Свежий ветер 3
Олег Орлов. Рис. С. Острова
На мели
А хорошо сидеть вот так, в теплой сухой каюте "Норд-Веста".
На плите жарится и скворчит колбаса с макаронами, в меру поперченная, а крышка чайника вот-вот начнет бить тревогу.
Свет от желтых плафонов падает на этот маленький уютный мир низких коек, шерстяных одеял и висящей одежды; мир, где все под рукой в этой продуманной тесноте, будь то бинокль, нож, зюйдвестка, ракетница или штопор.
Дождь горстями дроби рассыпается по крышке рубки, но сюда, в каюту, не попадает ни капли.
Джерри дремлет или делает вид, что дремлет, вытянувшись на чужой койке; вода булькает за бортом, который изменяет и усиливает все звуки; гости, пришедшие на "Норд-Вест" покататься и застрявшие на нем из-за проливного дождя, дуются за подвесным столиком в карты, обвиняют Натаху в жульничестве и ждут не дождутся ужина.
И хорошо тогда вспоминать про всякие ужасные штормы и разные страшные морские истории.
Я-то попадал и в штормы и в кое-какие истории, но все это не было ни ужасным, ни страшным, а самое скверное, считаю, было тогда, когда "Норд-Вест" сидел на мели.
Со мной это случилось дважды, и вот как это было.
Однажды возвращался я, не помню уже откуда, в Ленинград. На яхте я был один. Ветер тянул, тянул да и скис, и закачался мой "Норд-Вест" в наступающих сумерках напротив того места, что называют "Лахтинским корытом" - за то, что в него можно попасть легко с южным ветром и в глубокую воду и не выбраться при северном ветре в мелкую.
Я посмотрел на закат, красно-черный, зловещий, не обещавший ничего хорошего. Но делать было нечего, приходилось ночевать в море.
Я нехотя спустил паруса и бросил якорь.
Вблизи не было ни души. Только много мористее медленно, точно ощупывая фарватер, выходил громадный танкер, странный своей длинной пустой палубой и сдвинутой к самой корме высокой надстройкой.
Я посидел, покурил в приятной тишине, заметил про себя расположение ближайших огней на берегу, прикинул расстояние до них, еще раз взглянул на кровавое солнце, тщетно пытавшееся разодрать иссиня-черные тучи, и лег спасть.
Я сильно устал за прошедшие сутки, уснул быстро и начало шторма проспал.
Когда я приподнял голову от подушки и прислушался, яхту кидало очень сильно, и я собственным телом ощутил, как она, напрягаясь, дергает якорный канат.
Якорь у меня был хотя и тяжелый, но один, так как на прошлой неделе второй якорь я одолжил знакомым, уходившим в поход и потерявшим до этого свой собственный, - надо же было выручать ребят - и до сих пор мне этот мой второй якорь не вернули.
Самым отвратительным, когда я выскочил наверх, были не ветер и не волна, самым отвратительным был туман, клочьями, серыми, как волчья шерсть, летевший над водой.
Никаких огней, конечно, не было видно, и это было хуже всего: я не знал, где лахтинский берег, близок ли он и долго ли "Норд-Вест" волочил свой якорь по грунту.
Кинулся к компасу: ветер был южный! "Эге, старина "Норд-Вест", пора сматываться отсюда", - пробормотал я достаточно громко, чтобы "Норд-Вест" услышал.
Я задраил люки, выбрал с десяток метров якорного каната и с трудом поднял грот-парус. Шкоты закрепил, руль бросил, зная, что "Норд-Вест" сам будет менять галсы, и перебежал на бак.
Якорь пошел быстро. Через две секунды я уже сидел на руле, а "Норд-Вест" отчаянно кренясь, весь в шумной, мерцающей пене, начал выползать на ветер.
Повторяю, как близко от меня берег, я не знал. Я делал очень короткие галсы, рассуждая так: "Если "Норд-Вест" и тянул довольно долго свой якорь в мягком грунте, то, выбираясь против ветра, я как бы возвращался по этой вспаханной им морской борозде, лишь немного отклоняясь влево и вправо; и уж если сам "Норд-Вест", дрейфуя, не сел на мель, то лучшее, что я смогу сделать - это выбраться тем же путем обратно".
Туман сделался более редким, ветер раздирал его, топил в волнах, уносил вместе с пеной ввысь и отбрасывал к невидимому берегу.
Так прошло около получаса, и я начал было успокаиваться, полагая, что отошел от опасной близости берега порядочно и что "Лахтинское корыто" кончилось, началась глубокая вода и можно пройтись левым галсом подальше.
