Кронштадтский детектив 1
Кронштадтский детектив
Повесть
Вадим Инфантьев
Рисунки А. Сколозубова
Вступление
При взгляде на карту Кронштадт похож на огромную птицу. Она села на воду, прикрыла крыльями гранитных фортов подступы к Ленинграду, нацелив в открытое море вытянутую шею Толбухинской косы.
Я родился в Кронштадте, здесь же родился и мой отец Алексей Прохорович, здесь вырос и мой дед Прохор Алексеевич, и меня в честь деда нарекли тоже Прохором.
Сейчас, когда я пишу эти строки, я, пожалуй, один из самых старых кронштадтцев. За девять десятков прожитых лет много пришлось увидеть и испытать.
Я люблю свою гранитную родину - Кронштадт. И куда бы ни бросала меня судьба, я видел его во сне, наяву бредил его прямыми строгими улицами, от берега до берега насквозь продуваемыми морским ветром, его гаванями и гранитными причалами.
На броненосце "Слава" я дрался с немцами в Ирбенском проливе в первую мировую войну, боролся в Петрограде за Советскую власть. Бил белых на Каме и Волге... До и Великую Отечественную войну не сидел без дела.
Историю Кронштадта я изучил по книгам и документам, по рассказам его старожилов.
...Все лето 1703 года на берегах Невы звенели топоры, визжали пилы, ухали чугунные бабы, загоняющие в прибрежный грунт сваи - спешно строился Петербург. Питербурх, как тогда называли его... Но все это лето в устье Невы стояла в боевой готовности шведская эскадра под командованием вице-адмирала Нумерса. А первые русские боевые корабли еще только строились в Лодейном Поле, где неотлучно находился сам Петр I.
В октябре шведская эскадра ушла на зимовку в Выборг. Тогда Петр I на яхте, в сопровождении галиота, вместе с плывущим по Неве осенним льдом впервые вышел в открытое море.
В холодной дымке перед русскими матросами открылся вытянутый с востока на запад остров Ретусари, покрытый лесом да болотами, площадью всего в 15 квадратных верст... В этом неказистом пустынном острове Петр увидел ключ, замОк, щит будущего Петербурга.
Отлично понимая, что враг силен и далеко не глуп, что он скоро осознает свой промах, Петр приказал укреплять остров, но превратить его сразу в крепость было не под силу. И Петр, сам промеряв судоходный фарватер у южного берега острова, приказал к весне соорудить возле него насыпной форт Кроншлосс, или, как вскоре стали его называть, Кроншлот - коронный замок, а крепость и город на острове Котлин нарекли Кронштадтом - коронным городом.
В наказе Петра первому коменданту Кроншлота говорилось: "Содержать сию ситадель с божьей помощью, аще случится, хоть до последнего человека".
С первых дней существования Кронштадта ни один вражеский корабль не сумел пройти к Неве. А город-крепость рос и креп с каждым годом. Возводились все новые и новые насыпные форты - надежные помощники Кронштадта. Они и поныне грозно возвышаются над водой. Одетые гранитом, они спокойно выдерживали удары не только чугунных ядер, но и тяжелых немецких снарядов в годы Великой Отечественной войны.
Враги давно отказались от мысли прорваться к Петербургу с моря. Правда, в последний раз они похвалялись сделать это во время войны 1854-56 годов. Тогда, осадив Севастополь, англо-французское командование решило нанести России удары и на других морях. Командующий эскадрой адмирал Нэпир хвастливо заявил, что он позавтракает в Кронштадте и пообедает в Петербурге...
Но вместо боевых действий английские крейсера стали охотиться за финскими рыболовными и торговыми шхунами и нападать на прибрежные финские поселки, где не было ни одного солдата. Потом вся армада двинулась на Кронштадт и остановилась вне досягаемости огня его орудий. Западные газеты писали, что Петербург охвачен паникой и обезлюдел. На самом же деле по воскресеньям любопытные петербуржцы, кто в экипаже, кто пешком, направлялись к Петергофу и Ораниенбауму, чтоб во время завтрака на свежем воздухе поглазеть на стоявший в бездействии флот "владычицы морей" Англии и ее союзника Франции.
