Оранжевый портрет с крапинками 19
(окончание)
Владислав Крапивин
Оранжевый портрет с крапинками
Повесть
Рисунки Е. Стерлиговой
РЫЖИЙ ВЕЧЕР
(продолжение)
…Стан, лежавший в песках вокруг крепости тауринов, поредел. Каменные хижины и шалаши остались, но кибиток и фургонов теперь почти не было. Многие воины вернулись в свои поселки и в столицу иттов, что стояла на границе Песков и Леса. Многие работали на починке Западной стены. Кое-кто ушел в крепость и поселился там. Таурины не спорили, у них в городе осталось мало мужчин.
…Маршал иттов Фа-Тамир, князь тауринов Урата-Хал и полковник легкой конницы Дах ехали по расчищенной от песка дороге, что широким кольцом опоясывала крепость. Подковы отчетливо стучали по плитам. Эхо разбивалось о серые стены и замирало над красными дюнами. Позванивала сбруя, фыркали кони. Потом в эти звуки вмешались другие — непривычные, незнакомые хмурому пустынному миру под фиолетовым небом: сверху, из-за гранитных оборонительных зубцов, долетели звонкие перекликающиеся голоса и смех. Над краем стены всплыли три воздушных шара — ярко-желтый, розовый и пестро-полосатый. Каждый в поперечнике не меньше воинской сажени, что равна древку тяжелого копья. Судя по блеску, шары были из шелковой бумаги, которой таурины оклеивают стены в богатых домах. Снизу качались на шнурах плошки с горящим маслом,
— Что это? — с удивлением и улыбкой спросил Фа-Тамир.
Улыбнулся и князь:
— Дети забавляются, маршал… Они привыкли к миру быстрее взрослых и радуются каждый день. Все улицы теперь в их власти… Дети вспомнили старые игры, устроили на площади театр из старых шатров, а к весеннему цветению каменного кактуса готовят праздник с масками и факелами…
Опять раздались веселые крики, и еще один шар — алый, с разноцветными звездами — пошел вверх, прямо к маленькому лучистому солнцу.
— Пусть играют, — сказал Урата-Хал. — Может, и мы, глядя на них, скорее привыкнем к тому, что жизнь теперь безопасна.
— Не совсем безопасна, князь, — вздохнул и нахмурился маршал. — Вы и сами знаете, что недавно дикие всадники опять напали на парусный караван…
— Да, знаю… Ваши песчаные волки никак не успокоятся.
— Они не наши, они вне закона, это вам известно, Урата-Хал, — резко ответил Фа-Тамир. И, почувствовав неловкость от этой резкости, перенес недовольство на полковника: — Я удивляюсь, Дах, что твои всадники до сих пор гоняются за Уна-Туром, как слепой шакал за юркими ящерицами. А ты говорил, что вы знаете в песках все дороги.
— Уна-Тур схвачен, маршал, — неохотно отозвался Дах.
— Да?! Когда же!
— Сегодня утром, маршал. Часть людей его ушла, но Уна-Тура и трех волков поймали.
— Где он? Я хочу поговорить с ним, прежде чем его вздернут на копья.
— Простите, маршал. Я готов к вашей немилости, но… мои люди изрубили пленников.
Фа-Тамир осадил коня и в упор посмотрел на старого полковника. Дах сидел в седле согнувшись и опустив голову.
Фа-Тамир медленно спросил:
— Я правильно понял? Сперва схватили, а потом… изрубили? Безоружных!
— Да, маршал. Я не смог удержать их…
Фа-Тамир сказал без гнева, скорее пренебрежительно:
— Зачем эта дикость? Особенно теперь, когда нет войны… Или твои всадники, Дах, превратились в таких же зверей, как волки Уна-Тура?
— Я… — начал Дах, но Фа-Тамир повысил голос:
— Или в сотнях легкой конницы уже нет повиновения и порядка?