Так уж всегда бывает: только успокоишься - и нА тебе: сюрприз...
"Норд-Вест", который шел под большим креном и с хорошей скоростью, вдруг мягко лег на борт, прочертив килем по мелкому месту, и, беспомощный и неподвижный, тотчас же принял на себя большую волну.
Мель была справа, ветер по курсу дул слева, все более наваливая "Норд-Вест" на мелкое место.
Всюду, куда бы я ни тыкал футштоком, воды было меньше метра.
На яхте я был один, и помощи мне ждать было неоткуда.
Выход был такой: убрать грот, развернуть "Норд-Вест" на мели, перевалив его на другой галс, поднять все паруса, рискуя лечь ими на воду, и сняться с мели с ветром.
Но хорошо все это сказать или написать, а попробуй-ка ты, человек, весящий каких-нибудь шестьдесят пять килограммов, развернуть яхту весом в две с лишним тонны, врезавшуюся своим чугунным плавником в вязкий ил.
Потеряв счет времени, упирался я футштоком в дно так, что трещала спина, и раскачивал "Норд-Вест", стараясь перевалить его нос за линию ветра. Спина выдержала, но треснул футшток, и я полетел в воду.
Выбравшись, я скинул одежду, спрыгнул в воду и принялся толкать нос "Норд-Веста" руками. Но и то, что мне удавалось сделать в какой-то миг, сильная волна или новый порыв ветра уничтожали начисто.
Сколько я себя помню, в жизни я плакал всего два раза: когда совсем маленьким упал с железной лестницы и сломал себе переносицу, и потом, позднее, когда немного подрос, был ни за что избит шпаной в парке и не имел еще сил рассчитаться.
Но вот сейчас у меня по щекам текли слезы бессилия. Я видел мой "Норд-Вест", надежный, выносливый, привычный, послушный, точно живое любимое существо, - беспомощным, гибнущщим, и я ничего не мог поделать. Не хватало, быть может, небольшого усилия, толчка, второго человека, футштока, более длинного, чем мой сломанный, или двадцати лишних килограммов веса мне самому, чтобы сдвинуть яхту. Но всего этого не было, сам я выдохся и продрог, яхту все больше наносило на мель, и, проклиная ветер и волны, я орал что-то обидное в черно-серую тьму, и по щекам у меня текли слезы. Если бы кто-нибудь видел их, я бы сказал, что это брызги волн или пот усталости. Но я был один.
В ту ночь я вдруг отчетливо прочувствовал те сотни трагедий капитанов, терявших свои корабли: неповоротливые каравеллы в Магеллановом проливе, легкие бриги на австралийских рифовых барьерах, быстроходные фрегаты у коварных берегов Африки...
Я вдруг увидел их глаза, в которых качались уходящие в пенные водовороты мачты, как руки, взывающие о помощи, глаза, устало взирающие на то. как катятся, сшибая все на своем пути, многопудовые пушки, на мечущихся возле шлюпок людей, на молнии, освещающие черные, гнилые зубы рифов и черные, полные неведомых опасностей чужие берега...
Я услышал треск дерева и вопли страха, проникся на миг обреченностью этих людей, давно ставших тенями воображения, мне стало страшно и одиноко, и тогда я взял себя в руки.
Я спустился в каюту, достал из прорезиненных мешков сухую теплую одежду, быстро оделся. съел, чтобы подкрепить силы, две пригоршни сахара и пожевал сухого кофе. Затем вытянул из форпика запасной гик, который был метра на полтора длиннее сломанного мною футштока.
Это была последняя и отчаянная попытка спасти "Норд-Вест". И сам "Норд-Вест", казалось, понял это. Он напружинил мышцы своих шпангоутов, сливая свои раскачивания с моими усилиями. Все отчаяние обреченности я вложил в силу рук. Сантиметр за сантиметром отводил я нос своего кораблика от мели, на ветер, к спасению. Минута, две... Пять минут. Я пережидал порывы ветра и снова упирался гиком в проклятую мель. Еще минута, еще сантиметр... Еще минута, и еще один крошечный сантиметр, ничего не значащий там, на твердынях суши, но для меня значащий так много.
Вот уже ветер дует с носа, и дело пошло легче. Вот уж ветер и волна работают не против меня, но в мою пользу, потому что "Норд-Вест" перевалил-таки за линию ветра и лег на правый борт...
Теперь скорей поднять грот и выбрать втугую шкоты, чтобы накренить яхту еще больше. Будь у меня на борту еще человек, я бы послал его на мачту и это здорово помогло бы крену.
