Знаменитая избушка у антонова колодца
Рассказ
Ю.Алешковский
Рис. В.Орлова
Однажды мы с Шуриком по страшной жаре шли на озеро. В деревне было тихо - тихо. Даже ласточки не носились в небе. Даже куры не копошились в тени под плетнями, а лежали, распустив крылья. За неделю жары небо выгорело, как моя голубая майка.
Мы шли по дороге, почти по колено в мягкой пыли, но нам казалось, что мы стоим на месте, а пыль обтекает нас, как горячая мягкая речка.
Я то и дело проклинал циклоны и антициклоны и жалел, что из-за жары наша вожатая Валя откладывает поход по местам боевой славы.
Мы брели и брели по дороге, потом окатили друг друга холодной водой у Антонова колодца и подошли побеседовать с самим дедом Антоном.
Он сидел на скамеечке у калитки и сворачивал самокрутку. На ногах у него, как всегда, были старые валенки, на плечах телогрейка, на голове ушанка.
И только мы, приплясывая, чтобы согреться после холодного душа, подошли к деду Антону, он зашелся кашлем и, честное слово, нам стало страшновато, как в кино при первых кадрах журнала "Фитиль".
В груди у деда Антона что-то зашипело и сипло затрещало, как будто в ней горел бикфордов шнур. Дед слегка согнулся, вытаращил глаза, и мы, замерев от страха, бессильные чем-нибудь помочь, ждали мгновенья, когда он взорвется кашлем. И когда дед Антон наконец взорвался, мы с облегчением вздохнули и обрадовались, что его не разорвало на части, как ящик в первых кадрах "Фитиля".
- Хм! Змеиное жало! - сказал дед Антон, вытирая слезы и улыбаясь оттого, что с ходу одолел кашель.
- Это у вас все от проклятого самосада, - заметил Шурик.
- Не в махре дело. Изба сырая. Посему и зверствует кашель, - пояснил дед Антон.
Шурик встрепенулся. Ему с самого начала каникул не терпелось чем-нибудь заняться.
- Мы и пришли проверить вашу избу. Нам поручили. Пошли посмотрим.
Я толкнул Шурика локтем, но он только отмахнулся.
Дед Антон, так и не закурив, кряхтя встал, и по тропке, заросшей жесткой травой и подорожником, мы прошли к избе. Мне подумалось, что мало кто ходит к деду в гости, и стало его жалко, старенького и одинокого.
- Ну и ну! - сказал я, а Шурик удивленно свистнул.
Избушка с одного края здорово покосилась, доски цоколя и нижние бревна прогнили, крыша во многих местах была залатана чем попало, а треснутые темные стекла окон заклеены полосками газет.
В общем, казалось, что избушка держится на земле каким-то чудом и что жить ей осталось еще одно лето. А если ураган, то и того меньше. Вот только наличники и резные карнизы все еще были красивы, и резьбы такого рисунка не было больше ни на одной избе в нашей деревне.
- Сколько лет ей стукнуло? - деловито спросил Шурик, пощелкав пальцем по срубу.
- Двести с лишком!.. Сыра... Сыра, - сказал дед Антон.
- Это... э... это значит?.. - прошептал пораженный Шурик.
- Со второй половины восемнадцатого века! - быстро подсчитал я. - Еще крепостные здесь жили... А сколько царей она пережила. А войн? И всего - всего!
Странно как-то было смотреть на избушку, такую древнюю свидетельницу истории. Птицы, когда вили гнезда, повыщипали из сруба шпаклевку, и она торчала, как вата из телогрейки деда Антона.
Тут Шурик разошелся.
- Эх, товарищ дед Антон! Ведь во всех же газетах пишут "берегите старину". А вы? Да если б я в такой старой избе жил, я бы... дышать на нее боялся... я бы, как в музее, в тапочках по полу ходил.
- У самого уж и сил нет, а правление что беспокоить. У них без меня дел хватает. Доживем, - виновато сказал дед Антон. - День прошел - и слава богу.
- Э-э! Так не пойдет! - Шурик погрозил ему пальцем: - Значит, вы, как Людовик, рассуждаете? Как король? Значит, после вас хоть потоп? Вы тут кашляете, чихаете, здоровье портите, а реликвия... Это реликвия? - спросил меня тихо Шурик. Я кивнул. - Реликвия пропадает на ваших глазах. Ну, теперь я так не оставлю этого дела. Пройдемте внутрь!
Войдя в избу, мы словно окунулись вдруг в озеро: так в ней было сумеречно, прохладно и тихо. И перекошенный пол накренился, будто палуба старого корабля во время шторма. Шурик бегал по избе, ахал, повторял то и дело: "Такая старая реликвия! Ну и ну!" - и тормошил деда Антона. Наконец Шурик присел на лавочку и таинственно сказал:
- Ведь раньше ваша изба стояла прямо у дороги, у большака. Так? И вот сидите вы у калитки, покуриваете, а мимо вас проезжает карета и вдруг останавливается. Так?
- Частенько бывало, - сказал дед Антон.
- А из кареты вылезает какой-нибудь знаменитый человек... Ну... там... путешественник... художник или писатель и запросто с вами разговаривает.
- Бывали и писатели...
- А какие? - Шурик задумался. - Может, Лев Толстой? Борода такая белая, вроде вашей, и волосы длинные, седые? Он?
- Да ведь и вправду похоже... был один такой в больших годах... - покорно согласился дед Антон. - Только борода погуще.
- Хватит голову морочить человеку, - сказал я Шурику. - Пойдем лучше добьемся, чтобы ремонт сделали! Чего уж вспоминать!