Тогда мой дед Прохор служил канониром на гребной канонерской лодке. Это были небольшие корабли с восьмьюдесятью гребцами, вооружеными через одного саблями, топорами и кремневыми ружьями на случай абордажной схватки. На носу и корме стояло по одной пушке. Канонерки действовали в финских шхерах, где тяжелым кораблям противника маневрировать было трудно.
Однажды эскадра союзников пыталась прорваться к Выборгу, и с ней вступили в бой гребные канонерки и пароход "Тосно". Врага отогнали, потопив несколько баркасов. В этом бою вражеским ядром моему деду оторвало ногу. Он говорил, что пройди ядро на фут ниже - и лодка была бы потоплена.
Все форты южнее Кронштадта строились еще в первой половине прошлого века. А северные большие форты Тотлебен и Овручев, переименованные в 1921 году в Первомайский и Краснофлотский, а также семь номерных небольших фортов восточнее их начали спешно сооружаться с 1893 года.
К строительству северных фортов я имел прямое отношение будучи двенадцатилетним мальчишкой. Это были светлые, романтические дни моего трудного далекого детства, и я на всякий случай решил для себя изложить это на бумаге. И если мои записи когда-нибудь попадут вам, то хотите верьте, хотите нет, считайте это легендой... как вам угодно.
В семью копейка
Мой отец, отслужив на флоте командором, был хорошим слесарем-оружейником, и его с Кронштадтского пароходного завода перевели на Сестрорецкий оружейный.
Дед мой продал крохотный домишко в Кронштадте и приобрел домик на окраине Сестрорецка, в котором и поселилась наша семья: дед, отец, мать, я и младшие сестренки: Лида, Поля и Нюра.
Дед под старость не мог работать на заводе, но и сидеть без дела он не мог, не такова наша рабочая порода. Он сколотил себе крохотную каморку и целыми днями чинил, лудил, паял самовары, кастрюли, чайники, даже ходики ремонтировал. Но искусней всего дед Прохор оказался в изготовлении рыболовных снастей, особенно блесен и крючков.
Он ковал крепкие крючки на угрей, щук и судаков, делал белые - луженые - и вороненые, до самых крохотных - мушельных. Я всегда удивлялся, как это он отточенным тонким зубильцем, которое как-то удерживалось в его огромных черных пальцах, легким ударом крохотного молоточка насекал острую бородку у жала крючка, чтоб рыба не срывалась после подсечки. Ведь чуточку не рассчитай силу удара - и крючок толщиной в конский волос перерубится надвое... Но особенно дед прославился своими голубыми крючками, к нему за этими крючками приезжали рыболовы-любители из самого Петербурга.
Семье нашей приходилось трудно. Подрастали сестренки. Когда жили в Кронштадте, мать стиркой подрабатывала: офицерам белье стирала, крахмалила. Заказчиков много было. А здесь, в Сестрорецке, господ мало и стирать некому.
В Кронштадте, да поначалу и здесь, в Сестрорецке, мы с дедом рыбу ловили: летом угрей, окуней, судака, зимой корюшку. А потом рыбалка деду стала не под силу.
Как я ни хотел учиться, но после третьего класса церковно-приходской школы заявил, что пойду на завод учеником слесаря, буду помогать семье.
Отец насупился, подумал-подумал и со вздохом ответил:
- Видно, брат, не судьба и тебе выбиться в люди. Поговорю с мастером. Год даром будешь работать, потом жалованье положат копеек двадцать-тридцать в день, через год будут по пятаку набавлять. Все в семью копейка.
Я стал работать на Сестрорецком оружейном заводе. Отец договорился с мастером, чтоб по субботам я не работал, а шел на рыбалку. Мне от дела удачливость в этом передалась, да и места и повадки рыбьи знал. Мастер согласился, оговорив, чтоб часть улова к нему приносили даром. Пришлось согласиться.
