Отрывок из романа "Тревога"

   Ричи Достян
   1960-е
 
   Рисунки И. Харкевича


    Ранней весной у Славы родилась сестра.
   Поначалу он и не подозревал, какие перемены это событие внесет в его жизнь...
   - Об лагере о своем... и не надейся! - сказала мать.
   Слава скулил, грубил, а по-маминому вышло - на дачу его повезли.
   Проснулся он на этой даче и лежит.
   Ему бы выскочить во двор, осмотреться, поглядеть, какой на вид этот Сосновый Бор, но Славе все равно, куда его привезли и где он будет жить. С дитем заодно, шоб денег меньше вышло.
   Он лежал, опечаленный и злой. Память бередила душу...
   Бегали его дружки по дорожкам, посыпанным битым кирпичом, пахло шиповником после дождя, и на высокой мачте, в небе очень голубом, стреляло выцветшее лагерное знамя.
   Все было хорошо в те недавние времена. Летом - лагерь. Зимой - школа, дом. В доме - жизнь приятная и понятная. От самого рождения, казалось ему, Слава знал, что, кроме него самого, мамки, бати, да еще тети Клавы-соседки, которая тоже из-за своего Васечки кому хошь голову оторвет, все остальные паразиты, гады и кое-кто еще!
   Зная это, ориентироваться в окружающем мире было легко, и забота тогда у Славки была одна - как бы у кого не оказалось того, чего у него пока нету. Вот он и зыркал по сторонам - прислушивался, высматривал, а потом ныл, подражая голосу своей матери, которая не было дня чтобы не выговаривала отцу: "У их это вот есть, а у нас нету. А мы, чай, не хуже их!" Батя отвечал добродушно: "Погоди маненечко, будет холодильник и у тибе". Или: "Будет пылесосина и у тибе".
   "По-о-осмотрим, - злорадно думал Слава, одеваясь,  сейчас посмотрим, что я буду иметь вместо лагеря". Вместо ребят, с которыми вырос, вместо реки, леса. Лагерь он любил, как любят свой дом, даже если он и поднадоел.
   Вышел Слава во двор, осмотрелся и сплюнул в песок. Вот это да! Во дворе торчало несколько сосен, и все. Они были прямые и тонкие с очень маленькими кронами, которые даже не шумели на ветру, хотя утренний ветер раскачивал их; в жару и тени от них, наверное, никакой. Голый какой-то этот двор. Ни кустика, ни травы - кругом сплошной крупный желтый песок, пересыпанный сосновыми иглами. Слава смотрел себе под ноги и не понимал, как так может быть, чтобы не было земли?
   Двор Славе не понравился. На другом его конце, за тонкими соснами виднелся некрасивый кирпичный дом - очень приземистый и крепкий. Батя вчера говорил - хозяин с хозяйкой в нем живут. А этот новый, подле которого он стоит, батя говорил, построила хозяйская дочь, но ей пока некогда в нем жить - она где-то пока ездит.
   "Это и есть дача? - уныло размышлял Слава. - Снаружи обшита вагонкой, изнутри зачем-то вся оштукатурена?! Потом, для чего два крыльца с двумя верандами, величиной с милицейскую будку?!"
   Он посмотрел на соседнее крыльцо. Какие-то люди сняли вторую половину дома для своих детей, а сами будут приезжать сюда по субботам, так батя говорил. Слава этому не поверил, тем более, что пока там никого не было.
   За оградой несколько раз прокричал петух, а потом сделалось так тихо, как будто во дворе лежит тяжелобольной.
   В конце концов Слава не усидел. По короткой Почтовой улице вышел на главную, широкую, странную улицу. Один ее конец уходил в лес, другой - упирался в вокзал.
   Слава пошел на вокзал.  уже по дороге выяснил, что надо спешить, иначе мороженого ему не достанется, потому что киоск запирают сразу после ухода дальнего поезда.
   День был жаркий

   Люди шли по песчаным дорожкам по одну и другую сторону бесконечной главной улицы. Середину ее занимала мостовая из красиво уложенной розовой брусчатки. Эта мостовая была выше песчаных дорожек, заменявших тротуары, она круглилась. Между дорожками и мостовой тянулись глубокие канавы, поросшие травой. Это .славе понравилось. У перекрестков над канавами висели бревенчатые мостики.

   За несколько кварталов до вокзала стали встречаться едоки мороженого. Он обратил внимание на двух парней, даже пожалел, что поздно идет туда, откуда возвращались они. С этими можно было заговорить. Один - типичный Вовка. Можно поспорить, что его Володей зовут.