- А я вспомню... вспомню... Чего же не вспомнить? - забеспокоился дед Антон.
Я понял, что ему просто захотелось поговорить, потому что скучно сидеть одному и смотреть на дорогу. Шурик же загорелся, словно бы и вправду напал на след Льва Толстого. Дед Антон не успевал отвечать.
- Одет он был как - в толстовку? Знаете - много складок... вроде халата, только через голову одевается. И воротничок белый?
- А и впрямь белый, - подумав, ответил дед Антон.
- В сапогах был?
- А то в чем же? - обидчиво сказал Антон.
- Глаза голубые? Пристальные?
- Всего тебя насквозь!
- А нос? Мужественный? Широкий книзу?
- Простой вроде бы нос.
- Все сходится! - чуть не застонав от счастья, крикнул Шурик.
- Ну и что он сказал, когда когда вышел из кареты? - спросил я ехидно.
- Стоп! Стоп! Допрос на время прерывается! - сказал Шурик. - Сейчас нужно устроить очную ставку. Вернее, сначала опознавание, а очную ставку потом. Только тогда двинемся дальше по следу. Пошли!
Шурик прямо вытащил меня из избы. Дышал он от волнения прерывисто и часто.
- Ты понимаешь, завтра весь мир узнает, что Толстой в нашей деревне бывал!
- А почему ты думаешь, что это неизвестно?
- Бывает так! Не все о писателях известно. Я сам видел заголовок в газете: "Новые страницы биографии Лермонтова". Так и с Толстым! Пошли в школу! Быстрей!
Десятиклассники, ожидавшие в коридоре вызова на экзамен, посмотрели на нас с завистью.
В зале, где была галерея великих людей, встав под портретом Толстого, Шурик сказал:
- Давай стул. Снимем его. Не соображаешь зачем? Ну, потом поймешь...
После Толстого мне пришлось снять портреты Тургенева, Чернышевского и дедушки русской авиации Жуковского, так как, по словам Шурика, ""опознаваемый" Толстой обязательно должен был находиться среди нескольких человек. Правда, я отказался уносить из школы Леонардо да Винчи и Ломоносова, потому что первый жил и работал в древности и никогда не приезжал в Россию, а Ломоносов не имел бороды.
Мы сложили портреты и понесли их, как носилки. Шурик впереди, я сзади. В коридоре нас несколько раз спрашивали: "Куда это вы их?" Шурик загадочно отвечал: "На опознание..."
Хорошо, что десятиклассникам было не до нас.
Из-за того, что в избе было темно, мы решили провести опознание в саду и приставили портреты к стволам яблонь.
- Ну, дед Антон, который был у вас в гостях? - торжественно спросил Шурик.
Дед Антон рассматривал портреты, расспрашивал про каждого великого человека, заботился ли он "о нас, мужиках" и что-то не спешил опознать Толстого. Наконец, смахнув со лба Льва Николаевича белый лепесток яблони, хитро прищурился и сказал:
- Энтот.
Шурик от радости бросился к нему на шею. Мне показалось странным, что все как-то очень уж правильно сходится. И главное, лицо деда Антона при ответах становится озорным. "А не ведет ли дед, как говорят в детективных книжках, большую игру? Не вздумал ли он с помощью Толстого отремонтировать избу?"
Такое подозрение было мне неприятно, но я решил обязательно проверить, бывал ли Толстой в нашей губернии.
- Ну, дед Антон, держитесь! Здесь музей будет! - пообещал Шурик.
- А меня куда ж? - спросил дед Антон.
- Сторожку выстроят, - успокоил его Шурик.
- Пошли, - сказал я ему. - Надо биографию Толстого теперь почитать. Ты что о нем знаешь?
- Ничего.
- И я ничего. До свидания, дед Антон! Мы скоро вернемся, - сказал я.
- Вот дела! - заахал Шурик. - Он ходил по этой самой дорожке, пил из колодца воду, которой мы обливались! - Это Шурик сказал с упреком. Вроде бы такой водой нельзя нам было и обливаться. - Но мы добьемся. Иди читай биографию, а я пойду подыму в правлении шум.
Мы разошлись в разные стороны.
В школьную библиотеку меня не пустили. Там проходила какая-то инвентаризация. Тогда я пошел к своей соседке, выпускнице Вале Поляновой. Она сидела на крыльце и плакала.
- Засыпалась, - спросил я.
- Четверка, - сказала она.
- Хм... чепуха, - заметил я.
- Для меня это гибель, - твердо заявила Валя.
- А на чем ты засыпалась?
- На Толстом... - Валя всхлипнула.
Мне стало жутковато: в течение дня столько совпадений и везде Толстой, а я только что хотел попросить у Вали учебник литературы, чтобы прочитать его биографию.
- Все ответила... в каком родился и умер, основные романы, - продолжала причитать Валя, - что мяса не употреблял, а почему был зеркалом революции, не смогла с перепугу... раскры-ы-ть...
- Почему же он мяса не ел? - удивился я и сглотнул слюнки.
- Дал клятву на религиозной почве. Стал вегетарианцем. Не курил и не пил вино, вот почему. Всему миру это известно.
- И никогда даже курятину не ел и уху из пескарей?
- Никогда, - сказала Валя
У меня мелькнула удачная мысль, и только я направился к деду Антону, как на крыльцо выбежал наш директор Павел Иванович и закричал:
- Десятый класс! Где десятый класс?
И я понял, что он чем-то взбешен.
- Все ушли, - сказала Валя.
- Здесь никого, кроме вас, не было! - кричал директор. - В школе проходит инвентаризация. Я обвинен в недостаче. Если через час четыре портрета не будут висеть на своих местах, я отстраню от экзаменов весь класс!