Летом рыбалка - милое дело. Солнышко встает, чайки летают. Парусные корабли и пароходы проходят на горизонте. Тепло... А зимой? Встаешь - в избе холодина, мать печь растапливает. Только горячим чаем и согреешься. Ставишь на санки ящик под рыбу, снасти привязываешь, пешню и - на лед залива. А мороз перед рассветом всегда особенно злющий, аж дыханье перехватывает. Снег под валенками визжит, а звезды на небе бледно- синие от стужи - оледенели за ночь. Согреешься или нет по дороге, но как пришел на место - сбрасывай полушубок и берись за пешню, чтоб лунки долбить. Тут быстро пот прошибет. В прорубленной лунке с клекотом вспучивается темная, как чернила, вода, даже на лед выплескивается. Лунку надо тотчас прикрыть снежком, , чтоб светом рыбу не распугать, а рядом долбить следующую лунку.Потом снег с лунок осторожненько разгребешь и опускаешь в воду удочки. На самом конце лески свинцовое грузило, оно ложится на дно и чуть притапливает поплавок, чтоб его льдом не прихватило. А лед в лунке прямо на глазах появляется, сначала тоненькие иголки, потом лучики, чуть прозевал - уже как оконное стекло. Его осторожно снимаешь медной чумичкой. Тут надевай полушубок, укутывайся и жди клева.
Больше всего я люблю ловить корюшку. Она зимой ценится раза в три дороже салаки. Рыба эта особая и вкус у нее особый. Только что выловленная, она пахнет свежими огурцами. Зайдешь с ней в дом и вдруг запахнет, словно летом в огороде. А чистить ее надо не как обычную рыбу. Берешь пальцем под жабры, сразу вытаскиваешь всю требуху - и на сковородку. Мясо корюшки нежное, чуть сладковатое, а прожарившиеся плавнички и хвостики становятся прозрачными, словно янтарными, и вкусно похрустывают на зубах.
Но полежит корюшка даже на морозе два-три дня и превращается в обыкновенную рыбу вроде салаки или плотвы, теряет свой огуречный запах и нежный вкус. Поэтому и любят корюшку только там, где ее ловят. особенно зимой, когда запах ее еще приятнее.
В субботу и воскресенье мать везет корзину наловленной мной корюшки в Петербург и продает по рублю-полтора за сотню.
По утрам мать старается меня посытней накормить.
- Ешь, Проха, тебе весь день на морозе, а мы в тепле.
- Спасибо, маманя, я сыт, - отвечаю я и спрашиваю: - У нас вечером опять гости будут?
- Может и будут, - вздыхает мать и подкладывает мне в тарелку каши.
Из-за перегородки доносится кашель и голос деда:
- Ешь, Проха. Сегодня шибко студено и ветренно на заливе будет. Костями чую.
Дед всегда так говорит, даже в оттепель. И лишь иногда добавляет:
- Вечером опять попрыгаешь у ворот.
Значит, у нас будут гости.
Странный народ - взрослые. Считают тебя глупее, чем ты есть на самом деле. А я все понимаю. Понимаю, зачем отец в заборе, что на пустырь выходит, две доски оторвал и оставил висеть каждую на одном гвозде. Какие же это гости, когда за целый месяц одну и ту же бутылку водки на стол ставят и не пьют? Приходят по одному, тихонько, скромно, ждут дядю Семена - токаря с завода. У него усы, как старые сапожные щетки, во все стороны торчат. Иногда дядя Семен приводит с собой незнакомого человека, видно - из города. Здешних я всех знаю.
Мать накрывает на стол, раздувает сапогом самовар. Обычно гости как сороки трещат, прежде чем сесть за стол, а тут усаживаются молча, и отец говорит мне через плечо:
- Проха, марш на двор, поторчи у калитки и если кто чужой направится к нам - стукни три раза в окошко.
- Фараон, что ли? - спрашиваю я.
- Ты полегче насчет фараонов. Иди, знаешь, что надо делать.
- Тоже мне дело, - ворчу я и выхожу на мороз.
