Умирающее озеро
Рассказ
Н. Сладков
Н. Сладков
Мох колыхался под ногами, как пружинный матрас. Видно было, как подо мхом кругами расплывались волны. Покачивались кривые и хилые сосенки, странно шевелились кочки с багульником.
Когда-то тут побывало озеро. Оно и сейчас тут, только сверху застелено моховым ковром. В ковре тут и там дыры - "окна". Вода в этих окнах черным стеклом. Подойти к этим окнам почти невозможно: моховая сплавина прогибается под ногами и тонет...
Я лег на живот, растопырил широко руки и ноги - распластался как мог, - и пополз. Дополз до окна, надел на лицо маску, вдохнул через трубку свежего воздуха и, как тюлень в полынью, соскользнул в окно вниз головой. День сразу померк, и наступила ночь. Я опускался в глубину, и яркое окно надо мной становилось все Уже и Уже.
Вот и дно - холодное и вязкое, как кисель. Я по пояс утонул в нем, а под ногами все еще была какая-то жидкая каша.
Высоко над головой - черный мохнатый моховой потолок с голубыми дырами. В каждую дыру врывается свет и голубой колонной упирается в дно. И кажется, что вся эта мохнатая черная крыша держится на голубых колоннах...
На одном вдохе под водой долго не просидишь. Я рванулся вверх и высунулся в соседнее оконце. Это было даже не оконце, а скорее форточка: только-только протиснуть плечи и голову. Я протиснулся в нее снизу, и лягушки, сидевшие вокруг форточки, в ужасе запрыгали в разные стороны.
И мне было жутко торчать в моховой дыре, свесив ноги в темную глубину. И хотелось скорее выбраться на сплавину к свету и солнцу. Но уж очень был заманчив этот мир под ногами. Черный подводный мир на голубых прозрачных столбах и колоннах...
Я отдышался, поглубже вдохнул и, оттолкнувшись ногами, ушел вниз. И снова меня обволокла темнота. И снова тут и там голубели призрачные колонны. Какие-то лохмотья пучками мочалок свисали с "мехового" потолка и волочились по голой спине. Я плыл к соседнему столбу света.
Будто луч прожектора бьет сверху вниз. И в синем свете, как снежные хлопья вокруг фонаря, порхают блестящие рыбки. Подплываю к голубому лучу и тяну вперед руку; кажется, что его можно потрогать, погладить, а если постучать по нему, то он зазвенит...
Но рука легко проваливается в луч и сразу же вся синеет. И по телу побежали мурашки. Это рыбешки набросились на меня, как комары, и стали щипать и щекотать кожу мягкими холодными губами. Они щекотали мне бока, руки и ноги, но мне было совсем не смешно: ведь делали-то они это от голода...
Озеро умирало. Раньше моховой потолок не закрывал небо, солнечный свет лился на дно каскадами. Зеленели водоросли, бурлила жизнь, и рыбы были сыты и веселы.
Сейчас только узкие лучики пробивались сквозь потолок. В их тусклом свете шевелились на дне хилые водоросельки, похожие на картофельные ростки, проросшие в погребе. Озеро умирало, и вместе с ним должны были умереть рыбы.
Я плыл, а рыбешки тянулись за мной и все щипали тело холодными жадными губами...
Говорят, что в торфяных озерах бывает двойное дно. Будто бы в верхнем торфяном дне есть дыры, через которые можно проникнуть еще глубже, в самый "подвал" озера. И только там уж настоящее дно.
Вот бы заглянуть и туда!
Я скольжу над самым дном, вглядываюсь в каждую впадину, в каждую тень, но черных дыр на дне нет.
Может, и к лучшему: лезть в них совсем неохота. Тянет к свету, тянет наверх.
К самому лицу подплывают две рыбы и смотрят в упор золотыми, по-рыбьи спокойными глазами. Толстые губы их тихо шевелятся: то ли они что-то прожевывают, то ли о чем-то шепчут. Уж они-то все знают про свой черный мир на синих столбах. Знают и про хвойное дно. А может, они просто просят о помощи?
Ведь скоро толстые световые колонны, которые еще подпирают их темный мирок, превратятся в тонкие лучики. И жизнь озера повиснет на этих голубых волосках. И, может быть, я последний, кто все это видит.
Потом сплавина сомкнется и все будет кончено. И только пружинная зыбкость мохового ковра под ногами случайного путника, да странные поклоны искривленных сосенок, да непонятное вздрагивание и покачивание моховых кочек напомнят о похороненном здесь озере.