— Есть повиновение и порядок, маршал… Но на этот раз я не успел… Воины кинулись на волков сразу, когда увидели, что они сделали с мальчиком…
— С мальчиком?
— Да… Волки поймали мальчика-таурина, который на рассвете пошел в пески ставить силки на кротов.
Князь Урата-Хал встревоженно поднял голову. Дах говорил, не решаясь взглянуть на него:
— Уна-Туру было известно, что мальчик знает подземный ход из песков в крепость. Они хотели, чтобы он показал… Думали во время праздника ворваться в город и устроить резню. Им ведь не откажешь в дикой дерзости, особенно сейчас.
— Мальчик не выдал? — тихо спросил Урата-Хал.
— Мальчик не выдал, князь.
С полминуты всадники ехали молча.
— Почему же в городе никто не знает об этом, даже я? — сумрачно спросил Урата-Хал.
— Утром мой гонец не нашел вас в крепости, князь. А без вашего позволения он не решился никому сообщить печальную весть. Хотел сказать только матери мальчика, но узнал, что две недели назад она умерла… Может быть, и к лучшему, князь. Ее горе было бы страшнее смерти.
— Значит, вам известно имя мальчика?
— На его маленьком кинжале было выбито тауринской клинописью: «Хота-Змейка».
— Ххотаа, — с акцентом повторил Урата-Хал. — Мальчика мы похороним в храме Звездного Круга, где лежат великие предки тауринов. Его именем матери будут называть своих первенцев.
— Простите, князь, — сумрачно проговорил Дах. — Мы не знали, что мать мальчика умерла, и боялись, что она увидит, как волки обошлись с ее сыном. Мы похоронили его в песках, у приметного камня, по тауринскому обычаю — в воинском плаще и с кинжалом.
— Ну что же… — Урата-Хал помолчал и снял шлем. То же сделали оба итта. Князь тауринов сказал им: — Наш обычай не велит беспокоить тех, кого уже приняли пески. Пусть мальчик лежит там. Каждый из тауринов принесет на его могилу большой камень, и вырастет курган выше самой высокой колокольной башни…
— Итты принесут тоже, — отозвался Фа-Тамир. — Прими нашу печаль, князь…
Урата-Хал медленно кивнул и вдруг сказал непонятно:
— Может быть, есть в этом знак судьбы.
— Какой знак, князь? В чем?
— В том, что прекратил эту войну ребенок и последней кровью этой войны была тоже кровь ребенка… Может быть, судьбе достаточно этой жертвы, и она будет милостива к людям?
— Люди сами делают свою судьбу, — возразил Фа-Тамир. — И люди есть всякие. Остатки сотни песчаных волков будут еще долго рыскать в дюнах, и кровь, наверно, не последняя… Это я не в упрек тебе, Дах. Просто хочу сказать, что рано закапывать все мечи… И послушайте мой совет, великий Урата-Хал…
— Слушаю, маршал.
— Не разрешайте детям выходить из города без охраны. Да и взрослые пусть не ходят в одиночку.
— Я уже понял это… но меня беспокоит вот что, Фа-Тамир. Почему вы позволили юному Фа-Дейку уехать так спешно и совсем одному?
— Как я мог что-то позволить или не позволить владетелю тарги? — улыбнулся Фа-Тамир. — Это была его воля.
— Да. Простите, я не так сказал… Но, говорят, путь его на дальнюю родину долог и труден, а с мальчиком не было даже самой малой охраны…
— Его конь знает короткий путь. На том пути нет врагов…
— А верно ли говорят, что юный Фа-Дейк больше не вернется к нам?
— Почему же… Он, может быть, вернется, но не скоро.
— А правдивы ли слухи, Фа-Тамир, что родом он с той голубой звезды, которая так ярко светит нам на заре?
— Это правда, Урата-Хал, хотя похоже на сказку.
— Жаль, — сказал великий вождь тауринов.
— Почему же, князь?
— Хотелось, чтобы он был кровным братом наших детей…
— Он и так брат, — непривычно мягко сказал старый маршал. — Все мы дети одного солнца.