Стою у калитки на улице, мерзну и злюсь. Вначале я думал, что раз отец бывший комендор, а все его друзья оружейники, то может, они бомбу против царя делают или пушку какую-то особенную. Заглянул в окошко - сидят и какие-то книжки вслух читают, да разговаривают чуть не до полуночи, а завтра к семи утра надо на завод. А если в субботу, то им спать хоть весь день, а мне чуть свет - на лед за рыбой.
Однажды отец поздно вечером вдруг вышел из дому, я сразу зажег свечку и ну читать Жюля Верна. Очень его люблю. Мне эти книжки местный учитель дает. У него их целые полки, и даже в сундуках лежат. Слышу, отец по чердаку ходит, доски на потолке скрипят. Потом в углу стал скрестись, как кот...
На следующий день я забрался на чердак. Там хлам еще от прежнего хозяина остался - пылью покрылся в палец толщиной. А там, где вещи перерыты, пыль слетела. Я и откопал в углу завернутые в холстину тоненькие книжки. Подошел к окошку и стал читать. Ни про бомбы, ни про пушки ничего там не писано - сплошь непонятные слова. Потом одну книжку открыл. Оказалось - про привидения. Так и написано: "Призрак бродит по Европе - призрак коммунизма..." Не в заброшенном доме, не в старинном замке, а по всей Европе! А ну как к нам забредет, ведь Петербург - окно в Европу? Еще в школе об этом говорили...
Спустя много-много лет я до конца понял смысл этой небольшой, но великой книжки, а тогда у меня голова трещала от непонятных слов. Прочитал единым духом, будто музыку слушал. Не церковную - она гнусавая, и не военную, - в ней много барабанов, а какую-то очень важную, хоть непонятную. То, что пролетарии, - мне понятно, отец не раз говорил, что мы пролетарии. А конец книжки мне страшно понравился: "Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"
В другой книжке было написано, что рабочие должны трудиться всего восемь часов в день. Сколько же это времени будет свободного! Сколько можно успеть сделать!..
Однажды не утерпел я и спросил отца:
- Папаня, как же так получается: пролетарии должны соединяться, бороться за коммунизм, а он - призрак...
Отец даже подскочил на месте и набросился на меня, откуда, мол, все это узнал. А я ему и говорю:
- Давай, я эти книжки в скворечник спрячу. Никто не догадается, а если и захочет - не доберется - свалится. Я же лазучий.
Отец накричал на меня, чтоб я немедля забыл обо всем этом и ничего на мои вопросы не ответил.
... - Проха, вставай! Рыбалку проспишь!
- Мамань, я еще только две минуточки.
От сладкой слюнки сохнет уголок рта. Подушка теплая, лежу и думаю: досчитаю до двенадцати и оторву голову от подушки.
- Раз, два, три...
А голова все глубже вдавливается в подушку.
- Девять, десять, одиннадцать...
"Только бы не заснуть..."
- Одиннадцать с половиной, одиннадцать и три четверти...
- Проха! - кричит мама.
Уперся обеими руками в матрас и оторвал голову от подушки.
А когда выходишь в синюю жуть предрассветных сумерек, на душе так тоскливо, словно все о тебе забыли и страшные мысли лезут в голову: "Вот замерзну на льду - плакать будут, жалеть, что так рано будили".
А пока идешь - мысли развеются, восток становится все розовее и розовее, и сам согреваешься.
Зимой рыба движется мало. Иногда повезет - пробьешь лунку над косяком и таскай корюшку одну за другой, а порой десять лунок продолбишь, и хоть бы в одной клюнуло. Но даже если и нет клева, то надо сидеть и ждать. Может, рыба еще не проснулась, может, испугалась стука пешни, а может, стая еще не подошла.
Сидишь перед лунками и столько всего передумаешь. И о том, как холодно и тесно дома, и как студено и тоскливо одному на льду, и как долго приходится работать на заводе - уходишь туда затемно и приходишь домой при звездах... А сестренкам носить нечего... И маманя так быстро стареет...
дальше
дальше
<<<
____________________________
____________________________