   Для своего возраста пухловат. Волосы цвета пыли. По характеру - шляпа. Потому что кто даст постричь себя под машинку? А это факт, хотя теперь подросшие волосы стоят на очень круглой его голове ровным пухом. Глаза, конечно, голубые, в общем - нормальный парень; а вот другой - роста он примерно того же, что его приятель и сам Славка, но ноги поджарые, прямо боксер, даже руки у него от тела оттопыриваются, может, из-за того, что шея такая короткая. Потом глаза - один раз только Славка встретился с ними и сразу понял: этот парень все может!
   Когда они поравнялись, Слава так посмотрел на дружков, что те моментально поняли, чего он хочет, и тот, первый, обыкновенный, которого, наверно, зовут Вовкой, подмигнув обоими глазами, сказал: "Приходи потом на большой пустырь". Рукой он указал куда-то вбок, в чей-то палисадник.
   Славе надо было спросить: "А где большой пустырь?", но он не остановился, хотя знал, что потом пожалеет. Он только ускорил шаг, забеспокоился, а вдруг закроют киоск или кончится мороженое.
   Когда до вокзала оставалось совсем немного, Слава перешел на бег, но эти двое и большой пустырь не выходили из головы.
   Пришла электричка и перегородила путь. Слава нервничал. На платформу из всех вагонов одновременно стали выскакивать бородатые парни с громадными рюкзаками и девушки разной толщины, но все в одинаково тесных брюках. За ними медленно стали вылезать пожилые люди с авоськами. Слава боялся, что ему не достанется мороженого. От нетерпения он смотрел только на руки. В конце концов стало смешно - все, кто выходил на платформу, несли одно и то же: зеленый лук и батоны. Как будто все они приехали сюда с одной елки, где им понадавали одинаковых подарков. У некоторых, правда, был еще торт "Сюрприз", который не боится давки и жары.
   Весь обратный путь Слава нарочно медленно обкусывал вафельный стаканчик, чтобы не скучно было идти. В том месте, где встретил дружков, остановился. Конечно, тут не могло быть никакого пустыря - ни за этим, ни за другими домами.
   Мороженое было слишком замороженным, поэтому не имело вкуса. Один холод. Жаль стало денег. "С этим делом надо кончать! - решил он. - Не для того я согласился сюда ехать!"
   У каждого человека, как бы он мал ни был, есть свои способы мирить себя с неизбежным. Слава еще в городе решил: раз мать с отцом сэкономили на путевке в лагерь, то за это он должен что-то иметь!
   У Славы давно были "свои" деньги, но сперва он им значения не придавал, даже злился, когда мать посылала его к утильщику с костями, вынутыми из супа, когда заставляла таскать дрова одной старушке, конечно, за деньги, которые мамка отдавала Славе. Он их бросал в коробку из-под халвы. А потом, как-то совершенно для себя неожиданно, Слава понял, что имеет право тратить "свои денюжки" как хочет, и это ему так понравилось, что он стал тянуть "денюжку" со своей мамки.
   Предположим, просит она сходить на чердак. Слава - пожалуйста! Раньше он ходил с ней и гордился, чувствуя, что мать боится одна ходить на темный чердак. Потом, когда поумнел - то шел, но за это ему ко1-чего полагалось. Мать удивлялась, а как-то даже похвастала отцу, что сын у них с башкой - с матки деньги дерет, да еще торгуется!
   "Башка" у Славы, действительно, работала. На свои "денюжки" он покупал только то, что родители сами ни за что бы не купили. Карманный фонарик, например. В городе он ведь действительно не нужен. Или клизмочку - такую маленькую, круглую. Их делают из очень толстой резины, и, если отрезать наконечник, получается замечательный мяч для игры в хоккей!
   Становилось по-настоящему жарко.
   Он плелся к дому, понурив голову. Калитку открыл пинком ноги, вошел и увидел - парень сидит под сосной. До пояса зачем-то засыпал себя песком - наружу торчат только босые ступни.
   Слава мгновенно понял, кто он. Он тот, кто будет жить здесь целое лето один с сестрой. Раздражение и ревность стегнули Славку. Он сунул руки за пояс и пошел, думая на ходу: расселся тут, как будто он сюда первый приехал...
   Подойдя вплотную, Слава посмотрел иронически и спросил:
   - У тибе ривматизьмь?!
   Парень, сидевший под сосной, дрыгнул ногами и захохотал, обрадованный тем, что у него такой остроумный сосед.
   И Слава захохотал и повалился рядом, тоже довольный, что этот ничего такого из себя не корчит и теперь уже не придется пропадать здесь с тоски.
   Через десять минут они знали друг о друге все, что нужно для дружбы на целое лето, а может быть, на целую жизнь.
   На крыльце появилась Славкина мать. Молча поглядела на сына и снова ушла в дом. Сын был тут, а остальное не имело никакого значения. Она и не подумала поинтересоваться, что за дети живут у нее за стеной. Не было у нее такого обычаю знакомиться с людьми. Надо будет, сами заговорят. Не надо - "фик с ими со всеми!"