Я понял, что лучше признаться сразу, и сказал:
- Портреты в полном порядке... вы не беспокойтесь... - и, чтобы не вдаваться в объяснения, смылся.
Павел Иванович что-то кричал мне вслед. Но я ничего не слышал.
Когда я прибежал к деду Антону, он, расположившись перед портретами, крошил в блюдце с медом кусок хлеба.
- Вы что ж на обед ни мяса, ни рыбки не едите? - начал я издалека.
- Потребы нет, - сказал дед. - Я теперь такой едок - овощ, хлеб да медок. Отцова поговорка. С организмом как ведь бывает?..
Мне не терпелось, и я вежливо перебил деда.
- Простите... Вы чем-нибудь угощали того писателя, что на портрете?
- В те годы я еще мясцом баловался, - с аппетитом чмокнув, сказал дед Антон. - А угощал я всегда гостя щами с кашей и салом.
- А в щах было мясо? - замерев, задал я самый главный вопрос.
- Дурак ты, что ль? - дед Антон даже глаза на меня вытаращил. - Таких вопросов не задавай. Молчать буду.
- Вот и хорошо! Вот только еще один! - обрадовался я. - А выпить перед таким вкусным обедом... вы его угощали?
- Да без моей рябиновки и ореховки я гостя за порог не выпускал.
- Так и запишем, - сказал я, - "двух сортов выпивка", - и тут Шурик, который, оказывается, вернулся и слушал наш разговор но не вмешивался, взорвался:
- Мы тут на след напали, по местам нашей славы идем, а ты заладил насчет выпивки и закуски! Меня другое интересует! Дед Антон, Толстой призывал царя свергнуть?
- А как же! - дед Антон подмигнул Толстому.
- Вот и запиши: "активно призывал", - сказал мне Шурик. - А интересное что-нибудь рассказывал он? Про Хаджи Мурата или Жилина с Костылиным, или "Войну и мир".
- О многом говорено было... Война дело дрянь... Змеиное жало! - дед сплюнул.
Я записал все в тетрадку и попросил деда Антона поставить свою подпись. Но он как-то заулыбался, закашлялся, сказал, что сроду ничего не подписывал, и налил нам по полстакана меду.
Когда мы несли портреты в школу, я сказал Шурику, что у меня есть доказательства того, что гость деда Антона не мог быть Львом Толстым, но все равно ремонта избы нужно добиваться.
- Может, без Толстого попробуем? - предложил я.
- Сравнил! Кто такой дед Антон? Пробуй, если хочешь! Я добьюсь всего сам!
Так, проспорив и разругавшись, мы незаметно дошли до школы и по дороге раз десять отвечали, что не в сельпо мы купили портреты, что они казенные.
Павел Иванович, увидев нас, сразу закричал:
- За хулиганство исключил вас из турпохода!
- А вы помните, как при помощи дедукции мы отыскали пропавший классный журнал? - спросил, не испугавшись, Шурик. - Портреты тоже нужны были для дела.
Павел Иванович прямо застонал от возмущения, но связываться с нами не стал. Он схватил портреты и побежал в школу, наверно, к своей комиссии по инвентаризации.
На следующий день я составил для себя план действий. Он был прост: собрать документы деда Антона, справки о здоровье и, если в правлении откажут в ремонте избы, пойти за помощью в комсомольский прожектор колхоза.
Дед Антон обрадовался мне и охотно вынес на крыльцо старый альбом с документами и фотографиями. Я рассматривал их и откладывал в сторонку всякие пожелтевшие справки с печатями.
Вдруг на одном снимке я увидел красивую, как в сказке, избушку, а перед ней молодого мужчину и женщину, наверно, его жену.
- Узнаешь? - спросил дед Антон. - Время, брат, время...
Я кивнул, хотя не узнал его. И избушка-красавица была непохожа на нынешнюю. Но фотокарточка пригодится еще для плотников! Они запросто все по ней восстановят.
Напоследок я развернул вырезку из газеты, вот-вот готовую рассыпаться от ветхости. Начал читать и задохнулся от волнения. Заметка была о том, как в 1925 году в нашей деревне образовался колхоз, как бандиты старались его уничтожить и однажды ночью подожгли
конюшню. Кончалась заметка так:
"А первый наш конюх Антон Ларин как чуял беду и босиком по снегу прибежал спасать общее имущество - живых лошадей. Под выстрелами бандюг, рискуя опалиться дотла, он сорвал засов с горящих дверей и спас обезумевших лошадей. И когда его, обгорелого, клали в сани везти в больницу, он сказал последние свои слова: "Ну, вы тут пашите да сейте..." - и умолк. Прощай, Антон! Жить тебе в наших сердцах вечно. И в истории тоже. Мы выполним план посевной!
Партсекретарь Егор Бушуев".
У меня комок подступил к горлу, и я покраснел: ведь мы с Шуриком не раз смеялись смотря на лицо деда Антона. Мы думали, что он по рассеянности забыл побрить правую щеку, а она, значит, была обожжена при пожаре...
- Дедушка, значит, вас тогда похоронили? - спросил я, потому что молчать было жутковато.
- Как говорится, выжил. Выходили в больнице. Ноги вот с тех пор больно мерзнут. И рука - как у вареного рака клешня. А коней я ввек не дам в обиду, - и дед Антон погрозил кому-то пальцем.
"Вот это повезло! Вот это - боевая слава, а мы за ней за триста километров в поход собирались", - возликовал я про себя, разобрал до конца все бумажки в альбоме и обнаружил второй важный документ. В нем было написано:
"Настоящим подтверждается, что колхозник Антон Ларин сознательно и от души передал обществу колодец, принадлежавший ранее ему одному, и что общее собрание постановило впредь именовать колодец "Антоновым".
