Я - инспектор манежа 5

Роберт Балановский

в содружестве с писателем Арк.Минчковским

Рисунки Ю.Шабанова

Повесть "Я - инспектор манежа"

(Главы из книги)

Юный Роберт

Ах, как я ждал своего дебюта - первого выступления!..

Но дни шли за днями, а Виноучи, казалось, и не собирался выпускать меня на сцену. Это не только удивляло, но и не шутку беспокоило. Я считал себя в совершенстве подготовленным к выступлениям. В чем же дело?.. Уже начинало казаться, что со мной занимаются только нарочно, для того, чтобы не приставал, а взяли с собой лишь затем, чтобы был в труппе мальчие на побегушках, без которого трудно обойтись.

Разумеется, терзания мои объяснялись нетерпением юности. И не имели никаких оснований. Виноучи был старым мастером цирка, серьезным и многоопытным. Он намеревался "заставить" меня в номер лишь тогда, когда я, по его расчетам, действительно сумею показать настоящую работу, не испортив неловкостью ни репутации всей труппы, ни своего акробатического будущего. Ведь от первого выступления многое зависит. Бывает, что провал настолько глубоко отзывается в душе юного артиста, что ему потом так и не удается обрести уверенность. Но пойди объясни это мальчишке, который только и грезит о манеже! Впрочем, Виноучи ничего мне и не объяснял. Помалкивал и все.

Бывали моменты, когда я в такие минуты начинал тосковать по оставленному Киеву, по товарищам, по дому и, как ни странно, даже по классу в реальном училище. Хватились ли меня? Стали ли разыскивать или всем безразлично, куда я делся? Однажды я даже решился и потихоньку от других начал писать письмо отцу. Я думал: не стану сообщать, где я. Лишь напишу, что жив и здоров, и ему будет спокойнее. Но тут же вовремя остановился. Понял - ведь по почтовому штемпелю можно узнать, где нахожусь. Тогда разыщут и вернут в дом, куда меня совсем не тянуло. Нет, уж лучше напишу откуда-нибудь подальше, да и когда стану старше.

И все-таки день моего первого выступления настал.

Правда, это было уже не в Екатеринославе, а еще южнее, в городе Мариуполе. Зато не на какой-то садовой эстраде варьете, а в настоящем цирке. Пусть тот цирк и был сколочен из досок и скорее напоминал круглый сарай, в стенах которого не успевали забивать просверленные дыры - в них неимущие мариупольские мальчишки следили за тем, что творится внутри.

Однако, как-никак, это был цирк. И здесь, видно, сказался опыт старшего Виноучи. Одно дело - выпустить меня на сцене перед праздно проводящей время публикой, которая и внимания не обратит на какого-то мальчика, другое - в цирке, где в большинстве своем собирается небогатый простой люд, умеющий по достоинству оценить циркового артиста. К тому же в публике найдется не мало моих сверстников, которые будут с завистью и восторгом следить за прыжками маленького красавчика итальянца. Ведь для публики, как и для хозяина цирка, я отныне тоже входил в семью Виноучи. Хотя по-итальянски я знал не больше двадцати слов.

Но почему красавчик?

Вот тут-то окончательно и выяснилось, зачем Виноучи заставил меня отращивать волосы. Ко времени моего дебюта мои вьющиеся локоны почти достигали плеч. Надень я бант - стал бы похож на девочку, а так и в самом деле смахивал на итальянского мальчишку, притом, кажется, недурного собой.

Надо вам сказать, что в то время в искусстве была распространена мода на выступления вундеркиндов - малолетних исполнителей. Началась она с приезда из Рима в Петербург восьмилетнего чудо-дирижера Вилли Ферреро, которого ставили перед оркестром на специальный помост. Про Ферреро писали газеты всей России. А потом пошло: вундеркинды-скрипачи, вундеркинды-пианисты, малолетние певцы и тому подобное. Докатилась мода и до цирка. И хотя в цирке дети выступали с давних времен, теперь на это делался особый упор и особая реклама.

Ферреро выходил к пульту с длинными вьющимися волосами. Такие волосы стали отращивать всем русским вундеркиндам. У кого они не вились - завивали обычным способом. Вот и я сделался на вид чем-то вроде знаменитого Вилли, тем более что мои волосы курчавились самостоятельно.