   В тот момент, когда Костя и Слава, лежа на животах друг против друга, выясняли, у кого рука сильней, из открытого окна донеслось:
   - Костя, что такое муфлон?
   Хотя Костина сестра появилась, наконец, в окне, понять, какая она, Слава не мог, потому что из окна во двор свешивались темные длинные волосы, которые закрывали ей все лицо, кроме белого игрушечного носа и такого же игрушечного рта. Глаза угадывались по блеску, как у не стриженного пуделя.
  
Девочка откинула назад волосы и совершенно немыслимым голосом, медленно и повелительно, сказала:
   - Я жду ответа, Константин!
   Слава всматривался в белое, маленькое, высоко поднятое лицо и ничего не понимал. Девчонка вся задеревенела и смотрела не на них, а куда-то вдаль.
   "Она сумасшедшая", - быстро подумал Слава и взглянул на Костю, который в это время извивался на песке, издавая странные стоны: "Ой, Вилка, ой, мамочка!" Потом как вскочит, как закинет голову! И тоже задеревенев, странным, повелительным тоном изрек:
   - Подбери патлы, о Виктория!
   "Оба психи", - растерянно подумал Слава.
   В комнате что-то грохнуло. Девочка исчезла, а из окна стали доноситься слабые писки - она там тоже корчилась от смеха.
   Заметив недоумение на Славкином лице, Костя пояснил, что это такая игра, которую они только что с сестрой придумали...
   Слава ничего не понял. А Костя до того подробно начал пояснять, что Славу зло взяло, но вида он не подал. Выходило, будто брат и сестра таким вот манером передразнивают свою ученую бабушку, которая будто бы больна и поэтому они свободны от тирании, что будто бы это первый раз в жизни такое счастье, когда они могут не есть с утра до вечера виноград в какой-то там Молдавии, где жуткая жара и сплошные мухи, и что вроде папаша ихний заявил ихней бабушке, пусть, мол, дети лучше совсем не дышат чистым воздухом, пусть лучше едят асфальт, но пускай знают, что такое свобода... В общем, ерунда какая-то! Слава делал вид, что слушает, и ни единому слову не верил.

   Через некоторое время с крыльца сошла высокая, худенькая девочка, причесанная на две косы. Она шла к ним, засунув руки в большие карманы халатика. Она была такая узкая в поясе, что Слава подумал с насмешкой: "Две недели ничего не ела!"
   Когда она была уже в двух шагах, Костя сказал:
   - Знакомься, моя сестра Вилка.
   Девочка протянула Славе руку. Сказала "Вика" и опустилась между мальчиками на песок.
   Слава не привык к церемониям, молча дотронулся до ее ладони и, сразу надувшись, стал глядеть себе на ноги. Он был уверен, что Костя так по-дурацки назвал сестру, чтобы посмеяться над ним. Откуда Слава мог знать, что это была одна из легальных форм борьбы все с той же бабушкой, не ленившейся повторять раз и навсегда созданное ею изречение: "Исключи из своей речи этот жаргон!" . А Костя на радость всем "не исключал".
   - Ну? - сказал Костя.
   - Вот именно! - сказала Вика.
   Слава угрюмо молчал, не поднимая головы. Он чувствовал себя лишним.
   - Сходи ты сегодня за молоком, - сказал Костя.
   - Пожалуйста, - сказала Вика. - Но куда?
   - Папа обоим, кажется, объяснял.
   - Хорошо, - мирно отозвалась она, - но если я не найду, на поиски отправишься ты.
   Вика начала лениво подниматься. Встав на колени, она приложила ладонь к Костиному лбу как будто он был больной, и строгим голосом сказала:
   - По-моему, ты перегрелся.
   - А по-моему, нет!
   Он не отдернул голову, как этого ждал Слава, и не сказал ей "отцепись", когда она поправила волосы, падавшие ему на нос.
   Слава иронически скривил губы: было ему и по-мальчишески противно, и что-то кольнуло в то место, где он обычно ощущал зависть.
   Когда Вика скрылась за калиткой, они заговорили опять.
  
Сначала они говорили про свои школы, потом Славка стал зачем-то рассказывать про дворовую собачонку Шайбу. Потом Костя тоже вспомнил одну историю про собаку. Будто чей-то папа служил после войны в Германии и привез оттуда громадного пса странной породы. Если перевести название этой породы с немецкого на русский, получилось "проволочный волос".
   Слава слушал Костю рассеянно. В его мыслях все время торчал тревожный вопрос: "На самом деле эти двое будут жить одни или все-таки не одни?"
   Вика очень долго ходила за молоком, и все это время Слава надеялся, что из ихнего окна вот-вот высунется толстая тетечка и заорет: "А ну, марш домой!"