Когда-то тут побывало озеро. Оно и сейчас тут, только сверху застелено моховым ковром. В ковре тут и там дыры - "окна". Вода в этих окнах черным стеклом. Подойти к этим окнам почти невозможно: моховая сплавина прогибается под ногами и тонет...
Я лег на живот, растопырил широко руки и ноги - распластался как мог, - и пополз. Дополз до окна, надел на лицо маску, вдохнул через трубку свежего воздуха и, как тюлень в полынью, соскользнул в окно вниз головой. День сразу померк, и наступила ночь. Я опускался в глубину, и яркое окно надо мной становилось все Уже и Уже.
Вот и дно - холодное и вязкое, как кисель. Я по пояс утонул в нем, а под ногами все еще была какая-то жидкая каша.
Высоко над головой - черный мохнатый моховой потолок с голубыми дырами. В каждую дыру врывается свет и голубой колонной упирается в дно. И кажется, что вся эта мохнатая черная крыша держится на голубых колоннах...
На одном вдохе под водой долго не просидишь. Я рванулся вверх и высунулся в соседнее оконце. Это было даже не оконце, а скорее форточка: только-только протиснуть плечи и голову. Я протиснулся в нее снизу, и лягушки, сидевшие вокруг форточки, в ужасе запрыгали в разные стороны.
И мне было жутко торчать в моховой дыре, свесив ноги в темную глубину. И хотелось скорее выбраться на сплавину к свету и солнцу. Но уж очень был заманчив этот мир под ногами. Черный подводный мир на голубых прозрачных столбах и колоннах...
Я отдышался, поглубже вдохнул и, оттолкнувшись ногами, ушел вниз. И снова меня обволокла темнота. И снова тут и там голубели призрачные колонны. Какие-то лохмотья пучками мочалок свисали с "мехового" потолка и волочились по голой спине. Я плыл к соседнему столбу света.
Будто луч прожектора бьет сверху вниз. И в синем свете, как снежные хлопья вокруг фонаря, порхают блестящие рыбки. Подплываю к голубому лучу и тяну вперед руку; кажется, что его можно потрогать, погладить, а если постучать по нему, то он зазвенит...
Но рука легко проваливается в луч и сразу же вся синеет. И по телу побежали мурашки. Это рыбешки набросились на меня, как комары, и стали щипать и щекотать кожу мягкими холодными губами. Они щекотали мне бока, руки и ноги, но мне было совсем не смешно: ведь делали-то они это от голода...
Озеро умирало. Раньше моховой потолок не закрывал небо, солнечный свет лился на дно каскадами. Зеленели водоросли, бурлила жизнь, и рыбы были сыты и веселы.
Сейчас только узкие лучики пробивались сквозь потолок. В их тусклом свете шевелились на дне хилые водоросельки, похожие на картофельные ростки, проросшие в погребе. Озеро умирало, и вместе с ним должны были умереть рыбы.
Я плыл, а рыбешки тянулись за мной и все щипали тело холодными жадными губами...
Говорят, что в торфяных озерах бывает двойное дно. Будто бы в верхнем торфяном дне есть дыры, через которые можно проникнуть еще глубже, в самый "подвал" озера. И только там уж настоящее дно.
Вот бы заглянуть и туда!
Я скольжу над самым дном, вглядываюсь в каждую впадину, в каждую тень, но черных дыр на дне нет.
Может, и к лучшему: лезть в них совсем неохота. Тянет к свету, тянет наверх.
К самому лицу подплывают две рыбы и смотрят в упор золотыми, по-рыбьи спокойными глазами. Толстые губы их тихо шевелятся: то ли они что-то прожевывают, то ли о чем-то шепчут. Уж они-то все знают про свой черный мир на синих столбах. Знают и про хвойное дно. А может, они просто просят о помощи?
Ведь скоро толстые световые колонны, которые еще подпирают их темный мирок, превратятся в тонкие лучики. И жизнь озера повиснет на этих голубых волосках. И, может быть, я последний, кто все это видит.
Потом сплавина сомкнется и все будет кончено. И только пружинная зыбкость мохового ковра под ногами случайного путника, да странные поклоны искривленных сосенок, да непонятное вздрагивание и покачивание моховых кочек напомнят о похороненном здесь озере.
_____________
1970-е
1970-е
