько бородачей и подошло к бойцам. Александр успел спуститься вниз.
- Слышь, парень, - сказал один из них, - где старший ваш, комиссар-то?
- Я комиссар.
Бородачи в изумлении переглянулись.
- А брехали - бешеный!
Прислушивавшиеся к разговору бойцы засмеялись. Улыбались, все еще не веря до конца, и солдаты. Уж очень не походил этот невысокий румяный крепыш, годившийся каждому из них в сыны, на злодея-комиссара, о котором шустрые телеграфисты раструбили на всю дорогу.
Но, видно, и впрямь парень - комиссар. К тому же кожаная куртка, наган...
- Слышь, комиссар! А от нас с собой возьмешь - к Ленину?
Так крепко помогли только что эти пожилые крестьяне, столько робкой просительности было в их басовитых простуженных голосах, что Александр не выдержал.
- Ладно, двоих беру. Только паровоз помогите достать.
Весь остальной путь для Александра слился в нескончаемую вереницу удивительно похожих друг на друга станционных помещений и железнодорожных чинов. Всюду было одно и то же. Увещевания, угрозы - с одной стороны, тайное или явное противодействие продвижению эшелона - с другой. И почти на каждой мало-мальски крупной станции Пашкина команда волокла в вагон какое-нибудь упирающееся начальство.
Запомнилось только Сасово. Поздней ночью, когда вконец измотавшиеся бойцы вздремнули, загорелось несколько вагонов. Их облили керосином и подожгли. Пламя потушили. Перегрузили зерно. Одного из поджигателей срезал меткой пулей Савушкин. Незнакомое, заросшее густой щетиной лицо, прожженная солдатская шинель, обмотки, рваные ботинки. А руки, хоть и грязные, но видно, что не знали работы, без мозолей...
СНОВА У ЛЕНИНА
Впереди был Петроград. Родные, знакомые с детства места. Не потому ли утих молодой комиссар?
Мысли бежали то спокойно, плавно, то летели наперегонки, не успевая сменить одна другую... Матери и сестер увидеть не придется. Спасаясь от голода, они уехали в Уфу.
Еще перегон-другой и столица. Эшелон подкатит под нарядный стеклянный свод Николаевского вокзала. Сколько раз уезжал он отсюда, скрываясь от полиции. Потом неприметно, тайком возвращался. А сейчас... Шутка-ли, целый состав хлеба! Измотались, охрипли, но все-таки доставили в полной сохранности. И не как-нибудь, а всего-навсего за трое суток. Это когда в мирное-то время от Самары до Петербурга поезда двое с половиной суток шли.Совсем недавно был Александр у Ленина, а кажется - не месяцы, годы с той поры промчались. Сколько новых людей, сколько событий!
Мысли перенеслись в Самару. Вспомнились председатель ревкома Куйбышев, другие товарищи... И как удачно его в дорогу снарядили, точно наперед знали, что ожидает эшелон. А он-то, хорош... Обижался, когда такой отряд давали. Мол, зачем.
Из задумчивости Александра вывела, как ни странно, наступившая тишина. Замолкли самые заядлые говоруны, утихли признанные остряки. Даже бородачи-ополченцы прекратили бесконечные разговоры о землице, семенах, лошаденках.
- Ну, что пригорюнились? - вставая и расправляя плечи, спросил Александр.
Ему не ответили.
Помолчали.
- Скоро и Питер, - как бы про себя вздохнул Леха. - Как-то там теперь?
- Товарищ комиссар, - свесил голову с верхних нар Савушкин, - верно, что вы лично у товарища Ленина были и он вас в Самару за хлебом послал?
Все повернули головы к комиссару. Спавший боец громко всхрапнул. Ему отвесили хорошего тумака. Ничего не понимая, боец вскочил и, поводя ошалевшими ото сна глазами, попытался было заорать, но чья-то рука прикрыла ему рот фуражкой.
- Тихо, парень, - произнес ласковый и укоризненный голос. - В Питере отоспишься. Послушай лучше. О Ленине...