   Дождался он совершенно другого. Его мать выглянула из своего окна и крикнула:
   - Слава, куда ты мыло личное девал?
   На этот раз удивился Костя: "Зачем каждому свое мыло?" В голову ему, конечно, не пришло, что речь идет о мыле для лица и что Славина мать пользуется родным языком, как домашней утварью, выбирая слово, которое сподручнее.
   - Там лежит, - завопил через весь двор Слава.
   - Чего глотку дерешь, иди и найди! - был ему ответ из окна.
   Слава сбегал домой и вернулся. Лицо его выражало брезгливость и гнев. Для того чтобы выглядеть перед Костей мужчиной, он оглянулся на дом и бросил через плечо:
   - Тоска собачья с ими... будут теперь все лето мозги вынимать!
   - А я нашла, - послышалось от калитки. Вика несла на вытянутой руке бидончик. Подойдя к ним, она весело спросила:
   - Молока хотите, мальчики? Оно холодное. Оно висело в колодце.
   - Хотим, - ответил за обоих Костя.
   Вика поставила бидончик в песок и побежала за стаканами.
   Славе очень приятно было, что она сказала "мальчики". Он уже забыл про свою мать. Глянул на Костино окно и с надеждой в голосе спросил:
   - Сколько вас тут будет жить?
   - Вдвоем мы будем жить, - ответил Костя, и от полноты чувств шлепнул себя по голым коленкам. - Мы, как негры Танганьики, наконец-то получили независимость...
   Слава аж покраснел. Ему показалось, что этот издевается: причем тут какие-то негры? Вслух он сказал угрюмо:
   - Я тебя по-человечески спрашиваю.
   - Честное слово - это правда! По субботам будет приезжать мама. Папа не всегда, он в этом году очень занят.
   - А что вы целую неделю будете рубать?
   - О, летом это не проблема, - с удовольствием повторял Костя слова отца. - Мы будем вести растительный образ жизни.
   - Траву, значит, будете есть?!
   - Вот именно! - Костя с восхищением посмотрел на нового товарища, который все больше радовал его грубоватым своим остроумием.
   Слава тоже ухмылялся про себя, думая, что не дает слишком выпендриваться этому, хотя в том месте, где у него находилась зависть, все время покалывало: его бы ни в жисть не оставили одного, даже  на неделю.
   - И сколько? - спросил он как можно небрежнее.
Костя не понял.
   - До которого времени будете тут жить?
   - А!.. До двадцать седьмого августа... А у тебя бабушка есть?
   - Ну, предположим, есть...
   - Ты ее любишь?
   - Шут ее знает, она в Лядах живет. Маткина мать. Батина в Ленинграде в блокаду померла.
   Подошла Вика и опять опустилась между ними в песок. Делала она это легко и странно. Как бы дважды складывалась: раз на коленки, второй раз - откинувшись назад и заваливаясь на пятки. В таком положении ей очень удобно было орудовать бидончиком. Слава смотрел, как она разливала молоко по стаканам, устойчиво поставленным в песок. Делал она это с таким видом, как будто разливать молоко необыкновенное удовольствие! Посмотреть бы, как она готовит уроки.
   Слава так занят был этими мыслями, что даже отшатнулся от неожиданности, когда Вика ему первому протянула стакан:
   - Зачем мне ваше молоко, у нас свое есть.
   Костя с тревожным подозрением взглянул на Славу. А Вика, пожав плечами, сказала простодушно:
   - Пей, пожалуйста, хватит нам всем, я много принесла.
   Неохотно беря из ее рук стакан, Слава ощутил упоительный холод, невольно улыбнулся; ну, а когда улыбался Слава, у всех без исключения растягивались рты.
   Тут-то Слава разглядел толком Костину сестру, отчего просиял еще больше. Сам не понимая зачем, он чокнулся с нею, потом бережно описал полным стаканом по воздуху круг, по пути чокнулся с Костей, сказал: "Общего здоровья желаю" и принялся, наконец, глотать, по-пьянцовски запрокинув голову.
   Брат и сестра хохотали так, что это скорее напоминало рыдание. А когда вошедший в роль Слава сказал: "А ну, наливай по второй!" - Костя окончательно убедился, что новый их приятель - отличный парень.
   Долго еще сидели они втроем. Сыпали стаканами на ноги себе горячий песок... Блаженными были эти стаканы сыпучего зноя: минуты молчания и тишина, которая падала ломкими медными иглами с неподвижных сосен.
   Поздним вечером, от полноты счастья, пережитого за день, Слава и дома не мог стянуть рта, до онемения растянутого в улыбке. Сегодня он снова неистово любил жизнь, свою мамку и все остальное подряд и без разбора.
   Стол под локтями был - молодец! И табуретка под Славой - тоже, не говоря уж о докторской колбасе, которая всегда молодчина!
   Наверно, потому не услыхал он придирки в тоне матери, когда спросила вдруг про этих, как их?