— Это верно. И все-таки жаль.
Фа-Тамир медленно проговорил:
— Странную вещь сказал мне сет Фа-Дейк, когда мы прощались на краю Стана… Я был опечален разлукой и не задумался тогда над его словами…
— Что же он сказал, маршал?
— Я не точно запомнил, да и сам он говорил сбивчиво… По-моему, вот что: «Может быть, и нет разных планет, а есть только одна на разных оборотах Звездного Круга… Мне трудно это объяснить, Фа-Тамир, я ведь еще мальчик… Но, может быть, мы жители одной земли, только в разное время…»
— Что-то подобное слышал я от наших старцев, которые хранят в тайных подвалах древние книги. Но отчего такие мысли пришли в голову ребенку?
— Он говорил и дальше… «Я очень боюсь, Фа-Тамир, что это в недалекое от меня время люди превратили планету в пески. А потом поставили в память о всем, что было, колокола. Те, что стоят сейчас в песках. Их и при мне было на Земле уже немало… Я должен вернуться, должен успеть, Фа-Тамир».
— Что же хотел он успеть сделать?
— Я спросил его. Он сказал: «Хоть что-то». Но в большом жестоком мире что может сделать мальчик!
Они с минуту молчали, и было тихо, лишь стукали о камень копыта да в отдалении звучали над стенами ребячьи голоса.
Вождь тауринов Урата-Хал произнес наконец:
— Мальчики могут многое… Фа-Дейк сказал слово о мире, и стал мир.
— Фа-Дейку дала силу и власть тарга, — уклончиво заметил маршал. — Дело не в мальчике, а в законах и обычаях нашей планеты.
— Тарга до этого была у многих, а слово сказал мальчик…
— Это так…
— А иногда не надо и слова. Хота-Змейка лишь молчал, и потому жив целый город.
— Вы правы, князь. Но я говорил о другом. Что мог сделать Фа-Дейк там, у себя, если он действительно умчался на своем Тире в древние времена? Кого мог спасти? Кому помочь? Что изменить?
— Кто знает. Когда колеблются весы, один смелый шаг, одно хорошее дело может стать последней крупинкой на чаше добра…
— Боюсь, что он не сумел бросить эту крупинку…
— Почему же?
— А потому, князь, что если бы он успел, все было бы иначе. Не было бы этих песков. Не было бы мертвых лесов… И нас с вами не было бы тоже, вместо нас родились бы другие люди.
— Кто знает… — опять сказал Урата-Хал. — Может быть, мы есть как раз потому, что он успел. Иначе могло не остаться никого…
Фа-Тамир устало проговорил:
— Все осталось… И мы, и пески. И колокола…
* * *
Фаддейка тряхнул головой, глянул на Юлю и улыбнулся. Глаза его опять золотисто просветлели, но в глубине их еще пряталась печаль.
Чтобы прогнать эту печаль, Юля весело сказала:
— Ой, Фаддейка, а я только что твой портрет видела!
— Где?
— На выставке цветов.
Он непонимающе замигал.
Юля засмеялась:
— Оранжевый букет с крапинками, а называется «Фаддейка Сеткин». Очень похоже.
Он хмыкнул и спросил недовольно:
— Кто это придумал?
— Женя Зайцева. Ты ее знаешь?
Фаддейка сперва чуть вздрогнул, потом досадливо сказал:
— Понятия не имею. Какая Зайцева?
— Ну, тебе лучше знать.
— Не знаю… Ой, это, наверно, Жека-Артистка! Она у нас на плоту штурманом была!.. Я и не знал, что у нее такая хорошая фамилия.
— Хорошая? — удивилась Юля.
— Ну… знакомая. У нас в классе один Зайцев был. Уехал потом…
— Друг? — осторожно спросила Юля.