Так долго и подробно рассказывать о Владимире Ильиче Александру еще не приходилось. И он с радостью и волнением понял вдруг, как связана его короткая и бурная жизнь с жизнью вождя революции... Камера в Александро-Невской полицейской части. Там впервые услышал молодой токарь о Ленине. Потом партийные поручения - и в каждом чудилось задание Ильича. Митинги, забастовки, подполье, - Ленин говорил, что партия должна быть боевой, вести за собой рабочих. Ленин, партия открыли ему глаза, заставили поверить в собственные силы, понять, что и он, паренек с Выборгской стороны, кое на что способен. Встреча Ильича на Финляндском вокзале, вызов в Смольный...
Ребята были готовы слушать и слушать. Но Александр сам спохватился.
- В Любани немного задержимся, - переходя на обычный деловой тон, неожиданно закончил он. - Помыться, почиститься. Не к кому-нибудь, к Ленину идем.
Счастье идти к Ленину выпало немногим. Не мог же комиссар забрать с собой весь отряд. Да и эшелон надо было стеречь. Отобрал десятерых бойцов, ополченцев прихватил. Каждый взял в руку по буханке хлеба - Ленину в подарок.
Пошли. Площадь у вокзала пуста. Трамваи не ходят, извозчиков не видно. Только высится посредине мрачной глыбой "пугало" - памятник царю Александру III.
Бородачи было сдернули с себя шапки, но Павел прикрикнул на них:
- Перед кем ломите! Ему самому давно голову свернули. Эх, деревня...
Повернули за угол.
Завьюженный, в сугробах неубранного снега тянется Суворовский проспект. Многие окна на первых этажах заколочены, кое-где из разбитых стекол торчат подушки. Лавки закрыты. А на панелях, как траурная кайма, темнеют бесконечные очереди за хлебом. Скорбные лица женщин, бледные, повзрослевшие - ребят... Стоят молча, видно, берегут силы. Только прозрачные облачка пара от дыхания да легкое покачивание - чтобы согреться, оживляют толпу.
Давно ли уехал Александр из родного города, а как все неузнаваемо изменилось. И в Самару, конечно, доходили вести о том, что в Питере очень трудно. Но одно дело - слушать, другое - видеть собственными глазами...
Отряд движется по узкой дорожке, протоптанной посреди мостовой. На него никто не обращает внимания.
Неожиданно несколько человек, как завороженные, уставились на бойцов, за ними повернулись другие. Ребятишки, а потом и взрослые, перебравшись через сугробы, едва поспевая, догоняют отряд. Очереди у закрытых лавок тают, стоит только с ними поравняться бойцам. Словно снежный ком, растет и растет толпа, сопровождающая красногвардейцев.
Почему такое? Александр оглядывает ребят. Отряд как отряд, прожженные шинели, кожанки, винтовки, наганы. Этим в столице никого не удивишь.Но не на бойцов смотрит толпа. Люди не верят своим глазам. В руках у красногвардейцев буханки пышного пшеничного хлеба. С такой золотистой ноздреватой корочкой, которую петроградские дети видят только во сне.
Бойцы смущенно переглядываются. Вокруг, куда не глянешь, молящие детские глаза, вконец исхудавшие ручонки. Не выдержав, кто-то отламывает кусок хлеба. Его примеру следует другой, третий... Остается всего несколько буханок. Бойцы вопросительно смотрят на комиссара.
- Нельзя, - тихо говорит Александр. - Это товарищу Ленину.
Вот и Смольный. Площадь у штаба революции похожа на военный лагерь. Стоят орудия, броневики, строятся отряды моряков, красногвардейцев. Народу много, но порядок строгий.
Караул останавливает отряд. Вызывают коменданта.
- Доложите товарищу Ленину, - обращается Александр к вышедшему моряку, - что мы привезли питерским рабочим подарок от революционной Самары.
Моря уходит. Потом возвращается - разрешение получено. Поднимаются по лестнице, идут знакомыми коридорами. Волнуясь, Александр смотрит на товарищей. Куда девалась их лихость и бесшабашность! Лица у ребят просветленные, серьезные. Бородачи оробели и держаться позади.
Вот дверь, еще одна...
Ленин идет им навстречу, здоровается с каждым за руку. Его острый взгляд задерживается на бородачах-ополченцах.