   - Во! - сгоряча ответил он, - мирровецкие реб... - напоролся на угрюмый взгляд матери, мгновенно потух, помешкал чуть, и уже без колебаний перевел себя на ее волну ненасытной зависти и надежды: может, у их все же хужее, чем у нас?
   - Она еще ничего, - продолжал Слава. - а он чересчур представляется. Я его про одно, а он мне - про независимость, хочет показать, что газеты читает...
   - Ну, как жа, - ухмыльнулась мать, - такие всегда черт те что из себя корчут, а сами, прости господи, ни фига не знают.
   - Аха, - рассеянно подтвердил Слава. Он вспомнил, как сегодня брат с сестрой задели его самолюбие. Поведением ли, видом своим, даже речью, которая казалась нарочно, для него, такой нелюдской. Она ему: "Константин!". Он ей: "Виктория", а то вдруг - "Вилка!". Или нежности эти: она ему лоб щупает, он ей : "Не поднимай ведро, ты девчонка, а не грузчик!.."
   - Ну, слушай, мам! После обеда, во время этого...
   - Во время чего?
   - Ну, когда со стола убирает или тарелки кипятком ошпаривает, то он должен ей читать вслух, иначе, по-ихнему, несправедливо, понимаешь?
   - Да ну! Ты давай, не того...
   - А ты слушай - по-ихнему считается, что в это время, в которое она моет, она тоже могла бы читать, а раз она не может мыть посуду и читать, то, по-ихнему, ей больше достается этих... да, вспомнил.тяжестей быта.
   - Пхе... - ответила на это мать. И у Славы аж заиграло все внутри. Он опять жадно упивался домом, который уже был тут, в чужой неуютной комнате, потому что в ней была его мамка и весь этот громкий, энергичный хавос, который она ругала для вида, а на самом деле ей тоже было это сподручно и хорошо. Иногда Слава удивлялся, как легко находит она нужную вещь в таком беспорядке!
   - Ты слышишь, ма?!
   - А что же я делаю, я слушаю, уморил ты меня хлюпиками своими... говоришь, двояшки они?
   - Наверно - сами называют себя близнецами.
   - Так это же одно и то же.
   И Слава опять почувствовал зуд высмеивания. Больше всего задевала эта их манера мудрено говорить. Чуть что - "пожалуйста". Что ни спроси: "да, конечно", - нет, чтобы сказать "на" или "бери!2
   - Слышь, ма! Я почему, как думаешь, так рано пришел?
   - Хорошее рано - в десять
   - А чего?
   - А ничего.
   - Ну дай сказать! Я почему так рано, думаешь, пришел?! Мы себе сидим, а они  уже ведь спят... Чего хмычешь, говорю, спят. Я это и хочу сказать - по будильнику спать идут.
   - Врешь, - отрубила мать.
   - Почему это я вру, когда при мне зазвонил будильник и она - нате, пожалте: - "Славочка, ты нас, пожалуйста, извини, но мы должны ложиться спать, у нас режим..."
   - Да иди ты! - мать захохотала нарочно на низах. Отец и то так низко не может. Потом осеклась и некоторое время слушала сына, думая о чем-то недобром. А его понесло - он и ехидничал и сплетничал, а потом пошел врать напрямую, будто бы весь день только и делали, что перед ним брат с сестрой выпендривались, вот, мол, мы какие хорошие, какие добренькие... Язык его еще молол, а внутри что-то запнулось об это слово "добренькие". Он даже замолчал, до того тошно сделалось от самого себя. Уже не глядя согласно матери в глаза, он пробурчал:
   - А вообще-то, кажется, правда, не жадные.
   - Ужли? Не жадных, сыночка, не бывает. Все люди жадные, только которые признаются честно, а в которые исусиков из себя изображают. Знаем и таких... Ну, чего смотришь? Молочком бедненького угостили - а ты уж и размямлился.
   Слава покраснел, а когда лицо, наконец, остыло, от хорошего настроения ничего не осталось. Он взглянул на кровать. Оттуда слышалось покряхтывание ребенка. Мать встала и пошла с нежными причитаниями, а он остался у стола, не понимая, на кого это так жутко зло берет, что взял бы да шарахнул чем попало в стенку.
   - Иди, сынок, погляди, какая у тебя сестра красавица!
   Слава медленно встал и вдруг как рванет к двери, как вывалится из душного от горячей еды и присутствия младенца вечера в просторную ночь
   В первые минуты ночь показалась темной и напряженной, а когда постоял, то увидел, что она прозрачна и успокаивающе светла: виден цвет крыльца, стволов. Потом глаза его потянуло под ту сосну, и он сразу увидел изрытый песок. В ямках поглубже была тень, похожая на дым, который не рассеивался.
