Я - инспектор манежа 12
Роберт Балановский
в содружестве с писателем Арк.Минчковским
Рисунки Ю.Шабанова
Повесть "Я - инспектор манежа"
(Главы из книги)
И дальше в путь
Москва была позади. Мы опять меняли города. Вскоре судьба привела нас в Екатеринослав - город, куда я впервые прибыл с труппой Виноучи. Так ли давно это было?.. Здесь я бегал по лавчонкам за хлебом и папиросами. Теперь не мальчонком на побегушках - артистом, исполнителем номера "Человек без нервов", я вновь бродил по его улицам, гордо проходил мимо сада, где помещалось варьете, на эстраду которого некогда так мечтал попасть.
Екатеринослав стал будто серьезнее. Видно, это война наложила свой отпечаток. И здесь госпитали, и здесь множество военных на представлениях. И ожидание чего-то неминуемого, что должно скоро произойти. Ведь кровавой бойне не было видно конца, а в победу на этой войне уже никто не верил. Я замечал, что у проходящих на фронт маршевых рот теперь были жестяные котелки вместо медных, которые сияли под солдатскими скатками в начале войны. Шинели стали жиденькие, тоненького суконца, а вместо сапог на ногах красовались обмотки, похожие на зеленые бинты.
Выступали мы в деревянном здании цирка Труцци.
Программа была хотя и большая, но довольно плохонькая. Мы заканчивали третье отделение, наш номер считался коронным. Как премьеры, мы позволяли себе приходить к концу второго отделения.
В антрактах зрители толпились в небольшом фойе. Для любителей сильных ощущений там был установлен электрический автомат. За пять копеек любой желающий мог проверить состояние собственных нервов. Нужно было положить пальцы на токопроводящие пластинки. Стрелка на шкале, укрепленной на стенке автомата, показывала степень выносливости испытуемого. У автомата всегда толпился народ. Желающих испытывать нервы находилось не так уж много, зато посмотреть, как прыгала красная стрелка, - хоть отбавляй.
Наш путь за кулисы лежал через это самое фойе, и вот как-то раз, когда мы с Жоржем проходили мимо автомата, кто-то крикнул:
- Человек без нервов!
Я невольно обернулся.
Меня, видно, узнали. Какой-то тип в серой визитке с гвоздикой в кармане сказал:
- Будьте любезны, я плачу. Покажите нам, в самом ли деле у вас не имеется нервов?.. - и засмеялся.
Это был, вероятно, тертый калач. Ведь прежде в цирке такой номер, как мой, обставлялся таинственностью. Исполнитель номера порой выступал в полумаске, а реклама утверждала, что никто не видел его настоящего лица. Публике и в голову не должно было приходить, что перед нею обыкновенный парень. Иначе какой же интерес, за что платятся деньги?
Человек в визитке задумал посмеяться надо мной и разоблачить меня перед публикой. Не следовало, конечно, нам проходить через фойе, когда там гуляли зрители.Но отступать поздно. Уйти же - значило быть освистанным. Я приблизился к автомату.
Кругом заговорили.
- Гляди, тот, что без нервов!
- Он, говорят...
- Иностранец Роберт...
- А может - жулик?.. Мало ли их теперь.
- Везде обман.
- Гипноз, все гипноз, господа...
- Может, заговоренный?
Я положил пальцы на пластины. Шум сразу стих.
Ток все усиливался, но я терпел и делал вид, что мне это пустяки, нажимая пластины сильнее и сильнее. Стрелка медленно ползла по шкале и остановилась на крайнем делении. Кругом послышалось:
- Вот это да!
- Смотрите, нипочем!
- Ну и нервы, как у слона!
Я оторвал пальцы. Толпа одобрительно гудела. Человек с гвоздикой был посрамлен. Мы с Жоржем прошли сквозь расступившихся зрителей и скрылись за служебной дверью.
Моя выдержка стоила мне немало. Несколько дней болели руки и работать было не так-то легко. Но чего не сделаешь ради рекламы?
Потом приехали в Одессу.
Несмотря на войну, Одесса была чрезвычайно оживлена. На Дерибасовской улице полно праздноболтающейся публики. Очень много моряков, говорящих на разных языках, и одесситов, разговаривающих, как мне казалось, совершенно одинаково. Поражала меня горячность одесситов. Если они кого-нибудь из артистов принимали, то всей душой, бурно выражая радость. Если одесситам не нравилось - не приведи бог, освищут как нигде.
Нас, к счастью, не освистали, но иногда приезжие прославленные певцы не имели никакого успеха в этом городе и с позором уезжали восвояси. Случалось и иное - Одесса делала знаменитостью безвестного тенора или баритона, и тот покидал город, окрыленный успехом.
Или уж если случалось одесситам кого-нибудь полюбить, любовь эта выражалась столь бурно, что артиста забрасывали цветами и прямо-таки носили на руках.