Пожимая руку Александру, Владимир Ильич откидывает немного голову, щурит в узкие щелочки глаза с веселыми искорками и быстро говорит:
- А мы ведь, товарищ, кажется, знакомы!
Александр чувствует, как по его щекам разливается горячий румянец.
- Да, Владимир Ильич, - отвечает он. - Это вы меня в Самару посылали.
- Вот видите, - оживляется Ильич. - Выходит, что не зря посылали. Уже делаете хорошее дело!
- Садитесь, садитесь, товарищи, что же вы стоите! - обращается Ленин к красногвардейцам. - А теперь рассказывайте, как там, в Самаре.
Владимира Ильича интересует все: и положение на Волге, и то, что делается в пути. С особенным внимание расспрашивает он ополченцев-крестьян. Знают ли декрет о земле, понимают ли, что без союза с рабочими не было бы ни мира, ни земли?
Пока бородачи отвечают, бойцы разглядывают Ильича. Встретили бы на улице и не подумали, что Ленин. Такой, как все. Небольшого роста, лысоватый. И голос: не бас, а тоже обыкновенный, с картавинкой. А вот глаза - сразу заметно - острые, все насквозь видят.
Беседа длится долго, но никто не замечает времени.
- У молодой республики, - напоминает Ленин, - еще очень много врагов. Предстоит тяжелая борьба. Поэтому каждый их нас должен защищать и укреплять советскую власть. В этой борьбе мы не будем одиноки. Нас поддержит международный пролетариат. А самим нам нужно сохранить и упрочить союз рабочего класса и крестьянства. Вот в чем сила революции.
Ясные слова Ильича доходят до сердца каждого. Они вызывают бодрость, безграничную веру в окончательную победу революции. И сам он, простой, мудрый, сразу становится близким и дорогим...
Наступает пора прощаться.
- От всех рабочих Петрограда передайте самарским рабочим большое спасибо за хлеб, - говорит Ленин. - А чем мы можем помочь Самаре?
- Нам бы оружия, - сверкнул глазами самарец Пронин, - тогда никакая контра н страшна.
- Это правильно, Владимир Ильич, - поддерживает его Александр. - Единственная просьба Куйбышева - помогите вооружить отряды Красной гвардии. Очень плохо в Самаре с оружием...
Владимир Ильич на мгновенье задумывается, потом быстро подходит к телефону:
- Алло! Соедините меня, пожалуйста, с товарищем Дзержинским. Феликс Эдмундович, у меня товарищи из Самары. Привезли хлеб, а взамен просят оружие. Надо им помочь. Приготовьте, пожалуйста, для товарищей соответствующие мандаты.
Уходить от Ильича не хочется. Александр мешкает, и Ленин, взглянув на него, вдруг вспоминает что-то. Он берет со стола пачку телеграмм и, потрясая ее, укоризненно произносит:
- Вот, полюбуйтесь: это Викжель предъявляет на ультиматум. Из-за вашей горячности парализована и без того плохая работа транспорта. Сколько вы арестовали и привезли с собой начальников станций и депо?
- Это саботажники, товарищ Ленин, они нам палки в колеса вставляют, - пытается оправдаться Александр.
- Знаю, - твердо говорит Ленин. - Но арестованных нужно немедленно освободить. Мы должны и мы заставим их работать на революцию. А вас, товарищ комиссар, извиняет только ваша молодость.
Прощаясь, бойцы теснятся к двери.
- Постойте, товарищи, а это кому же? - Владимир Ильич кивком головы показывает на сложенные на его столе буханки белого хлеба.
- Вам, товарищ Ленин, от самарских рабочих.
Александр невольно переводит взор с пышных буханок на стоящий рядом стакан жидкого чая и лежащий на нем тонкий ломтик суррогатного хлеба. Это завтрак Владимира Ильича.
Ленин нажимает кнопку звонка.
- Отнесите, пожалуйста, эти буханки к товарищу Цюрупе, - говорит он вошедшему красноармейцу. - Пусть отошлет хлеб в детскую больницу и проследит, чтобы ни одного фунта не осталось в Смольном.
СКАЧАТЬ В ФОРМАТЕ PDF
СКАЧАТЬ В ФОРМАТЕ EXE
_________________