   Слава долго и бездумно всматривался, определяя, где кто сидел. Потом захотелось понять, отчего так печально выглядят мягкие тени в песке.
   Потом он устал не понимать и тогда почудилось, что снова присутствует при повторении чего-то... чего-то бывшего уже с ним... Не уловил, ушло.
   Неподвижная печаль стояла в просветах между соснами, дворовыми постройками и надо всем, что выше.

   Все утро шел тот самый, проклинаемый ленинградцами, воскресный дождь, который действительно не пропускает почти ни одного летнего воскресенья три последних года подряд.
   Здесь он начался уже в субботу.
   Утром приятели не виделись. У Кости-Вики шла уборка. Это была самая настоящая штурмовщина. Вика перевыполняла недельный план по мытью грязной посуды и пола. Костя выполнял обязанности разнорабочего, и если Слава видел его издали, то преимущественно  с ведрами, половиками, мусорным ведром. Тень бабушки Виктории очень подогревала энтузиазм. Со стороны могло показаться, что оба делают все это с наслаждением.
   Слава, под руководством матери, боролся с хавосом без энтузиазма. Охотно только мясо молол. Как раз в это время ушли на вокзал брат с сестрой. Они были одеты в одинаковые плащи с капюшонами. Они прошли через двор под дождем, таинственно незнакомые. Они уходили в свой вежливый мир, где будут встречать отца и мать, и все это будет как в кино - отчужденно-красивое!
   Слава смотрел через дождь это "кино", вхолостую вертя ручку мясорубки.
   ...Подходила блестящая от дождя электричка, две высоких фигуры в плащах с капюшонами выходили на красивый пустой перрон и двум маленьким фигурам кланялись, нагибая капюшоны. Потом медленно подавали руки. Потом молчаливой цепочкой, один за другим шли и шли куда-то, где специально для них моросил красивый, как в кино, дождь...
   - Сдурел ты, что ли? Мясо лежит, а он черт те что мелет...
   Не почувствовал Слава, что за спиной уже давно стоит его мать и угрюмо смотрит туда, куда он, а там ничего нету!
   Приезд отца неожиданно превратился в праздник. Мать волновалась и вообще была на взводе, потому что пришлось разрываться между обедом и дитем, чересчур, по мнению Славы, любимым. Пусть подрастет, тогда посмотрим, какая польза будет от него.
   А мать, к случаю и не к случаю, говорила:
   - Приедет отец - посмотрит, как доча выросла без него.
   Слава хмыкал про себя.
   Две громадных авоськи, набитых чем-то, нес отец. Что в них, Слава не посмел спрашивать, но всю дорогу радостное предчувствие щекотало в желудке. И щекотало, оказывается, не зря. Китайские кеды батя ему привез, чтобы по лесу ходить, когда сыро. А матери кастрюлю, но не простую, а из стекла - на огонь ее можно ставить.

   Мать блеснула глазами, хлопнула себя по ноге, потом подняла кастрюлю, поглядела сквозь нее на свет,   потом пошла с нею к накрытому столу. Слава смотрел и ждал, когда, наконец, она скажет то, что всегда в таких случаях говорила, и дождался! Потеснив тарелки, мать поставила подарок, как вазу, посреди стола и сказала:
   - Отец у нас заботливый, прям-таки, как крот, все в дом тащит.
   С большим удовольствием выслушал это Слава, потому что сам не знал, как благодарить отца за кеды. Он, конечно, сразу их надел. Они были синие с волнующе белыми шнурками. От этих белых шнурков просто свет шел, а вещь казалась нового новей.
   Потом, во время сидения за столом, которое длилось до вечера, Слава, объедавшийся домашним своим очагом, вдруг начал прислушиваться. Тихие голоса из-за стены будоражили зависть к чужому недоступному счастью. Хорошо еще, что дома так хорошо.
   Отец после маленькой с пивом всегда разнеженно сиял, но сейчас домашняя еда и дите придавали этому сиянию тот особенный, неприятный Славе накал, когда батя начинает поминутно чокаться с мамкой, отставив мизинец на громадной руке, и странным голосом гудит: "Моя мадам!"
   Сегодня батя совсем одурел. Он чокался со всеми тарелками на столе и, подмигивая этим тарелкам, бормотал: "Твое здоровье, моя мадам!"
   Конечно, это было смешно, и Слава смеялся до тех пор, пока мать внезапно, точно ее по спине шлепнули, не запела полным голосом частушки. Славку ожег стыд. Вперив взгляд в деревянную переборку, за которой жили брат и сестра, он стыдился своих, а когда мамка, заканчивая куплет, дала на полную мощность: "х-ох-и-иууу-ох!", Слава потянул ее за локоть и осторожно попросил:
   - Ты немного потише пой, ладно?