Был в этом и свой коммерческий смысл. Фотографии труппы, где изображались малолетние артисты, раскупались публикой с большой охотой. И выручка от их продажи в иные дни превышала сумму, которую платил за выступление труппы хозяин-антрепренер. Конечно, немалую долю забирал фотограф.

У нас тоже имелась такая карточка, где все мы удаляющейся лесенкой стояли друг за другом в белых акробатических трико. Последним был старший Виноучи. На первом плане я со своими локонами. На плечо мое опустила руку самая маленькая из семьи - Амалия. Слева витиевато, белым по черному написано: "Итальянская труппа Виноучи".

Мариуполь, где произошло мое цирковое крещение, небольшой, но очень живой город-порт на Азовском море. На всех его улицах пахло рыбой, которую привозили сюда в парусных шаландах. Запах этот доходил и до цирка и смешивался с его запахами. В городе жили и украинцы, и греки, и болгары... Ближе к порту и на рынке речь самая разнородная. Тут и молдаване, и невесть откуда взявшиеся турки, и, главное, русского от них не отличишь. Народ в большинстве темпераментный, шумный. Этот народ да два-три передних ряда "благородной" публики и заполняли по вечерам приземистый цирковой зал. Им предстояло стать моими первыми судьями.

И час, как говорится, настал.

Не было никаких генеральных репетиций. Сразу представление для зрителей. То, за которое платят деньги.

К вечеру меня одели в новое нитяное трико и белые малоношеные туфли. Как и полагалось, лицо мне попудрили и Амалия чуть подвела глаза.

- Хорош, - сказал, оглядев меня, Жорж.

Я дрожал мелкой дрожью, изо всех сил стараясь, чтобы того никто не заметил. Волновался я страшно. Все казалось, что чего-нибудь не сумею сделать, напутаю, недотяну в сальто-мортале или пролечу лишнее, не приду на плечи к Виноучи и растянусь на опилках манежа, к радости и смеху мариупольских горлопанов-мальчишек. Их, как нарочно, в тот день набралось больше, чем обычно. Это я видел, заглядывая в зал через дырку в форганге.

Как же страшил меня то затихающий, то гремящий аплодисментами переполненный цирк!..

Вся труппа меня подбадривала. Бабушка Виноучи поцеловала на счастье, когда мы уходили в цирк. Альберт посвистывал и похлопывал по плечу. Жорж подмигивал, как бы говоря: "Ерунда, не робей, брат". Обе сестры со мной были ласковей, чем обычно. Сам Виноучи ничем не проявлял особой заботы, он вел себя так, будто ничего такого сегодня произойти не должно, и этим как бы выражал уверенность, что со мной будет все в порядке.

Надо сказать, что к тому времени я уже не раз и не два делал необходимые сальто-мортале без лонжи и все сходило благополучно. Но одно дело - при пустом цирке, когда на манеже только свои. Другое - при заполненных рядах. Тут сотни на тебя смотрят так, будто только и дожидаются посмеяться, как ты провалишься.

Стрелки часов неумолимо двигались по кругу. На манеже заканчивался номер наездницы Матильды. Вот мимо, отфыркиваясь, пробежала ее лошадь. Сейчас на манеж выскочит на козе и тут же растянется "рыжий". Затем наш выход. Вся труппа уже собралась за форгангом.

Важный шпрехшталмейстер - правая рука хозяина, и добытчик корма для лошадей, и раздатчик подзатыльников мальчишкам - громогласно объявил:

- Итальянские артисты!.. Труппа Виноучи!.. Прошу!..

Грянул марш. Форганг раздвинулся, мы побежали на арену.

Я, как младший и меньший, шел первым. Выбежал и, раскинув руки, сделал по-цирковому "комплимент" публике, то есть приветствовал ее. Мне ответили не слишком громкими хлопками.

Как я проделал все дальнейшее, что от меня требовалось, не могу объяснить до сих пор. Все было в каком-то забытьи и тумане. Круг манежа, внимательные лица моих партнеров, их улыбки, за которыми скрывалось волнение, замершие фигуры униформистов и белая манишка шпреха, взмахи дирижера - все будто вращалось передо мной. Однако я каким-то чудом ничего не спутал и ни разу не упал. Хотя уж выполнил все - сносно или кое-как, не знаю. Но вот и последний трюк. Я прошел колесом по кругу арены, прыгнул, перевернулся и снова под аплодисменты, сделав приветствие публике, опрометью бросился за кулисы.

