Я - инспектор манежа 3
Роберт Балановский
в содружестве с писателем Арк.Минчковским
Рисунки Ю.Шабанова
Повесть "Я - инспектор манежа"
(Главы из книги)
МОЙ ЧАС НАСТАЛ
Очень я сокрушался оттого, что больше, конечно, в цирк на репетицию мне не пролезть и новых акробатических тайн не выведать.
А тут вдруг такой счастливый случай.
Как-то я познакомился с одним мальчишкой. Звали его Аркашкой. Маленький, веснушчатый, необыкновенно живой, он привлек мое внимание. И - о, везенье! Узнаю: этот Аркашка - ученик гимнастов братьев Жилиных. Правда, на манеж Аркашку пока не допускали. Но он бегал для Жилиных за пивом и папиросами, а значит, являлся близким человеком настоящих акробатов. Что-то Аркашка от них, конечно, перенял. И совершенно безвозмездно взялся научить меня тому, в чем преуспел сам.
Мой первый учитель акробатики - Аркашка - оценил мои успехи. Очень скоро с его помощью я уже научился правильно, по-цирковому, стоять на руках. Стойки я делал буквально везде: на полу, на столе, на заборе, на спинке кровати. Словом, где вздумается.
Эта моя страсть имела серьезные последствия.
Получилось так.
В гимназии, на перемене, когда я, наверно, в сотый раз, продемонстрировал свое умение на подоконнике, мои приятели говорят мне:
- А на парте можешь встать?
- Запросто, - отвечаю.
- И на уроке?
- Хоть на молитве, - говорю.
- Сдрейфишь на уроке?
- Я?!
- Ты.
- Раз чихнуть.
- Не верим...
Ах, так? Ну ладно, увидите... И тут как раз звонок на урок французского языка. Только затихла гимназия, я, под восторженными взглядами всего класса, встал на руках на парте и застыл в этой странной для ученика позе.
Когда в класс вошла наша "француженка" Елена Карповна, она, увидев меня, оцепенела. Класс замер в ожидании дальнейшего. Я все стоял на руках.
И дальнейшее не замедлило прийти. Я был немедленно выставлен из класса. Затем препровожден к директору. Он велел вызвать отца.
Вечером следующего дня меня ожидала порка. За ней последовало сообщение, что в гимназию я больше могу не ходить.
Все же через несколько дней я был определен в реальное училище мадам Хорошиловой. Стоек на партах я там уже не делал.
А вскоре произошло вот что.
Как-то вечером, когда я готовил уроки, принесся Аркашка. Только я взглянул на него - понял, что он прилетел с какой-то важной новостью.
- Слушай, - сообщает мне, таинственно оглядываясь. - Завтра в Алексеевском парке новая программа.
- Ну и что из того?
- А то, что им нужен ученик!
- Кому, - говорю, - им? Ничего не понимаю.
- Виноучи, балда.
- Что еще за Виноучи?
- Итальянцы! Акробаты... Вот не соображает!.. Они ищут ученика. Мальчишку...
- Это правда?
- Чтобы мне провалиться... Чтобы у меня отсох язык... Чтобы я ослеп...
Мне оставалось только поверить.
Он ушел, а я весь вечер смотрел в книгу по геометрии, а видел перед собой загадочных Виноучи и себя, подлетающим в сальто на подкидной доске.
На следующий день едва досидел до конца уроков. Хоть я все-таки и сделал домашнее задание по геометрии, но, когда меня вызвали к доске, был так далек от "пифагоровых штанов" в своих мыслях, что до сих пор не понимаю, как еще получил тройку.
Только прозвучал последний звонок, я - пулей через город в Алексеевский парк. Для скорости, да и на случай, чтобы не задержали, преодолел забор и вскоре уже был возле эстрады. Но, оказалось, спешил напрасно. Итальянцы окончили репетиции еще в полдень и давно ушли. Что делать? Ведь я рисковал опоздать. Вдруг возьмут другого ученика. Эта мысль настолько взволновала меня, что я тут же решил завтра вместо училища прийти в парк с утра, и ждать, пока не явятся Виноучи.
Ночь я спал плохо. А утром, припрятав ранец, умудрился без него улизнуть из дому.