В те дни, когда мы выступали в Одессе, любимцем городской публики был "феноменальный мальчик" Володя Зубрицкий, лет девяти или десяти. Его фотографии красовались в витринах всех модных одесских магазинов. В городе говорили о нем как о чуде природы. Зубрицкий и в самом деле был удивительным мальчиком. Красиво, на французский манер, одетый, с длинными, ниспадающими на плечи волосами, он стоял на возвышении посреди цирка и отвечал на вопросы зрителей2.
- Скажите, Володя... - обращался к нему на "вы", по тогдашней традиции, партнер, - кто такая Гера?
- Древняя греческая богиня, - не задумываясь, отвечал Володя. - Старшая дочь Крона и Реи, седьмая супруга Зевса - верховного бога греков. Повелительница туч и бури, солнца и дождя...
- А кого убил Парис?
- Он поразил Ахилла, попав ему стрелой в пятку, - тоненьким детским голосом, но как можно громче, отвечал мальчик.
На любой вопрос из истории древнего мира, средних веков и новейшей истории у него был готов ответ.
И вдруг слышалось:
- Сколько населения в Одессе?
Зубрицкий называл точную цифру по последней переписи.
- А какой день недели был первое января тысяча девятьсот девяносто девятого года?
Следовал безошибочный ответ.
- Пожалуйста, вот господин просит, умножьте тысячу триста сорок три на семьсот одиннадцать.
Проходило менее полминуты - и Володя уверенно называл шестизначную цифру.
Что это - цирковой трюк?
Нет. Володя Зубрицкий действительно обладал невероятными способностями, огромным, не по годам, запасом сведений и фантастической памятью.
Тогда же на эстраде выступала "ясновидящая" Люция. Этой маленькой девочке завязывали глаза, и она так же отвечала на различные вопросы, которые задавал ей из зала взрослый партнер. Он спрашивал Люцию, возле кого он остановился, как имя дамы, около которой он находится, что за предмет ему протянули и какой номер ассигнации в руках у господина. На все вопросы давался точный ответ.
Номер Люции также имел большой успех, хотя и несравнимый с выступлением Володи Зубрицкого. Кое-кто и впрямь верил в "ясновидение" юной Люции. На самом же деле это был лишь результат долгой тренировки. Номер этот достаточно теперь известен в советском цирке и носит название мнемотехники. Секрет его построен на условной сетке с обозначением цифр, понятий и слогов, передаваемых партнером из зала условными словами или комбинацией их. Конечно, такой номер требует хорошей памяти и серьезной подготовки, и тут Люция заслуживала признания, но к поразительному дару Володи Зубрицкого это никакого отношения не имело.
Зубрицким не только восхищались зрители Одессы и других городов. Его дарованием заинтересовались крупнейшие русские ученые И.П.Павлов и В.М.Бехтерев. Из Зубрицкого, наверно, мог бы выйти большой математик или вообще настоящий ученый. Но антрепренеры платили родственникам хорошие деньги, и Володю эксплуатировали нещадно.
Мне неизвестно, как сложилась его судьба в дальнейшем. О Зубрицком я потом ничего не слышал. Но обыкновенно "феномены" кончали плохо. Измотанные и измученные, они потом уже не были способны ни на что.
Какое счастье, что в нашем государстве невозможна подобная эксплуатация детей...
Требовательная Одесса была ко мне милостива. Появилась даже заметка в "Одесском обозрении" о нашей программе, а в ней несколько лестных слов в мой адрес. Я много раз перечитывал эти строки, окончательно убежденный, что стал знаменитым.
Удача на первых порах сопутствовала мне, и небо казалось безоблачным. Однако это было не совсем так. На горизонте собирались тучи. День ото дня я чувствовал себя все неуверенней.
Дело в том, что с некоторых пор мой товарищ и партнер Жорж стал попивать. Началось это еще в труппе Виноучи, но тогда замечалось редко. Теперь же, получив свободу и не стесняясь меня - ведь я был младшим, Жорж начал терять над собой контроль. Сперва он выпивал только после представления, но потом стал появляться нетрезвым и до нашего выхода на сцену. Понятно, что я волновался, как бы Жорж не сделал что-нибудь не так и не сорвал номера. Слов нет, это не могло не мешать исполнению трюков.
Не знаю почему, может быть, из-за поведения Жоржа, а возможно, попросту пришло время, но я вдруг начал скучать по Киеву, который оставил вот уже четыре с лишним года. Особенно я затосковал по отцу. Ведь он, наверно, думает, что меня нету в живых. Мне стали вспоминаться дни раннего детства: игра в "разбойники", беготня по дворам... С новой силой потянуло на берег Днепра, на вершину Владимирской горки, к вишневым садам Александровской слободы. И еще было сладко представлять себе, как я однажды, рослый и прилично одетый, вхожу в наш дом. Никто меня сразу не узнает. Потом мачеха падает в обморок, отец плачет, а мой сводный брат - мне почему-то думалось, что он нисколько не вырос, - окаменелый от удивления, стоит с открытым ртом.
Я до того взбудоражил себя, что не выдержал, написал письмо в Киев известному театральному агенту. Приложил к письму рецензию на наш номер, вырезку рекламы из газеты и фотографии и стал ждать.
дальше
____________________
дальше
____________________