- Что же, в нем вода особенная? - спросил я.
- Хрусталь! Вот какая вода. Поэтому и всякий гость ко мне часто захаживал. Не мог мимо проехать, - похвалился дед Антон, задумался, закашлялся и что-то пробормотал, наверно, вспоминал прошлое.
Захватив снимок избы и два исторических документа, я побежал к председателю и в дверях правления столкнулся с Шуриком. Он чуть не плакал.
- Ну, что? - спросил я.
- Выгнал. Но я до Москвы дойду!
- Давай, давай, - сказал я и смело рванул дверь председательского кабинета.
Услышав и от меня про ремонт избушки, председатель прямо взревел от досады.
- Спрашивал осенью: "Надо чего, Антон, или не надо?" Сказал ведь: "Не надо". А теперь ходоков посылает? Насчет Толстого не темните. Не маленький! А если он даже выпивал и закусывал в Антоновой избе, то что ж теперь? Снимать плотников со свинофермы? А?
Тут, чтобы не спорить без толку, я выложил документы на стол и сказал:
- Вот - читайте! Дед Антон свой колодец людям отдал и жизнью рисковал, а вы... Эх!
От злости и волнения я больше ничего не смог добавить.
Председатель раз пять прочитал заметку о подвиге и справку о колодце и хмуро сказал:
- Верну это Антону сам. Иди.
Примерно недели через две к Антонову колодцу подъехал ЗИЛ с прицепом. Грузчики скинули у калитки кирпичи, мешки с цементом, бревна, доски, тес, гвозди и разные другие материалы для деда Антона. Он что-то говорил грузчикам. А те смеялись и отмахивались от него.
Тогда дед Антон сел в кабину и велел отвезти его в правление. Что уж он там объяснял, осталось неизвестным, но возвратился дед на председательском "газике" очень довольный.
Шурик все время радостно вился около него, а со мной не разговаривал. Он был уверен, что ремонт - его рук дело и уже примерил место между окнами для мемориальной доски, которую выкрасил под мрамор.
Я собрал ребят, и мы каждый день помогали плотникам. Ошкуривали бревна, строгали, замешивали раствор для печника, подтаскивали кирпич и поднимали на чердак ведра со шлаком.
Между тем по деревне прошел слух, что в избе деда Антона будет теперь музей, так как в ней гостил великий человек, и что сам дед Антон продал избу за большие деньги и надумал купить финский домик и мотоцикл "Ява".
А у колодца старушки говорили, что тут вот прямо хотят построить фабрику и разливать воду в бутылки и продавать всему миру за десять копеек без посуды. И что название воды будет "Антонова".
Сам дед Антон ни на какие вопросы не отвечал, только посмеивался, покашливал да покуривал. И помогал всем как мог.
Наконец плотники сняли леса и вставили новые стекла. Девчонки вымыли полы, а мы вывезли мусор в балку и посыпали песком дорожку.
А в воскресенье около избы деда Антона неожиданно собралось много народа. И все заходили в сад, как будто в парк, без спроса, чтобы получше рассмотреть красавицу избу.
Из-за выкрашенной голубой краской резной причелины, словно краешком косынки окаймлявшей крышу, и окон, чисто глядящих в сад, избушка казалась помолодевшей лет на двести.
Шурик подошел ко мне с мемориальной доской.
Я прочитал надпись и расхохотался:
"Здесь до революции гостил Лев Толстой и беседовал с Антоном Лариным. Охраняется, как памятник старины, государством".
- Быстрей все закрась, кроме последней строки, - сказал я. - Толстого здесь никогда не было!
- Это почему же?
- Потому что при расследовании надо владеть логикой. Как Шерлок Холмс. Чем дед Антон угощал Толстого?
- Щами с мясом... и кашей с салом, - сказал Шурик.
Тогда я как можно таинственней рассказал ему, что Толстой не употреблял мяса, а ел овощи, хлеб и мед, и что дед Антон тоже так питается.
Шурик спросил:
- Может, напишем: "Возможно, здесь гостил"... А?
- Очковтирательство, - сказал я.
- Ну, тогда: "Остановился бы, если бы проехал мимо". Ведь не мог бы не остановиться. Ведь красота, не избушка! - канючил Шурик.
Но тут начался митинг.
Все произошло быстро. Председатель прочитал заметку, найденную мной, и справку про колодец, отданный дедом людям. Все закричали "ура", и многие трясли деду Антону руки.
- Не годится нам забывать своих героев, и молодцы ребята - ученики нашей школы, что занимаются важным делом. Голова у них на плечах имеется. Это - точно. Спасибо им!
После того как все разошлись Шурик спросил у деда Антона:
- Дедушка, а зачем вы все-таки вели с нами эту игру?
- Как зачем? - удивился дед Антон и простодушно ответил: - Чтобы поиграть. Скука же нам без игры.
Шурик тут же вспыхнул:
- А у нас в деревне есть еще, ну, так сказать, дедушки, которые что-нибудь спасали или тушили?
- Вот Степка Козлов, ровесник, тоже одинок... Печь бы ему надо переложить, - сказал дед Антон, подумав.
- А он что совершил? - сказал я.
- Сорок два года, день в день, пастухом был. Вот что совершил. Попробуй-ка сам! - сказал дед Антон.
- А ведь действительно! Не шутка. Я тут как-то неделю в подпасках ходил... - согласился Шурик, и мы решили завтра же составить список знаменитых стариков нашей деревни.
