Я - инспектор манежа 13
Роберт Балановский
в содружестве с писателем Арк.Минчковским
Рисунки Ю.Шабанова
Повесть "Я - инспектор манежа"
(Главы из книги)
Я снова дома
Наверно, если бы не пришло приглашение из Киева, я на свой риск сам отправился бы туда. Ведь только манеж и репетиционные часы связывали нас с Жоржем. Жили мы теперь отдельно. Ему, наверно, так было удобней, а мне хоть и тоскливо, но спокойнее.
К счастью, ответ из Киева долго ждать не пришлось. Агент просил выслать доверенность на заключение контракта.
Настал день - мы прощались с гостеприимной Одессой.
Поезд на Киев уходил вечером. Всю ночь на полке я не сомкнул глаз. Не верилось - неужели утром я сойду на знакомом вокзале и увижу родной город?..
Не знаю, как я удержался, чтобы не побежать с вокзала прямо домой. Необходимо было сначала узнать в цирке, когда мы начинаем работать, доставить туда реквизит, договориться о квартире. Освободился я лишь к вечеру.
И вот я стою перед домом, где прошло все мое детство. Никого я не встретил из старых знакомых, пока шел сюда. А вдруг и наших уже нет? Что, если отца забрали на войну, а семья его куда-то уехала и я навсегда потеряю их след? Что, если дверь мне откроет совершенно незнакомый человек и спросит, что мне здесь нужно?
Не сразу я решился постучаться.
Но вот послышались шаги и дверь отворилась. На пороге стояла моя мачеха. Она, наверно, хотела спросить, кого я хочу видеть, но я молчал, и она невольно отступила, как-то неуверенно и тревожно вглядываясь в мое лицо, а потом вдруг, будто испуганно, воскликнула:
- Юзеф?!
Все получилось не так, как ожидал я. Вытирала слезы и всхлипывала мачеха. А отец был растерян, обнимал меня и, отстранив, разглядывал, словно не верил, что этот молодой человек в модной тройке - его сын. А мой брат, оказывается, вымахал еще выше меня ростом и совершенно вылезал из формы гимназиста старшего класса. Он смотрел на меня как на незнакомого человека.
Когда все понемногу пришли в себя и уже сидели за самоваром, отец стал рассказывать, как он был встревожен тем, что я исчез из дому. Ходил заявлять в полицию, требовал в цирке, где обо мне не имели понятия, чтобы ему вернули сына. Взволнованы были и в гимназии. Директор попал в неудобное положение, ведь я ловко провел его столь примитивной подделкой - заявлением, написанным почерком, не имеющим ничего общего с отцовским. Конечно, мой приятель Николай Авдеенко, придумавший этот ловкий фокус, помалкивал. Ему бы досталось на орехи.
- Ай, ай, как же ты мог... Как ты мог, - сокрушенно качал головой отец.
Он сильно постарел за эти годы, и я с горечью понимал, что в том была и моя вина.
- Хоть бы открыточку бросил, - вздыхала мачеха. - Все спокойнее. Вон какая война идет. Что и думать - не знали.
Она, видно, совсем забыла о том, как относилась ко мне, когда я жил дома.
Не к чему было напоминать о прошлом. Я сказал, что стану теперь выступать в Киеве. Постараюсь побыть тут подольше.
Отец настаивал, чтобы я жил у них. Того же хотела и мачеха, но я объяснил, что представления заканчиваются поздно, около полуночи, и я стану всех беспокоить. Словом, под всякими убедительными и не очень убедительными предлогами я, стараясь не обидеть стариков, отказался от их гостеприимства. С домом было покончено навсегда, как никогда раньше мне это стало понятным именно в день возвращения. Я уже свыкся с кочевой жизнью артиста и, пожалуй, ничто мне ее теперь не могло заменить.
- Я знал, я знал, что ты жив, - бормотал отец. - Я верил, что ты вернешься... И вот дождался.
Потом они всей семьей побывали в цирке на представлении, в котором я участвовал. Когда шел наш номер со столами, они, замерев, следили за моими движениями, а когда я, благополучно закончив баланс, спрыгнул вниз - отец смахнул слезу.
Все как будто складывалось для меня хорошо. Вот я и вернулся, побывал в семье. Я выступаю на манеже того самого цирка, откуда когда-то был изгнан неизвестным служителем. Я приглядывался, искал среди служащих того дядьку - хорошо бы ему напомнить этот эпизод.Но того усача в цирке, видно, уже не было...
Цирк в Киеве посещался, как везде в это время, хорошо. Бывало, что называется, яблочку некуда упасть. Все будто пока складывалось ладно, если бы... Если бы не Жорж.
Он продолжал пить. Я пытался с ним говорить, и он не раз обещал мне держать себя достойно, но обещания скоро забывались и все начиналось сначала. Случалось так, что он не являлся на дневные репетиции, и тогда приходилось вечером отменять наш ручной акробатический номер, потому что я уже не мог быть уверен в партнере. Баланс я, конечно, исполнял. Ведь Жорж в номере был комиком, да еще изображал подвыпившего официанта, и публика ничего не замечала. Но одно дело играть пьяного, а другое - при исполнении номера быть нетрезвым на самом деле.
Были среди артистов такие, которые утверждали, что без рюмки-другой у них не будет настоящего подъема и публика от этого только проиграет.
Но если в театре алкоголик прежде всего враг самому себе, то в цирке нетрезвое состояние акробата, гимнаста или даже ассистента номера может стать причиной увечья кого-либо из участников группы, если не его гибели.
Как не жаль было мне Жоржа, как ни горько терять товарища, с которым я вместе начал самостоятельный путь и который так помог мне, пришлось нам разойтись.
В Киеве я расстался с Жоржем.
Не знаю, что с ним было дальше. Много позже до меня дошел слух, что он уехал за границу. Ведь Жорж был итальянским подданным.
Приближались бурные революционные события. Повсюду, даже за кулисами цирка, слышались слова: "Ленин, большевики". Они внушали надежду на будущее, и я, как ни был молод, стал задумываться над тем, как сложится моя судьба дальше, какие ждут меня испытания.
Наступало грозное время борьбы за новую жизнь.