Никогда, ни на одной самой тяжелой, изнурительной репетиции мне не приходилось так уставать. Я чувствовал себя так, словно целый день таскал камни. Альберт обнял меня за плечи и повел в нашу тесную, пропахшую пудрой, артистическую уборную. За нами шли Жорж и старший Виноучи.

Старик уселся перед зеркалом и стал привычно снимать грим. Чтобы казаться красивым, он густо гримировался.

Я ждал.

Наконец он повернулся, посмотрел на меня и, кивнув головой, сказал:

- Неплохо, Роберт... Конечно, можно бы и лучше, но для начала... Словом, неплохо.

Я готов был проделать все снова.

Уже много лет позже я часто задумывался, зачем Виноучи приняли меня в свою труппу. Ведь платить им за то больше не стали, а семья увеличилась на едока. Может быть, зная мое тяжелое положение дома, меня просто пожалели? Но, конечно же, нет. Скорее всего им, во-первых, понадобился новый верхний, более легкий, чем участники труппы. Да и вообще Альберт и его сестры не имели никакой замены и очень же, разумеется, уставали. Приглашать еще одного партнера было слишком накладным. С мальчиком дело обстояло намного проще.

Итак, я сделался полноправным участником группы Виноучи, стал выступать каждый день. Я вообразил, что теперь положение мое резко изменится. Ведь как-никак, я уже не мальчик на побегушках, а артист - "юный Роберт", как меня называли в программах. Но я ошибся - ничего для меня, в общем, не изменилось, лишь прибавилось забот. Та же картошка на кухне, та же чистка черных ботинок с утра и белых к вечеру. Но одно изменение все-таки произошло, причем совершенно для меня неожиданное. Если раньше за мои ошибки на репетициях я получал подзатыльники только от старшего Виноучи, то теперь, поскольку я стал равным, таким методом моего совершенствования занялись в труппе все, кому не лень. Я понимал, что, как говорят, "искусство требует жертв", но почему же только с моей стороны? Впрочем, и Альберту порой доставалось от отца. Ничего не поделаешь. Значит, так надо, полагал я.

Меж тем слава моя начала расти. Хотя никто об этом вслух не говорил, но я заметил, что с моим участием группу Виноучи встречали и провожали более шумными аплодисментами, чем прежде. Вскоре, перед моим последним сальто на плечи старика с рук Жоржа, Виноучи стал поднятием руки останавливать оркестр. Усатый шпрехшталмейстер объявлял:

- Внимание! Рекордный мировой трюк - двойное сальто-мортале!.. Юный Роберт Виноучи!..

Цирк замирал. Обе сестры застывали в изящных позах, как бы приглашая оценить мою храбрость движением руки в мою сторону.

- Ап! - негромко восклицал Виноучи. Раздавалась барабанная дробь. Я прыгал и приходил на плечи старика, чуть качнувшегося туда и сюда, чтобы сбалансировать и не дать мне упасть. Барабан обрывал дробь, а цирк взрывался аплодисментами. Я спрыгивал на манеж и раскланивался, посылая во все стороны воздушные поцелуи.

Мальчишек и девчонок на представлениях, особенно дневных, всегда хватало. Я видел их блестящие, полные скорее зависти, чем восторга, глаза и бывал горд. Давно ли я так же смотрел на своих сверстников на манеже киевского цирка и вот - уже сам...

Да, меня уже знали. Это, кстати сказать, имело свои последствия, и хорошие, и не очень приятные. Хорошо было то, что на базар меня уже не посылали. Теперь в парке с девчоночьими волосами многие без труда признавали участника славной труппы Виноучи. Ведь город был небольшой, в цирке перебывали многие. А какой же это знаменитый итальянец, который торгуется на базаре, чтобы подешевле купить цыбулю, как на Украине именуют лук?

Был и такой случай.

С нами продлили контракт. Труппа заработала кое-какие деньги. За обедом теперь не переводилось легкое столовое вино, без которого итальянцы вообще обходятся с трудом. Решил Виноучи что-то сделать и для меня.