Рис. В.Орлова
Однажды мы с Шуриком по страшной жаре шли на озеро. В деревне было тихо - тихо. Даже ласточки не носились в небе. Даже куры не копошились в тени под плетнями, а лежали, распустив крылья. За неделю жары небо выгорело, как моя голубая майка.
Мы шли по дороге, почти по колено в мягкой пыли, но нам казалось, что мы стоим на месте, а пыль обтекает нас, как горячая мягкая речка.
Я то и дело проклинал циклоны и антициклоны и жалел, что из-за жары наша вожатая Валя откладывает поход по местам боевой славы.
Мы брели и брели по дороге, потом окатили друг друга холодной водой у Антонова колодца и подошли побеседовать с самим дедом Антоном.
Он сидел на скамеечке у калитки и сворачивал самокрутку. На ногах у него, как всегда, были старые валенки, на плечах телогрейка, на голове ушанка.
И только мы, приплясывая, чтобы согреться после холодного душа, подошли к деду Антону, он зашелся кашлем и, честное слово, нам стало страшновато, как в кино при первых кадрах журнала "Фитиль".
В груди у деда Антона что-то зашипело и сипло затрещало, как будто в ней горел бикфордов шнур. Дед слегка согнулся, вытаращил глаза, и мы, замерев от страха, бессильные чем-нибудь помочь, ждали мгновенья, когда он взорвется кашлем. И когда дед Антон наконец взорвался, мы с облегчением вздохнули и обрадовались, что его не разорвало на части, как ящик в первых кадрах "Фитиля".
- Хм! Змеиное жало! - сказал дед Антон, вытирая слезы и улыбаясь оттого, что с ходу одолел кашель.
- Это у вас все от проклятого самосада, - заметил Шурик.
- Не в махре дело. Изба сырая. Посему и зверствует кашель, - пояснил дед Антон.
Шурик встрепенулся. Ему с самого начала каникул не терпелось чем-нибудь заняться.
- Мы и пришли проверить вашу избу. Нам поручили. Пошли посмотрим.
Я толкнул Шурика локтем, но он только отмахнулся.
Дед Антон, так и не закурив, кряхтя встал, и по тропке, заросшей жесткой травой и подорожником, мы прошли к избе. Мне подумалось, что мало кто ходит к деду в гости, и стало его жалко, старенького и одинокого.
- Ну и ну! - сказал я, а Шурик удивленно свистнул.
Избушка с одного края здорово покосилась, доски цоколя и нижние бревна прогнили, крыша во многих местах была залатана чем попало, а треснутые темные стекла окон заклеены полосками газет.
В общем, казалось, что избушка держится на земле каким-то чудом и что жить ей осталось еще одно лето. А если ураган, то и того меньше. Вот только наличники и резные карнизы все еще были красивы, и резьбы такого рисунка не было больше ни на одной избе в нашей деревне.
- Сколько лет ей стукнуло? - деловито спросил Шурик, пощелкав пальцем по срубу.
- Двести с лишком!.. Сыра... Сыра, - сказал дед Антон.
- Это... э... это значит?.. - прошептал пораженный Шурик.
- Со второй половины восемнадцатого века! - быстро подсчитал я. - Еще крепостные здесь жили... А сколько царей она пережила. А войн? И всего - всего!
Странно как-то было смотреть на избушку, такую древнюю свидетельницу истории. Птицы, когда вили гнезда, повыщипали из сруба шпаклевку, и она торчала, как вата из телогрейки деда Антона.
Тут Шурик разошелся.
- Эх, товарищ дед Антон! Ведь во всех же газетах пишут "берегите старину". А вы? Да если б я в такой старой избе жил, я бы... дышать на нее боялся... я бы, как в музее, в тапочках по полу ходил.
- У самого уж и сил нет, а правление что беспокоить. У них без меня дел хватает. Доживем, - виновато сказал дед Антон. - День прошел - и слава богу.
- Э-э! Так не пойдет! - Шурик погрозил ему пальцем: - Значит, вы, как Людовик, рассуждаете? Как король? Значит, после вас хоть потоп? Вы тут кашляете, чихаете, здоровье портите, а реликвия... Это реликвия? - спросил меня тихо Шурик. Я кивнул. - Реликвия пропадает на ваших глазах. Ну, теперь я так не оставлю этого дела. Пройдемте внутрь!
Войдя в избу, мы словно окунулись вдруг в озеро: так в ней было сумеречно, прохладно и тихо. И перекошенный пол накренился, будто палуба старого корабля во время шторма. Шурик бегал по избе, ахал, повторял то и дело: "Такая старая реликвия! Ну и ну!" - и тормошил деда Антона. Наконец Шурик присел на лавочку и таинственно сказал:
- Ведь раньше ваша изба стояла прямо у дороги, у большака. Так? И вот сидите вы у калитки, покуриваете, а мимо вас проезжает карета и вдруг останавливается. Так?
- Частенько бывало, - сказал дед Антон.
- А из кареты вылезает какой-нибудь знаменитый человек... Ну... там... путешественник... художник или писатель и запросто с вами разговаривает.
- Бывали и писатели...
- А какие? - Шурик задумался. - Может, Лев Толстой? Борода такая белая, вроде вашей, и волосы длинные, седые? Он?
- Да ведь и вправду похоже... был один такой в больших годах... - покорно согласился дед Антон. - Только борода погуще.
- Хватит голову морочить человеку, - сказал я Шурику. - Пойдем лучше добьемся, чтобы ремонт сделали! Чего уж вспоминать!
- А я вспомню... вспомню... Чего же не вспомнить? - забеспокоился дед Антон.