Эй, ветер, теперь можешь дуть сильнее, а я еще поставлю против тебя бизань - можешь нажимать своими влажными ладонями. Теперь ты не враг мне, твои усилия тянут "Норд-Вест" на глубокое место... Ну же, ну, дунь хорошенько.
"Норд-Вест" ползет, ползет, за его рулем уже закручиваются воронки. Еще размах, еще усилие, еще порыв ветра - и вот мы сползаем с мели. Мель нехотя выпускает нас...
Наверное, вырвавшаяся из когтей ястреба птица или лань, избежавшая капкана, не летит так стремительно, как летел "Норд-Вест".
Часа через два ветер стих, от тумана не осталось и следа, и когда с восходом солнца я подходил к дремлющим яхтам клуба, никто не поверил бы мне, что совсем недавно я так отчаянно сражался за "Норд-Вест" и едва не потерял его...
В другой раз я сел на мель со всей моей командой - с Натахой, Алешкой и Джерри.
Дело было так. Рано утром с хорошим ветром вышли мы из Петергофа и взяли курс на Зеленогорск.
Когда мы проходили мимо фортов, упросила меня Натаха подойти к какому-нибудь из них, потому что у нее осталось несколько метров кинопленки, а форты она еще не снимала.
Вспомнив, что я никогда не бывал на пятом форту, где, по слухам, валялись на мелком месте две старинные морские корабельные пушки, которые давно уже хотелось мне осмотреть, да кроме того, знал я еще, что на этом форту очень давно, во времена Пушкина, скрывались уходившие по льду Финского залива рассеянные картечью Милорадовича декабристы, - я согласился.
Подходы к фортам неважные. Тут и там можно наткнуться на не обозначенные вехами камни, ряжи и кусты дубовых свай двухсотлетней давности, ушедшие ныне под воду.
День обещал быть отличным. Солнце весело и тепло светило, невысокие волны, шедшие от Кронштадта, не мешали ходу "Норд-Веста". Чайки носились с криками, то увязываясь за кораблями и опускаясь на их кильватерную струю, чтобы подобрать выброшенные камбузные отбросы, то взлетали высоко и парили, качаемые боковым ветром.
Облака были редкие, в западной части горизонта.
Простор воды звал идти и идти вперед, и ничто не предвещало беды.
В полумиле от форта я из осторожности растравил шкоты, чтобы "Норд-Вест" сбавил ход. Алешка с удивлением посмотрел на меня, но ничего не сказал. Одну из корабельных заповедей - "рулевому советов на дают и вопросов глупых не задают" - он запомнил хорошо.
Натаха, примериваясь, нацеливалась на форт кинокамерой.
Мы приблизились у форту и прошли немного вдоль него, высматривая, где бы причалить. Вся его южная часть тянулась перед нами высокой стеной с редкими причальными кольцами такой величины и на таком уровне, что казалось: когда-то к форту причаливали корабли великанов из сказок Шехерезады. Нам-то, во всяком случае, здесь было не выбраться.
Обходить форт с запада не имело смысла - ветер был навальным, и я повернул, чтобы прощупать форт с востока.
Берег здесь был тенистый, и темная вода казалась глубокой. Это-то меня и сбило с толку. Кроме того, высмотрев подальше вроде бы хорошее место для стоянки "Норд-Веста", я на минуту-другую отвлекся от воды.
Натаха, Алешка и Джерри во всю глазели на проплывающие мрачные красоты форта, да они бы и не обратили внимания на то, что волны здесь немного мельче и их бесцельная толчея, если внимательно присмотреться, говорила, что именно здесь - предательская мель, да еще какая мель! - от форта к востоку на четверть мили, мель каменистая и обозначенная вехой только в своей мористой части, вехой, из-за низкой воды почти лежащей горизонтально и потому с "Норд-Веста" вообще невидимой.
Мы совсем уже собрались причаливать, как "Норд-Вест" заскрежетал килем по булыжникам и лег правым лагом на воду так резко и под таким углом, что Джерри заскользил и заскреб лапами по палубе и, если бы не леера, свалился бы в воду.
Самое, пожалуй, скверное во всех и всяких посадках на мели, авариях и кораблекрушениях - их неожиданность, та мгновенная перемена радостного ощущения движения вперед, ощущения свободы корабля, того удивительного чувства, знакомого морякам, что вот сейчас откроется то неведомое и лучшее, поискам чего они посвятили жизнь, те зачарованные острова посреди суровых морей, - на внезапный плен, цепкий, коварный, подкарауливающий корабль, подобно спруту, ожидающему оплошавшего быстрого дельфина.
Из этих печальных опытов греки вынесли легенду о Сцилле и Харибде, а английские мореплаватели, современники Кука - специальный свод советов и предупреждений всем, плавающим в неисследованных морях...