В половине десятого я уже был на месте. Ждать не пришлось, потому что Виноучи уже репетировали. Их было пятеро. Крепкий черноволосый пожилой итальянец, похожий на него юноша, наверно, сын, две девушки-итальянки и еще один молодой человек. Коротко о чем-то переговариваясь, они работали на редкость слаженно и на меня не обращали ни малейшего внимания. Я притих где-то в задних скамьях и не сводил глаз с акробатов. Получалось у них все легко и красиво, хотя некоторые трюки старик заставлял повторять по нескольку раз. Я как-то забыл, что нахожусь на рабочей репетиции и что акробаты передо мной не в своих парадных костюмах. Я видел их в свете огней и в самом блестящем облике. Я даже позабыл, зачем сюда явился, и очнулся только, когда старик, видимо, удовлетворенный последним трюком, устало махнул рукой и сказал:
- Финита!..
Теперь или?.. Другого часа не будет.
Не знаю, откуда я набрался смелости. Я встал и пошел к эстраде. Итальянцы застыли, с недоумением глядя на шагавшего к ним мальчика. На эстраду вела лесенка. Я поднялся по ней, подошел к старшему Виноучи. Заикаясь от волнения, произнес:
- Мне сказали, вам нужен ученик, правда?
Виноучи - ладно скроенный, как-то, мне показалось, очень крепко стоящий на земле человек, посмотрел на меня черными внимательными глазами.
- Кто это сказал? - спросил он с мягким южным акцентом.
- Аркашка, - говорю.
- Что за Аркашка?
И это имя у него получилось как-то мягко: "Аркашькя..."
Я объяснил. Виноучи выслушал. Все остальные молчали, продолжая меня разглядывать.
- Где этот ученик?
Я смутился еще более.
- Я, - говорю. - Хочу быть вашим учеником.
Густые брови Виноучи взлетели вверх, а глаза широко раскрылись от удивления. Удивились и все остальные. Пять пар глаз уставились на меня. Да и как было не удивляться. Я был невысок ростом. К тому же, купленная мне "на вырост" шинель реалиста делала меня еще меньше.
Помолчав, старик спросил:
- А вы умеете что-то делать?
- Умею стоять на руках и еще разное...
- Тогда прошу... Покажите.
Я поспешно, торопясь, как бы он не передумал, снял с себя шинель, швырнул ее в сторону. Потом расстегнул ремень и стащил с себя куртку. Все ждали. Вот он, наступил мой решающий экзамен... Отбежав к кулисам, я с места прошелся колесом через сцену и, опускаясь, замер в ручной стойке.
Даже стоя вниз головой, я заметил, что старый итальянец был поражен.
Я поднялся, стараясь скрыть то, что тяжело дышу. Но старик не обратил на это внимания.
- Альберт, лонжу!.. - скомандовал он юноше, который и в самом деле, как потом выяснилось, был его сыном.
Может быть, не все знают, что лонжей в цирке именуется трос - или просто веревка - проходящий через блок, укрепленный где-то сверху. Один его конец держит опытный цирковой артист, а то и два артиста, вовремя натягивая или, что называется, потравливая, то есть ослабляя - выпуская. Другой конец троса специальным замком - карабином - пристегивается к поясу гимнаста, исполняющего опасный трюк. Все это зовется "страховкой" - возможностью застраховать артиста от несчастного случая. На представлениях партнеры-акробаты очень редко прибегают к лонже. На репетициях же она присутствует почти всегда. В особенности при освоении нового трюка или тренировке ученика. В случае срыва, неловкого прыжка или падения артист, вовремя подхваченный, повисает в воздухе. От стоящего на страховке зависит многое, если не все.
Так вот, не откладывая дела в долгий ящик, итальянцы надели на меня пояс, плотно застегнули его и взяли меня на страховку. Другой конец троса держали Альберт и партнер группы Виноучи - акробат Жорж.
Старик поинтересовался, как меня зовут.
- Юзеф, - сказал я. Так меня действительно звали.
- Хорошо, Юзеф... Теперь мы попробуем с вами сделать сальто-мортале... Можно?
Еще бы! Только представьте себе, как я был счастлив. Я был готов делать любое сальто без всякой лонжи, совершенно не заботясь о том, что легко могу свернуть себе шею.