- Роберт, - сказал он однажды утром. - Твои чоботы никуда не годятся.

Я печально посмотрел на свои ноги. Действительно, купленные еще в прошлом году отцом мои ботинки вытерлись и белели на изломах, как я их старательно ни мазал. Подметки держались, что называется, на честном слове, а каблуки снизу закруглились.

- После репетиции мы пойдем с тобой в город. Купим тебе новые, - продолжал старик.

И мы пошли. Я надел все лучшее, что было у меня. Виноучи тоже вырядился в костюм, в котором всегда ходил подписывать или продлевать контракты.

Мы шли по главной торговой улице Мариуполя. Виноучи медленно и достаточно важно шагал, прикрыв голову от солнца твердой соломенной шляпой-канотье. Меня он держал за руку, будто любимого сына или внука.

Мы купили ботинки, каких у меня еще не было. С пуговками вместо шнурков. Такие тогда носили дети. Покупая их, Виноучи долго оглядывал со всех сторон пару, стучал согнутым пальцем по подошве и, с риском оторвать, пытался оттянуть подметку от верха. Он любил добротные вещи и мало доверял приказчикам, хвалившим товар.

Все-таки мы приобрели ботинки и вышли из магазина с коробкой, которую нес я. Тут Виноучи сказал:

- Скоро осень. Мне нужна теплая шляпа. Я думаю купить себе котелок.

Мы приблизились к шляпному магазину. Мне было неинтересно присутствовать при том, как Виноучи станет перебирать котелки, выбирая самый лучший и дешевый, и я попросил разрешения подождать его на улице.

Я стоял и сосал леденец, который тут же купил у разносчика. От нечего делать рассматривал шляпы, выставленные в витрине, и не замечал, что творится за мной. Когда же обернулся - увидел, что окружен группой уличных мальчишек, они молча и сосредоточенно разглядывали меня, как какую-то диковину. Тут один из них, толкнув локтем подошедшего, сказал:

- Глянь-ка, итальяшка.

- Какой?

- Из цирка, этот... Не узнал?

Другой открыл рот от удивления.

- Юный Роберт... Ага.

- Я думал, их на волю не пускают, - сказал третий.

- Обыкновенный.

- Чоботы, вишь, купил. Цирковые, хиба...

- Чего он тут?

- Гуляет, понял?

Они переговаривались между собой так, будто меня и не было, в полной уверенности, что я не понимаю ни слова из их бесцеремонного обсуждения.

- Волосы-то какие! - восхитился кто-то.

- Шо собака пудель. В цирке ихнем такой.

Кругом засмеялись.

- Не настоящие, наверное, - решили в толпе, а кто-то добавил: - Надо бы дернуть.

Веснушчатый парнишка, что, видно, был посмелей, стал подступать ко мне явно с этим намерением. И тут я сказал:

- Только попробуй, дерни, я тебе такого отвешу...

Толпа мальчишек так и ахнула.

- Гей, глядите, хлопцы, по-нашему умеет!..

- Научился...

На всякий случай я прижал коробку с ботинками левой рукой покрепче к себе, а правую собрал в кулак, готовый к неожиданной схватке. "Я вам покажу пуделя..."

Не знаю, чем бы кончилась вся эта история, если бы в этот момент из магазина не появился Виноучи со шляпой в круглой коробке. Он взял меня за руку, и мы прошли сквозь строй мальчишек, который расступился перед нами в растерянности и недоумении. Потом послышался свист, наверняка рассчитанный на то, чтобы я обернулся. Но я не оборачивался.

13.00

На репетиции долго не посидишь, хотя это, пожалуй, и самое интересное: наблюдать, как рождается новый номер или как тренируются артисты, которых давно знаешь и видишь, что они не желают останавливаться на месте и все совершенствуют и совершенствуют свои выступления. Знаете ли вы, что в цирке бывает и так, что хороший артист почти всю жизнь делает один и тот же номер? Нет, это совсем не свидетельствует о том, что он ленив, удовлетворяется достигнутым или не изобретателен. Дело в том, что новый номер этот претерпевает очень большие изменения, хотя, может быть, неискушенному в цирке человеку и не сразу будет заметно, чего добился артист за прошедшие годы. Например, жонглер кидал семь предметов разного веса, а теперь кидает девять, или акробат, делающий сальто на ходулях, увеличил их длину на полметра... Или канатоходец, освоивший подъем по наклонно натянутой проволоке под таким углом, под каким еще не поднимался никто... Все это настоящие победы, равные большим спортивным рекордам или новой, отлично сыгранной роли в театре.