Фаддейка тихо помотал головой:
— Нет, просто… — Он улыбнулся: — Я один раз пошел за него, чтоб укол поставили, потому что он… ну, не хотел он. Сделал, а потом говорю: «Не ходи, я уже, вместо тебя». А он говорит: «А сам-то как пойдешь за себя? Тебя же сразу узнают, когда второй раз увидят!» И пошел тоже, с моей фамилией. Смешно так… А через два дня уехал, насовсем.
— Может быть, еще встретитесь, — сказала Юля.
— Может быть… Юль, ты про песню о рыжем коне смотри не забудь.
— Не забуду… А в этой истории с уколом ты не прав.
— Почему? — слегка ощетинился он.
— Подумай своей головой. Ты его спасал от пустяшной боли, а укол этот спасает человека от самых больших болезней. Что важнее? И если бы он без прививки остался, а потом заболел, тогда что? Из-за тебя…
— Ну… — Фаддейка посопел и вскинул веселые глаза. — Ничего же не случилось. Он оказался смелый в конце концов… А в уколы я не верю, глупости это.
— Почему же глупости!
— Конечно… Как получается! Чтобы спасти человека от большой болезни, надо загнать в него маленькую заразу. Разве так может быть?
— Может.
— Значит, чтобы человек не стал настоящим предателем, он должен сделать, что ли, маленькое предательство?
— Вот это рассуждение… — озадаченно сказала Юля. — Ты… что-то не так. Одно дело жизнь, а другое медицина. Ты не запутывай себя, Фаддейка. И других не запутывай.
Он молчал довольно долго. Потом, глядя под ноги, сказал:
— Себя я все-таки запутал…
И конечно, тревога за него опять ухватила Юлю неласковой лапой. И конечно, Юля сразу спросила:
— Фаддейка, что случилось?
— Я скажу… Я и приехал, чтобы сказать…
Он остановился. Быстро взглянул Юле в лицо и опять уставился на ботинки. Десятки разных догадок проскочили в голове у Юли, в том числе и довольно страшные.
Но все оказалось проще.
Проще ли?
— Юля, когда человек самое честное слово дал, а потом нарушил, он предатель?
— Опять ты про свое… — осторожно сказала Юля.
— Нет, ты ответь.
— Ну… вообще-то это нехорошо. Но как я могу сказать точно? Я же не знаю, в чем дело…
— Хоть в чем, — отрезал он. — Ты сама понимаешь, что это предательство.
— Фаддейка, — шепотом спросила она, — а как это с тобой получилось? Ты уж расскажи…
Она думала: ему надо рассказать, чтобы меньше мучиться. Но Фаддейка возмущенно фыркнул:
— Со мной! Со мной это не получилось. — И сказал тише: — Но я не знаю, как быть.
Юля молча ждала.
— Я слово дал, а теперь понимаю, что зря. А что делать? От него может кто-нибудь освободить?
— От слова? Тот, кому ты его дал.
— Да… а если сам себе! Разве сам себя могу?
«Нет, самому нельзя, — подумала Юля. — Это было бы слишком просто». И вздохнула.
— Но ведь кто-то может, — шепотом сказал Фаддейка. — Лучший друг может?
— Лучший друг… наверно, да.
Он взял ее за руку, как тогда на ночном берегу, в первый вечер знакомства. Как братишка. И сказал со спокойным вздохом:
— Тогда хорошо.
Теплея от благодарности к Фаддейке, и боясь за него, и радуясь, что есть он вот такой на свете, Юля проговорила:
— Но ведь я… но ведь друг, чтобы освободить от слова, должен знать, про что оно.
Он ковырнул ботинком нашлепку грязи на доске тротуара.
— Я дал слово, что не буду встречаться с одним человеком. Никогда в жизни. Потому что он меня бросил… когда я маленький был…
Обо всем догадавшись, Юля сказала негромко:
— Это бывает. Сперва решил что-нибудь, а потом понимаешь, что поспешил…
— Я не спешил. Я долго думал… Но сейчас опять думаю. Я ведь ничего про него не знаю. Может, он не виноват… Он теперь меня ищет. Вдруг ему плохо, а я… ну, я не знаю…
— Я понимаю, — сказала Юля.