Из своих печальных опытов посадки на мель я тоже вынес кое-что, а именно: первое - не садиться на наветренную мель, а уж если нет иной возможности, садиться на подветренную; второе - всегда тщательно просматривать карты тех мест, в которых предстоит плавать, обращая особенное внимание на то, каков грунт на мелких местах; третье - иметь на борту тузик или надувную лодку, чтобы можно было завезти якорь на глубокое место; четвертое - опасаться мелей в высокую воду; и пятое - не садиться на мель вообще...
Алешка, который впервые оказался на мели, решив, что яхта уже попросту тонет, побледнел, Натаха, к чести ее, не потеряла присутствия духа или не поняла еще всего случившегося. Держась за ванты, она героически снимала на кинопленку лежащую на боку яхту, отчаянно скулящего Джерри, растерянного Алешку и меня в глубокой и печальной задумчивости.
Первым делом я вытащил и затолкал в кокпит Джерри. Потом послал Алешку посмотреть, нет ли воды в трюме.
Воды в трюме не было. Я принялся убирать паруса, а посуровевшие, ничего не спращивающие и понимающие по моему виду, что дело и так обстоит неважно, Натаха и Алешка помогали мне.
Затем мы начали снимать "Норд-Вест" с мели.
Погода, как всегда бывает в таких случаях, словно поджидала, когда мы сядем на мель, чтобы перемениться к худшему. Облака, что плавали редко по горизонту, сгустились и понеслись над мачтами "Норд-Веста". Ветер усилился, и волна, которая была вроде бы и не заметна на ходу, здесь, на мели, пошла и злее и выше.
Мы перепробовали все. Залезли на мачту на самые краспицы, чтобы еще больше откренить "Норд-Вест". Толкали футштоками. Ёжась, соскальзывали в воду и пытались руками развернуть "Норд-Вест" килем на его жестком ложе. Ничего... "Норд-Вест" сидел, как осколок ореховой скорлупы между гнилыми зубами.
- Доставай большой якорь, - сказал я Алешке и начал разматывать бухту самого крепкого каната, какой имелся у меня про запас.
Мой большой якорь весил сорок пять килограммов. С его помощью, да нарастив еще полудюймовый канат, можно было надеяться медленно стянуть "Норд-Вест" с мели. Оставалось самое малое - завезти этот якорь метров за сорок от яхты, причем ни тузика, ни надувной лодки на "Норд-Весте" не было.
К спинкам двух коек, которые были набраны из буковых реек, быстро - а делать нам все приходилось на палубе, наклоненной на 45 градусов - мы привязали спасательный круг, два пояса, надувной жилет, Джеррин матрас, набитый крошеной пробкой, да еще три пустых закупоренных оплетенных бутыли, и из всего этого сотворили устрашающего вида плот.
Когда мы спустили его на воду, Натаха поинтересовалась, не будем ли мы, подобно всем потерпевшим кораблекрушение, высаживаться на этот остров.
- Конечно, - ответил я.
- А он необитаемый?
- Уже лет сто пятьдесят абсолютно необитаем...
- Что ж, - сказала Натаха, - будем ловить рыбу и собирать разные ракушки. И жечь по ночам сигнальные огни, чтобы нас спасли...
- Угу. В крайнем случае, мы бросим жребий и одного съедим...
Мы оставили Натаху ужасаться этим каннибальским мыслям и начали спереди на принайтовленных крест-накрест веслах, подвязывать якорь, а подвязав, отбуксировали плот подальше от "Норд-Веста" на глубину, где я и утопил якорь.
Вернувшись на яхту, подергав канат и убедившись, что якорь забрал, я скомандовал выбирать что есть сил.
Один, без ворота и лебедки, я бы, конечно, не стянул "Норд-Вест". Но нас было трое!
Медленно мы выбирали толстый, новый, ворсистый, намокший и пружинящий канат.
Для верности я, выбирая слабину, обводил канат вокруг основания мачты, а потом уже крепил его за носовую швартовную утку.
...И "Норд-Вест" пополз. Он сползал по булыжникам, а у меня болью в сердце отдавался скрежет его плавника.
Отдыхая, я дважды еще посылал Алешку проверить, нет ли воды в трюме. Но в трюме было сухо.
Через час, мокрые, замерзшие, но счастливые победой, мы стянули "Норд-Вест" на глубокую воду.
А когда яхта вольно закачалась и нахально закивала волнам бушпритом, я решил добавить к своим опытам посадки на мель шестой пункт: "Сев на мель, не отчаивайся и сражайся всегда до конца".
назад окончание
____________________________________