Я режиссер-инспектор, мне нужно знать, к чему стремяться и чего добиваются мои товарищи по манежу, вместе с ними огорчаюсь неудачами и радуюсь успехам.

Покидаю зал и иду в кабинет главного режиссера. В два часа у нас совещание.

Собираемся в маленькой комнате первого этажа, здесь и художник, оформляющий программу, и дирижер оркестра, и главный электрик, что будет освещать представление.

Надо решить, какой номер пойдет за каким. Нужно, чтобы они шли один за другим беспрерывно. Паузы между номерами недопустимы, иначе зритель начнет скучать. А ведь для такого номера, как, скажем, "Шар смелости" артистов Маяцких, нужно установить на манеже аппаратуру размером, наверно, побольше, чем кабина космического корабля. Для велосипедистов требуется постелить деревянный пол, для воздушных гимнастов натянуть с края до края барьера сетку, для конного номера все убрать, а для партерных акробатов уложить гигантский ковер. И все это следует сделать быстро, на глазах у зрителей. Ведь спасительного занавеса в цирке нет.

Вы, конечно, заметили, что клетку для большого аттракциона с хищниками устанавливают в антракте между отделениями, пока публика гуляет по фойе и пьет в буфете лимонад. Но антракт один, а сложных номеров бывает в программе несколько.

Так вот в паузах на помощь нам приходят коверные. Мы их так называем по традиции. Совсем недавно на афишах еще писалось: "Весь вечер у ковра такой-то..." Теперь значится: "В паузах..." Коверные клоуны - спасители цирка в минуты перемен на манеже. Они занимают публику, отвлекают ее, смешат. Вы потешаетесь, глядя на то, какие шутки выкидывают Олег Попов, Маковский и Ротман или Енгибаров, а тем временем униформа делает свое дело. Только что отгремел взрывами смеха цирк, закончилась клоунская сценка. Коверный убежал за форганг, а глядь - уже все и готово и я объявляю следующий номер.

Все это нужно заранее продумать, предусмотреть и решить, как мы построим программу, и мы мудрим в кабинете главного режиссера, спорим, прикидываем и решаем, кого за кем пустить...

Внезапно меня просят к телефону.

- Да, здесь, - говорит главный режиссер и передает мне трубку.

В телефоне взволнованный голос дежурного униформиста:

- Роберт Михайлович, ребята без лонжи репетируют. Говорил им. Не слушают...

Попросив извинения у товарищей, спешу на манеж. Кто же это нарушает строжайшее правило? Ну конечно же, молодые парни, вновь испеченные выпускники циркового училища. Этакие, глядите, смельчаки!

У барьера я появляюсь внезапно, как раз когда троица "героев" проделывает и удачно завершает опасный трюк с переброской одного партнера на плечи другого. Делают они это, надо сказать, для молодых артистов удивительно точно. Но ведь ошибка может стоить очень дорого. Слишком дорого.

Вот уже все трое на земле. Смотрят на меня и понимают, что разговор будет не из приятных. На всякий случай виновато улыбаются.

- Кто разрешил работать без лонжи?

Молчат. Потом тот, который порешительнее, говорит:

- Мы хотели попробовать.

- Что попробовать, - позвоночник сломать?

- Ну что вы... Мы ж аккуратно...

- Мы не боимся, Роберт Михайлович, - добавляет другой.

- Правила знаете?

- Ясно, знаем...

- В чем же дело?.. Геройство, да?.. Ради чего?.. - И на правах старшего и ответственного добавляю: - Глупое геройство. Сейчас же взять лонжи. Если еще узнаю про такие фокусы - отстраню от выступлений.

Молча ребята поднимают с барьера предохранительный пояс, который был заранее приготовлен. Подходит униформист, который должен страховать и которого они "любезно" освободили от этой работы. Покидаю манеж и чувствую, что разволновался, хотя и старался этого не показать.