Он глянул с сомненьем: понимает ли? И проговорил насупленно:
— На свете столько людей, которым плохо. А если еще одному… Сперва кажется, что пустяк. А потом — колокола…
«Какие колокола?» — хотела спросить Юля. Но смолчала. Ей вдруг показалось, что Фаддейка может заплакать. Она быстро сказала:
— Конечно, я освобождаю тебя от твоего честного слова.
Фаддейка глянул на нее хмуро и требовательно:
— Так быстро нельзя. Это надо серьезно. Ты должна подумать и все решить.
— Хорошо, я подумаю.
— Я тебе все расскажу, и ты решишь. Ладно? Можно ведь и не сегодня. У нас ведь еще будет время…
* * *
…Фа-Тамир устало проговорил:
— Все осталось… И мы, и пески. И колокола… Вы слышали, князь, старую сказку, что иногда они звонят сами собой? То ли в предвестии новых бед, то ли в память о ком-то…
Урата-Хал промолчал. Или не расслышал, или обдумывал ответ. Но полковник легкой конницы Дах, безмолвно слушавший беседу начальников, вдруг сказал:
— Простите меня, маршал, простите, князь, но я должен сообщить то, о чем не решался говорить раньше… Колоколов нет.
— Как нет? — Князь тауринов недоуменно вскинул голову. — Их сняли? Где и сколько? Кто?
— Неужели кто-то решился нарушить обычай? — сумрачно спросил Фа-Тамир. — Тогда и другие запреты будут развеяны, как песок…
— Их не сняли. Их нет вместе с башнями и арками…
— Говори яснее, Дах, — нахмурился Фа-Тамир. И ощутил, как сбилось с ритма сердце. Будто конь оступился.
— Мы хотели похоронить Хоту-Змейку у подножья двойной башни, прозванной «Брат и сестра». Ее колокол на рассвете всегда блестел, как звезда… Мы не увидели башни. Место, где она стояла раньше, нашли по трем высохшим деревьям, но от башни не было и следа. Ни фундамента, ни даже камня. Только песок.
— Вы ошиблись местом, полковник, — сказал Фа-Тамир.
— Когда возвращались к Стану, я приказал держать на холм с каменными столбами, где висели три колокола. Их тоже нет… Я бросил в пески полсотни всадников, они к середине дня вернулись в смущении. На всем пространстве, что успели они обскакать, не жалея коней, нет ни одного колокола. И словно не было никогда… То же говорят кормчие двух лодок. Не видя привычных знаков, они заплутали в песках…
Урата-Хал покачал головой, бросил повод и скрестил на груди руки.
Фа-Тамир сказал:
— Еще одна загадка нашего мира. Это смутит многие умы.
Вождь тауринов усмехнулся:
— Только не их… — Он показал на гребень стены, где четверо мальчишек весело спорили и смеялись, готовясь отпустить еще один шар.
Они отпустили его.
Шар — большой, ярко-оранжевый — проплыл над всадниками. На нем было нарисовано смеющееся лицо с прищуренным глазом и крупными темными веснушками.
Кони стали. Всадники, запрокинув коричневые лица, смотрели, как шар уходит в непривычно посветлевшее небо…
* * *
— У нас ведь еще будет время, — сказал Фаддейка.
«А правда, у нас еще будет время!» — радостно подумала Юля. Фаддейка дергал ее за левую руку, правой она сдернула с него вязаный колпачок и растрепала его апельсиново-морковные кудри. Тогда он заулыбался и сказал:
— А про песню не забудь. Сегодня же споешь.
— Ох, ну какая я певица?.. Да ладно, ладно, попробую.
Они зашагали к калитке, и почти сразу Юля услышала, что кто-то идет по пустой улице следом — большой и осторожный. Оглянулась.
Золотисто-оранжевый конь шел за ними в пяти шагах. Мягко ставил копыта на гибкие доски тротуара.