И началось... Наверное, час, а может быть, и больше, ведь часов у меня не было, Виноучи проделывал со мной все, что хотел. Только я становился на ноги, как опять слышал:
- Приготовились... Ап!..
И я опять делал сальто, ловко поддерживаемый рукой своего нового репетитора. Кажется, у меня что-то начало получаться. Во всяком случае, поддержку старого артиста я чувствовал все слабее. Если прыжок выходил неудачный, я сразу же повисал на веревке и молодой Виноучи с партнером осторожно опускали меня, а старик ставил на пол. Обе участницы акробатической группы, дочери Виноучи, оставались на сцене все время, пока я пытался освоить сальто-мортале. Я видел - они взглядами одобряли мои старанья.
Я здорово устал и, когда тренировка закончилась, не очень-то крепко держался на ногах, но Виноучи не показал и вида, что заметил мою слабость, и как-то, будто даже небрежно, на прощание бросил:
- Если захотите, приходите. Завтра после гимназии. Мы будем здесь.
Много лет спустя я понял, что это его будто без особой заинтересованности приглашение было не чем иным, как маленькой хитростью, или, как теперь бы сказали, педагогическим приемом. Старик рассуждал так: если я приду на следующий день, значит, занятие акробатикой для меня не шутка, не приду - и хорошо - не стоит на меня тратить попусту время.
Кстати, я пишу: старик Виноучи. Таким он мне, естественно казался тогда. На самом же деле он был вовсе еще не старым.
Как ни устал я, а домой несся на всех парах, чуть ли не приплясывая на ходу. Еще бы, со мной репетировали настоящие цирковые артисты! Мне помогали, меня держали на лонже люди, которые запросто делают сложнейшие пируэты и крутят двойное сальто. Но самое главное: со мной согласились возиться дальше. Ну и благодарен я был моему товарищу Аркашке!
Со следующего дня началась для меня настоящая школа циркового мастерства. Только отзвучит последний звонок - я несусь в сад, где меня ждут Виноучи. День за днем я проходил азбуку акробатического искусства. Меня научили выходить на верхнюю стойку, то есть стоять на руках у другого. Как и в первый день, со мной репетировали сальто. Учили делать его с ходу, в быстром темпе. Не прошло и нескольких дней, я освоил так называемое фус сальто-мортале, то есть петлю в воздухе с рук партнера, и иные трюки, которые были для меня новостью.
Работал я с таким рвением, так хотел поскорее научиться всему, что видел: этим доставляю радость всей группе. Ко мне акробаты относились хорошо. Больше всего мне приходилось репетировать с Жоржем. Именно у него на руках я и стоял. Старший Виноучи с нас не спускал взгляда, требовал повторений, указывал на ошибки, а его сын Альберт подбадривал меня. Иногда, когда мы ненадолго оставались вдвоем, Альберт спрашивал, как идут у меня дела в училище. Я отвечал не очень-то охотно - хвастаться было нечем. Альберт чуть вздыхал и становился грустен. Может быть, потому, что сам учился очень мало, а теперь продолжать ученье не мог. Обе дочери Виноучи приносили на репетицию конфеты и всякие другие сласти и непременно угощали меня.
На всю жизнь мне запомнилось это внимание чужих людей. В особенности потому, что дома мне становилось все хуже. Мачеха недолюбливала меня. Я чувствовал, что был ей не нужен. Отец же нашей отчужденности словно не замечал. А возможно, и видел, но ему и самому было нелегко, и он не хотел ни во что вмешиваться.
В эти дни меня поджидал внезапный удар.
Я уже почти стал себя считать участником группы Виноучи, как вдруг узнал, что они вскоре покидают Киев.
- Мы уезжаем. Уже подписан контракт, - сказал мне однажды старик после репетиции и, заметив, какое удручающее впечатление на меня произвела новость, продолжал: - Конечно, мы могли бы тебя взять с собой, но что скажут твои родители? Согласятся ли они?
Я не мог врать человеку, который говорил со мной, как со взрослым, и я сказал:
- Наверно, папа не захочет меня пустить. Он не согласится, чтобы я стал акробатом, а я не хочу быть никем другим... И дома я жить больше не могу... Мачеха меня не терпит. Отец не заступается. Если я не уеду с вами, я все равно сбегу из дому... Возьмите меня с собой...