   Она глянула на сына остро, заметила, куда он так напряженно смотрит и... как тряхнет химической завивкой, как заорет прямо туда, в ту стену, чтобы там услышали:
   - Мы у сибе дома и двенадцати ишшо нет!..
   Не успела она и рта закрыть, а Славка был уже во дворе.
  Его не позвали.
   Слава бродил по темному двору в стороне от дома и, постепенно приходя в себя, начинал  уже мечтать, чтобы от соседей кто-нибудь вышел и увидел его во дворе и понял бы, что он, Слава, не имеет ко всему этому отношения. Но никто не выходил. У соседей заманчиво светились окна. В доме была тишина - и там, и там. Мать больше не пела.

   Ничего не приснилось ему в эту ночь.
   Шел дождь. Он слышал его сквозь сон. Кажется, думал: как плохо, что дождь идет...
   Медленно открывая глаза, Слава считал, что делает это во сне. Светило солнце! Было теплое раннее утро. Он босиком выскользнул во двор и замер. Спали еще все.
   Какой молодец этот дождь, в который раз он идет по ночам, а днем совершенно ясно.
   Кора на соснах, как жаром из печи освещенная, торжественно блестела, а вершины плавали в прохладном небе без движения. Спящий песок лежал тяжело. Только мухи летали, садились, пересаживались до того энергично, будто никогда не спят.
   Стоя на крыльце, Слава незаметно удалялся от того, кто не знает, что такое муфлон, и превращался в кого-то другого, кто проникает в сон песка, стояние сосен, полость неба; кто испытывает тончайшую печаль за деревья, потому что у них нет глаз и они не видят солнца и себя!..

   Длилось это долгий миг, на протяжении которого Слава был и художником и мудрецом, - в одиннадцать лет такое может случится с каждым. А если уж люди становятся ничтожными, то происходит это поздней.
   Когда он пришел в себя, беспричинная радость от сердца лучами разошлась по всему телу. Слава метнулся в дом и наскочил на мать. Пошатываясь со сна, она двигалась к двери:
   - А я гляжу, тебя нет, куда в такую рань...
   Славке отвечать не хотелось. Он подтянул трусы и буркнул:
   - Вот еще, значит, надо...
  Все воскресенье Слава изнывал от тоски. Мать с отцом и не думали гулять, а когда он попросил,  то ответ был простой:
   - А чего гулять, когда воздух тут кругом. И ты денек отдохни, а то тебя с собаками не найдешь. Кажется, отец приехал к нам...
   На дворе было солнце, а Слава сидел дома у окна, что-то неладное творилось с ним. Тишина за стеной распаляла его любопытство, он обмирал от желания увидеть родителей Кости и Вики, но почему-то очень не хотел, чтобы они увидели его.
   Вот они!..
   Слава чуть не выскочил навстречу вихрастому, щуплому молодому человеку в тренировочном костюме и некрасивой, очень бодрой, маленькой женщине.
   Не умея думать о людях хорошо, Слава про себя съязвил: ну и родители - батя не поймешь кто, мамка прямо старшая пионервожатая. Выйти к ним он постеснялся. Отпрянул от окна в глубину комнаты и впился глазами в близнецов. Костя был как Костя, а Вику - не узнать. Ей до того туго заплели косы, что концы их загибались вверх.
   Тихо разговаривая, все четверо шли двором.
   Славу мучила зависть.
   Совершенно неожиданно Костя его позвал. Голоса во дворе выжидающе смолкли.
   - Пойдем с нами в лес! - крикнула под самым окном Вика.
   Вместо Славы отозвалась его мать, правда, шепотом. Угрюмо и тихо она проворчала:
   - Иди пасись... разоралась тоже...
   Батя одобрительно хмыкнул. Для Славы это означало: "Все! Сиди дома и не рыпайся!"
   В напряженной тишине деликатно щелкнула дворовая калитка.
   Ушли...
   Слава почувствовал себя покинутым. Он пнул ногой табурет, уселся снова у окна. Мать с ходу принялась рассказывать бате про хлюпиков про этих, которые...
   "Вот и врешь! - мысленно хамил он матери, - ничего они из себя не корчут".
   Все у них просто и на самом деле по-хорошему. Если обедают - и ты с ними ешь. Если играют - и тебя в игру берут. Если читают - то как пришел - книгу побоку. Да и вообще, пока у них сидишь, Вика то яблоко где-то откопает и на три части поделит, то конфетину даст. Один раз он точно убедился, что эта вторая конфетина, которую Вика дала ему - эта была у нее последняя. Выходит, бывают и не жадные среди людей!
   Отец уехал под вечер. Слава ходил его провожать, а когда вернулся, во дворе были белесые теплые сумерки. Дите спало. Мать стирала пеленки, а Слава не знал, что делать. На еду и смотреть не мог. За эти два дня наелся всякой вкуснятины до отвращения.