Я понял, что ему просто захотелось поговорить, потому что скучно сидеть одному и смотреть на дорогу. Шурик же загорелся, словно бы и вправду напал на след Льва Толстого. Дед Антон не успевал отвечать.
- Одет он был как - в толстовку? Знаете - много складок... вроде халата, только через голову одевается. И воротничок белый?
- А и впрямь белый, - подумав, ответил дед Антон.
- В сапогах был?
- А то в чем же? - обидчиво сказал Антон.
- Глаза голубые? Пристальные?
- Всего тебя насквозь!
- А нос? Мужественный? Широкий книзу?
- Простой вроде бы нос.
- Все сходится! - чуть не застонав от счастья, крикнул Шурик.
- Ну и что он сказал, когда когда вышел из кареты? - спросил я ехидно.
- Стоп! Стоп! Допрос на время прерывается! - сказал Шурик. - Сейчас нужно устроить очную ставку. Вернее, сначала опознавание, а очную ставку потом. Только тогда двинемся дальше по следу. Пошли!
Шурик прямо вытащил меня из избы. Дышал он от волнения прерывисто и часто.
- Ты понимаешь, завтра весь мир узнает, что Толстой в нашей деревне бывал!
- А почему ты думаешь, что это неизвестно?
- Бывает так! Не все о писателях известно. Я сам видел заголовок в газете: "Новые страницы биографии Лермонтова". Так и с Толстым! Пошли в школу! Быстрей!
Десятиклассники, ожидавшие в коридоре вызова на экзамен, посмотрели на нас с завистью.
В зале, где была галерея великих людей, встав под портретом Толстого, Шурик сказал:
- Давай стул. Снимем его. Не соображаешь зачем? Ну, потом поймешь...
После Толстого мне пришлось снять портреты Тургенева, Чернышевского и дедушки русской авиации Жуковского, так как, по словам Шурика, ""опознаваемый" Толстой обязательно должен был находиться среди нескольких человек. Правда, я отказался уносить из школы Леонардо да Винчи и Ломоносова, потому что первый жил и работал в древности и никогда не приезжал в Россию, а Ломоносов не имел бороды.
Мы сложили портреты и понесли их, как носилки. Шурик впереди, я сзади. В коридоре нас несколько раз спрашивали: "Куда это вы их?" Шурик загадочно отвечал: "На опознание..."
Хорошо, что десятиклассникам было не до нас.
Из-за того, что в избе было темно, мы решили провести опознание в саду и приставили портреты к стволам яблонь.
- Ну, дед Антон, который был у вас в гостях? - торжественно спросил Шурик.
Дед Антон рассматривал портреты, расспрашивал про каждого великого человека, заботился ли он "о нас, мужиках" и что-то не спешил опознать Толстого. Наконец, смахнув со лба Льва Николаевича белый лепесток яблони, хитро прищурился и сказал:
- Энтот.
Шурик от радости бросился к нему на шею. Мне показалось странным, что все как-то очень уж правильно сходится. И главное, лицо деда Антона при ответах становится озорным. "А не ведет ли дед, как говорят в детективных книжках, большую игру? Не вздумал ли он с помощью Толстого отремонтировать избу?"
Такое подозрение было мне неприятно, но я решил обязательно проверить, бывал ли Толстой в нашей губернии.
- Ну, дед Антон, держитесь! Здесь музей будет! - пообещал Шурик.
- А меня куда ж? - спросил дед Антон.
- Сторожку выстроят, - успокоил его Шурик.
- Пошли, - сказал я ему. - Надо биографию Толстого теперь почитать. Ты что о нем знаешь?
- Ничего.
- И я ничего. До свидания, дед Антон! Мы скоро вернемся, - сказал я.
- Вот дела! - заахал Шурик. - Он ходил по этой самой дорожке, пил из колодца воду, которой мы обливались! - Это Шурик сказал с упреком. Вроде бы такой водой нельзя нам было и обливаться. - Но мы добьемся. Иди читай биографию, а я пойду подыму в правлении шум.
Мы разошлись в разные стороны.
В школьную библиотеку меня не пустили. Там проходила какая-то инвентаризация. Тогда я пошел к своей соседке, выпускнице Вале Поляновой. Она сидела на крыльце и плакала.
- Засыпалась, - спросил я.
- Четверка, - сказала она.
- Хм... чепуха, - заметил я.
- Для меня это гибель, - твердо заявила Валя.
- А на чем ты засыпалась?
- На Толстом... - Валя всхлипнула.
Мне стало жутковато: в течение дня столько совпадений и везде Толстой, а я только что хотел попросить у Вали учебник литературы, чтобы прочитать его биографию.
- Все ответила... в каком родился и умер, основные романы, - продолжала причитать Валя, - что мяса не употреблял, а почему был зеркалом революции, не смогла с перепугу... раскры-ы-ть...
- Почему же он мяса не ел? - удивился я и сглотнул слюнки.
- Дал клятву на религиозной почве. Стал вегетарианцем. Не курил и не пил вино, вот почему. Всему миру это известно.
- И никогда даже курятину не ел и уху из пескарей?
- Никогда, - сказала Валя
У меня мелькнула удачная мысль, и только я направился к деду Антону, как на крыльцо выбежал наш директор Павел Иванович и закричал:
- Десятый класс! Где десятый класс?
И я понял, что он чем-то взбешен.
- Все ушли, - сказала Валя.
- Здесь никого, кроме вас, не было! - кричал директор. - В школе проходит инвентаризация. Я обвинен в недостаче. Если через час четыре портрета не будут висеть на своих местах, я отстраню от экзаменов весь класс!