Мне невольно припоминаются те далекие годы, когда артист ежедневно рисковал жизнью. О страховке не могло быть и речи. Хозяева цирка - антрепренеры - считали, что если исполнитель опасного трюка предохранен от несчастья или даже гибели - публике неинтересно смотреть его работу. Нервы зрителей должны быть взвинчены до предела. За это, считалось, люди платят деньги. Что будет с артистом - не так-то уж и важно. Он сам шел на "смертный номер", как тогда назывались подобные трюки, сам за себя и отвечал. Сколько раз приходилось мне быть свидетелем того, когда, исполнив один из опаснейших, грозящих несчастьем вольтов, артист тут же брался за трюк еще более рискованный. Публика в страхе замирала. Многие не выдерживали и кричали: "Довольно!.." Женщины прикрывали ладонью глаза, чтобы не видеть неминуемого, как им казалось, падения.А хозяину только этого и нужно было. На "смертные номера" народ валил валом.

В советском цирке давным-давно иначе. Наши артисты не только получили возможность применять лонжу или сетку во время исполнения опасного номера, но и не имеют права выступать без страхующих средств.

Не следует думать, что теперь в цирке любой исполнитель застрахован от несчастья. Нет, разумеется, всего предусмотреть никогда нельзя, и риск все равно существует каждый вечер. Ну разве можно, например, всегда быть уверенным в покорном поведении на манеже тигра, пантеры или леопарда? Всякую минуту может случиться что-то такое, что выведет зверя из мирного состояния, и тут только умение дрессировщика, его ловкость, находчивость и воля способны спасти положение. Ну, а воздушные номера? Знаете ли вы, что упасть на батуд - сетку - необходимо тоже очень умело и точно, в противном случае увечье не редкость.

По правилам безопасности советского цирка разрешается работать без лонжи, если номер воздушного гимнаста происходит без отрыва от аппаратуры. Это значит, что артист не совершает полета под куполом из рук одного партнера в руки другого, а, скажем, проделывает всяческие головокружительные трюки на трапеции и всегда, в случае опасности, может ухватиться рукой за трос или что-либо другое. Ну, а если не успеет?.. Вот здесь-то и решают хладнокровие и умение, которые отличают настоящего гимнаста.

Есть еще один старый вид страховки воздушных акробатов - так называемая пассировка. Внизу на манеже стоит опытный и сильный акробат и внимательно наблюдает за тем, кто работает под куполом. Если случится беда и гимнаст пойдет камнем вниз, тогда тот, кто стоит на пассировке, то есть на подхвате, должен успеть перехватить падение сорвавшегося и насколько возможно сильным толчком "сбить с темпа", то есть заставить тело гимнаста изменить направление падения.

По физическому закону изменение толчком в сторону смягчит силу удара при падении. То же самое должно произойти с гимнастом, упавшим сверху. Здесь почти все зависит от силы пассировщика и его привычки мгновенно ориентироваться. Разумеется, от травмы при падении с высоты не спасет и самый умелый пассировщик, но какая-то надежда на более легкий исход есть.

Были в советском цирке такие замечательные артистки сестры Кох: Марта, Зоя и Клара. Исполняли поразительный номер на проволоках, натянутых на большой высоте. Потом освоили новый, еще более совершенный аттракцион "Гигантское колесо". На вращающемся колесе под самым куполом проделывали невиданные чудеса эквилибристики. А пока сестры ходили на пуантах по вершине огромного, перпендикулярно расположенного к земле вращающегося колеса или ездили на нем на велосипеде, снизу, с центра манежа, за работой эквилибристок неустанно наблюдал седой приземистый человек - отец сестер Кох - в прошлом известный акробат и гимнаст. Он стоял на пассировке. Не знаю, удалось бы отцу спасти дочерей от беды в случае их падения. Такого случая, к счастью, не было. Но одно понятно - присутствие внизу этого опытнейшего мастера, создателя аттракциона сестер, имело немалое для них психологическое значение и придавало уверенность в работе.

Да, риск в цирке неизбежен. Рисковать же просто так, ради демонстрации того, что тебе сам черт не брат, совсем неумно. Это я и попытался коротко внушить молодым, не задумывающимся о последствиях смельчакам.

В мои юные годы о защите жизни артистов заботился лишь старший номера. и тогда на репетиции применялись лонжи. Но уж а на публике работали, как я уже говорил, на свой страх и риск.

дальше

________________________