   Он снова вышел во двор. Посмотрел на домик хозяев стариков. В окнах уже был свет - желтый, ясный, в точности такой, как у неба в просветах между крышами. Ему показалось, что дом стариков просвечивает закатом.
   Вообще, Слава только в Сосновом Бору стал обращать внимание на небо. В городе никто не замечает его. В лагере дыхнуть некогда. А вот тут, прямо удивительная вещь, сколько неба. Больше, чем земли. И бывает оно, оказывается, не только голубое да серое. Бывает и зеленое, бывает и коричневое даже.
   Он прошелся по двору и замер удивленный: вечером, оказывается, слышен песок. Днем он глушит шаги, а вечером сам хрустит!
   Походил, походил, попробовал на камне посидеть - не смог, слишком холодный.
   У Кости и Вики тоже горел свет. Как Слава взглянул на эти окна, сразу потянуло его туда. Неужели родители еще тут?
   Потоптавшись между двумя крылечками, Слава нашел такое место, откуда видно, что делается у них в комнате. Все четверо сидели за столом, но не ели, а разговаривали о чем-то. У Славы колотилось сердце. Он ни слова не разобрал, а казалось, что подслушивает. Вдруг их маленькая мама поднялась и вышла на веранду. Слава весь накалился от стыда, - вдруг заметит. Но она что-то делала впотьмах на столе, может быть, искала что-нибудь. Наверное, искала. "Ну, это, друзья мои, никуда не годится", - сказала она и вернулась в комнату, а Слава выскочил со двора на улицу. Досада грызла его. Ну почему он не пошел?!
   Звали ведь... Сидел бы сейчас там за столом, вместо того чтоб подглядывать.
   Слава побрел на улицу.
   Когда вернулся - света у соседей не было, а мамка его не ложилась еще - ждала.
   Потянуло домой. Брат и сестра вместе с родителями со своими отодвинулись куда-то очень далеко. Они представлялись теперь как чужие миры, как события, которые никак не понять.
   "Вот странно! - думал он. - До того странно, что не верится - почему Костя и Вика с самого первого часа стали относиться к нему так, будто он им золотые часы за так подарил или от смерти спас?..
   И почему это он, Слава, так не может? Сколько уж времени прошло, а он все приглядывается к ним и все подвоха ждет, а они - Славочка да Славочка.
   А Славочка, оказывается, из тех, кому никак не верится, что на свете есть люди не хуже его самого".

   Сон смыл все. Странно даже было вспоминать про вчерашнее. Слава смело крикнул соседнему крылечку: "Привет!" Смело глянул Вике в лицо. Она, как всегда, подняла руку, ответила: "Салют!" - и улыбнулась
   "Значит, все! - ликовал Славка, - значит, уехали их мать и отец и снова начнется замечательная, вольная сосновыборская жизнь!"
   Он бухнулся руками в песок, сделал стойку, подпрыгнул в воздухе ногами, вскочил и как заорет: "Ура-а!"
   - Что с тобой, Славочка?
   - Со мной - ничего, привет, говорю!
   Гремя ведрами, выскочил во двор Костя, задрал голову, посмотрел на небо и тоже прокричал "ура", думая, что Слава салютовал солнцу, хорошей ясной погоде.
   Вика взяла с подоконника бидончик и убежала за молоком.
   Как ни странно, появление Кости чуть притушило Славину радость. С ним он вообще чувствовал себя напряженнее.
   - Что вы так долго вчера делали в лесу?.. Грибов еще ведь нет.
   - Ничего мы там не делали - знакомились с ним.
   - С кем?
   - С лесом, ты же сам спросил.
   - Брось трепаться!
   - Я правду говорю. Пробовали по голосам узнавать птиц. Но это трудно. У Вики хороший слух, она уже может, она вообще знает птиц, а я - нет. Жаль, что здесь кругом сосна, в одном только месте, на поляне, я определил несколько осин и кусты орешника.
   - А на кой черт тебе это нужно?
   - Интересно просто, а тебе нет?
   - Я об этом не думал, - сказал Слава и насупился.
   - Слушай, Слава, я давно хотел тебе сказать: почему ты так злишься, когда не знаешь чего-нибудь? Мама нам без конца долбит: если не знаешь, спроси, ничего стыдного в этом нет. Все знать невозможно. Я ведь сам еще недавно понятия не имел...
   - Ладно, - перебил его Слава, - ничего я не злюсь.
   - Тогда хорошо, тогда давай поскорее избавимся от дел...
   - Давай, - мгновенно веселея, согласился Славка, - давай пойдем сегодня в лес, хватит этого мороженого.
   - Нет, лучше пойдем на озеро.
   - Пожалуйста, мне все равно... я куда хочешь пойду, - уже на бегу отвечал Слава. Он кинулся к себе за ведрами.
   Лето было все впереди.

__________