Я понял, что лучше признаться сразу, и сказал:
- Портреты в полном порядке... вы не беспокойтесь... - и, чтобы не вдаваться в объяснения, смылся.
Павел Иванович что-то кричал мне вслед. Но я ничего не слышал.
Когда я прибежал к деду Антону, он, расположившись перед портретами, крошил в блюдце с медом кусок хлеба.
- Вы что ж на обед ни мяса, ни рыбки не едите? - начал я издалека.
- Потребы нет, - сказал дед. - Я теперь такой едок - овощ, хлеб да медок. Отцова поговорка. С организмом как ведь бывает?..
Мне не терпелось, и я вежливо перебил деда.
- Простите... Вы чем-нибудь угощали того писателя, что на портрете?
- В те годы я еще мясцом баловался, - с аппетитом чмокнув, сказал дед Антон. - А угощал я всегда гостя щами с кашей и салом.
- А в щах было мясо? - замерев, задал я самый главный вопрос.
- Дурак ты, что ль? - дед Антон даже глаза на меня вытаращил. - Таких вопросов не задавай. Молчать буду.
- Вот и хорошо! Вот только еще один! - обрадовался я. - А выпить перед таким вкусным обедом... вы его угощали?
- Да без моей рябиновки и ореховки я гостя за порог не выпускал.
- Так и запишем, - сказал я, - "двух сортов выпивка", - и тут Шурик, который, оказывается, вернулся и слушал наш разговор но не вмешивался, взорвался:
- Мы тут на след напали, по местам нашей славы идем, а ты заладил насчет выпивки и закуски! Меня другое интересует! Дед Антон, Толстой призывал царя свергнуть?
- А как же! - дед Антон подмигнул Толстому.
- Вот и запиши: "активно призывал", - сказал мне Шурик. - А интересное что-нибудь рассказывал он? Про Хаджи Мурата или Жилина с Костылиным, или "Войну и мир".
- О многом говорено было... Война дело дрянь... Змеиное жало! - дед сплюнул.
Я записал все в тетрадку и попросил деда Антона поставить свою подпись. Но он как-то заулыбался, закашлялся, сказал, что сроду ничего не подписывал, и налил нам по полстакана меду.Когда мы несли портреты в школу, я сказал Шурику, что у меня есть доказательства того, что гость деда Антона не мог быть Львом Толстым, но все равно ремонта избы нужно добиваться.
- Может, без Толстого попробуем? - предложил я.
- Сравнил! Кто такой дед Антон? Пробуй, если хочешь! Я добьюсь всего сам!
Так, проспорив и разругавшись, мы незаметно дошли до школы и по дороге раз десять отвечали, что не в сельпо мы купили портреты, что они казенные.
Павел Иванович, увидев нас, сразу закричал:
- За хулиганство исключил вас из турпохода!
- А вы помните, как при помощи дедукции мы отыскали пропавший классный журнал? - спросил, не испугавшись, Шурик. - Портреты тоже нужны были для дела.
Павел Иванович прямо застонал от возмущения, но связываться с нами не стал. Он схватил портреты и побежал в школу, наверно, к своей комиссии по инвентаризации.
На следующий день я составил для себя план действий. Он был прост: собрать документы деда Антона, справки о здоровье и, если в правлении откажут в ремонте избы, пойти за помощью в комсомольский прожектор колхоза.
Дед Антон обрадовался мне и охотно вынес на крыльцо старый альбом с документами и фотографиями. Я рассматривал их и откладывал в сторонку всякие пожелтевшие справки с печатями.
Вдруг на одном снимке я увидел красивую, как в сказке, избушку, а перед ней молодого мужчину и женщину, наверно, его жену.
- Узнаешь? - спросил дед Антон. - Время, брат, время...
Я кивнул, хотя не узнал его. И избушка-красавица была непохожа на нынешнюю. Но фотокарточка пригодится еще для плотников! Они запросто все по ней восстановят.
Напоследок я развернул вырезку из газеты, вот-вот готовую рассыпаться от ветхости. Начал читать и задохнулся от волнения. Заметка была о том, как в 1925 году в нашей деревне образовался колхоз, как бандиты старались его уничтожить и однажды ночью подожгли
конюшню. Кончалась заметка так:
"А первый наш конюх Антон Ларин как чуял беду и босиком по снегу прибежал спасать общее имущество - живых лошадей. Под выстрелами бандюг, рискуя опалиться дотла, он сорвал засов с горящих дверей и спас обезумевших лошадей. И когда его, обгорелого, клали в сани везти в больницу, он сказал последние свои слова: "Ну, вы тут пашите да сейте..." - и умолк. Прощай, Антон! Жить тебе в наших сердцах вечно. И в истории тоже. Мы выполним план посевной!
Партсекретарь Егор Бушуев".
У меня комок подступил к горлу, и я покраснел: ведь мы с Шуриком не раз смеялись смотря на лицо деда Антона. Мы думали, что он по рассеянности забыл побрить правую щеку, а она, значит, была обожжена при пожаре...
- Дедушка, значит, вас тогда похоронили? - спросил я, потому что молчать было жутковато.
- Как говорится, выжил. Выходили в больнице. Ноги вот с тех пор больно мерзнут. И рука - как у вареного рака клешня. А коней я ввек не дам в обиду, - и дед Антон погрозил кому-то пальцем.
"Вот это повезло! Вот это - боевая слава, а мы за ней за триста километров в поход собирались", - возликовал я про себя, разобрал до конца все бумажки в альбоме и обнаружил второй важный документ. В нем было написано:
"Настоящим подтверждается, что колхозник Антон Ларин сознательно и от души передал обществу колодец, принадлежавший ранее ему одному, и что общее собрание постановило впредь именовать колодец "Антоновым".
- Что же, в нем вода особенная? - спросил я.
- Хрусталь! Вот какая вода. Поэтому и всякий гость ко мне часто захаживал. Не мог мимо проехать, - похвалился дед Антон, задумался, закашлялся и что-то пробормотал, наверно, вспоминал прошлое.
Захватив снимок избы и два исторических документа, я побежал к председателю и в дверях правления столкнулся с Шуриком. Он чуть не плакал.
- Ну, что? - спросил я.
- Выгнал. Но я до Москвы дойду!
- Давай, давай, - сказал я и смело рванул дверь председательского кабинета.
Услышав и от меня про ремонт избушки, председатель прямо взревел от досады.
- Спрашивал осенью: "Надо чего, Антон, или не надо?" Сказал ведь: "Не надо". А теперь ходоков посылает? Насчет Толстого не темните. Не маленький! А если он даже выпивал и закусывал в Антоновой избе, то что ж теперь? Снимать плотников со свинофермы? А?
Тут, чтобы не спорить без толку, я выложил документы на стол и сказал:
- Вот - читайте! Дед Антон свой колодец людям отдал и жизнью рисковал, а вы... Эх!
От злости и волнения я больше ничего не смог добавить.
Председатель раз пять прочитал заметку о подвиге и справку о колодце и хмуро сказал:
- Верну это Антону сам. Иди.
Примерно недели через две к Антонову колодцу подъехал ЗИЛ с прицепом. Грузчики скинули у калитки кирпичи, мешки с цементом, бревна, доски, тес, гвозди и разные другие материалы для деда Антона. Он что-то говорил грузчикам. А те смеялись и отмахивались от него.
Тогда дед Антон сел в кабину и велел отвезти его в правление. Что уж он там объяснял, осталось неизвестным, но возвратился дед на председательском "газике" очень довольный.
Шурик все время радостно вился около него, а со мной не разговаривал. Он был уверен, что ремонт - его рук дело и уже примерил место между окнами для мемориальной доски, которую выкрасил под мрамор.
Я собрал ребят, и мы каждый день помогали плотникам. Ошкуривали бревна, строгали, замешивали раствор для печника, подтаскивали кирпич и поднимали на чердак ведра со шлаком.
Между тем по деревне прошел слух, что в избе деда Антона будет теперь музей, так как в ней гостил великий человек, и что сам дед Антон продал избу за большие деньги и надумал купить финский домик и мотоцикл "Ява".
А у колодца старушки говорили, что тут вот прямо хотят построить фабрику и разливать воду в бутылки и продавать всему миру за десять копеек без посуды. И что название воды будет "Антонова".
Сам дед Антон ни на какие вопросы не отвечал, только посмеивался, покашливал да покуривал. И помогал всем как мог.
Наконец плотники сняли леса и вставили новые стекла. Девчонки вымыли полы, а мы вывезли мусор в балку и посыпали песком дорожку.
А в воскресенье около избы деда Антона неожиданно собралось много народа. И все заходили в сад, как будто в парк, без спроса, чтобы получше рассмотреть красавицу избу.
Из-за выкрашенной голубой краской резной причелины, словно краешком косынки окаймлявшей крышу, и окон, чисто глядящих в сад, избушка казалась помолодевшей лет на двести.
Шурик подошел ко мне с мемориальной доской.
Я прочитал надпись и расхохотался:
"Здесь до революции гостил Лев Толстой и беседовал с Антоном Лариным. Охраняется, как памятник старины, государством".
- Быстрей все закрась, кроме последней строки, - сказал я. - Толстого здесь никогда не было!
- Это почему же?
- Потому что при расследовании надо владеть логикой. Как Шерлок Холмс. Чем дед Антон угощал Толстого?
- Щами с мясом... и кашей с салом, - сказал Шурик.
Тогда я как можно таинственней рассказал ему, что Толстой не употреблял мяса, а ел овощи, хлеб и мед, и что дед Антон тоже так питается.
Шурик спросил:
- Может, напишем: "Возможно, здесь гостил"... А?
- Очковтирательство, - сказал я.
- Ну, тогда: "Остановился бы, если бы проехал мимо". Ведь не мог бы не остановиться. Ведь красота, не избушка! - канючил Шурик.
Но тут начался митинг.
Все произошло быстро. Председатель прочитал заметку, найденную мной, и справку про колодец, отданный дедом людям. Все закричали "ура", и многие трясли деду Антону руки.
- Не годится нам забывать своих героев, и молодцы ребята - ученики нашей школы, что занимаются важным делом. Голова у них на плечах имеется. Это - точно. Спасибо им!
После того как все разошлись Шурик спросил у деда Антона:
- Дедушка, а зачем вы все-таки вели с нами эту игру?
- Как зачем? - удивился дед Антон и простодушно ответил: - Чтобы поиграть. Скука же нам без игры.
Шурик тут же вспыхнул:
- А у нас в деревне есть еще, ну, так сказать, дедушки, которые что-нибудь спасали или тушили?
- Вот Степка Козлов, ровесник, тоже одинок... Печь бы ему надо переложить, - сказал дед Антон, подумав.
- А он что совершил? - сказал я.
- Сорок два года, день в день, пастухом был. Вот что совершил. Попробуй-ка сам! - сказал дед Антон.
- А ведь действительно! Не шутка. Я тут как-то неделю в подпасках ходил... - согласился Шурик, и мы решили завтра же составить список знаменитых стариков нашей деревни.
Конец
1960-е
1960-е
| Скачать рассказ в электронной версии в форматах exe и pdf:    |