Я стал умолять старика, придумывая все новые и новые доводы, почему не могу больше жить дома. Виноучи молчал. Потом он положил мне руку на плечо и сказал:
- Я поговорю с Жоржем и со своими. Что они скажут. Не могу я такое решить один.
Вскоре все Виноучи и Жорж закрылись а маленькой дощатой актерской гримерочной позади эстрады, а я шатался по сцене, ожидая решения своей судьбы.
Мне показалось, что продолжалось это невыносимо долго. Они, наверно, спорили. Во всяком случае, разговор был горячим. Впрочем, итальянцы всегда говорят шумно, и самый мирный разговор непривычному человеку может показаться ссорой. Говорили они, конечно, по-итальянски, а я тогда еще не понимал и нескольких слов и мог лишь по интонации догадаться, склоняется ли дело в мою пользу. Но понять так и не мог, а они все шумели и спорили. Видно, кто-то не соглашался принять меня в труппу. И тут нервы мои сдали. Я подумал о том, что вот скоро они уедут, а я снова останусь дома с безразличным ко мне отцом и опостылевшей мачехой. И тогда я сел на скамью за кулисами и заплакал.
Я и не слышал, как ко мне подошла дочь Виноучи, Амалия.
- Ну, что ты плачешь, - стала она успокаивать меня. - Не надо. Если хочешь, обязательно поедешь с нами.
Тут появился и сам Виноучи. Он сел со мной рядом и сказал:
- Я бы взял тебя с собой. Но мне нужна твоя метрика. Может, ты все-таки уговоришь своего отца. Он даст тебе метрику и отпустит с нами.
Я тут же вскочил, вытер слезы и сказал, что обязательно достану метрику. Я был даже убежден, что так и будет, хотя ни малейшего представления не имел, как это мне удастся. Ведь моя метрика, как и у всех учащихся реального училища, находилась под замком в канцелярии дирекции.
Что же делать?
Я брел домой и мучительно раздумывал. Пойти к директору и просить выдать метрику? Нет, нечего было и думать, - не даст. Пробраться в канцелярию и выкрасть?.. А если попадешься? Да и метрики под замком.
Сколько я ни мудрил, ничего не мог придумать путного. Разговаривать же с отцом не имело никакого смысла. Без всякой надежды на успех я пошел утром в училище. И вот по пути у меня что-то затеплилось. Соседом по моей парте был Николка Авдеенко - сын киевского аптекаря. Это был грузный, медлительный и не очень-то разговорчивый парень, а я был живой и быстрый. Тем не менее мы дружили. Но, несмотря на свою неповоротливость, Авдеенко был мастак на всякие выходки.
Пришел я в училище и на первом же уроке поведал Николаю о своем безвыходном положении. Сказал, что просто не знаю, как добыть метрику.
Не успел и кончить своего рассказа, как Авдеенко - мы в это время должны были писать сочинение по истории государства Российского - отодвинул в сторону тетрадь и вытащил из ранца чистый лист бумаги. Потом он обмакнул перо в чернила и вывел сверху с правой стороны:
"Его превосходительству господину директору реального училища..."
Я, молча недоумевая, следил за Николкиной рукой, а он все писал. Наконец кончил. Витиевато расписался и подтолкнул лист ко мне.
Это было заявление от имени моего отца. Он просил директора выдать мне мою метрику, необходимую для записи меня на бесплатное лечение глаз. Заявление заканчивалось так: "Через несколько дней я лично обязуюсь вернуть вышеуказанный документ в канцелярию вверенного Вам училища".
На большой перемене я со страхом подступил к директорским дверям. Постучал и, сказав, как нас учили: "Можно войти, господин директор?" - осторожно переступил порог его кабинета.
Директор внимательно прочитал документ, снял пенсне, посмотрел на меня и спросил:
- А что у тебя с глазами?
Уж не знаю, как я успел удержаться, чтобы не ляпнуть: "Ничего!" Но, вовремя спохватившись, выпалил:
- Они у меня слезятся... - И поскорее добавил: - В темноте...
Сморозив эту глупость, я я уставился на директора и замер, ожидая, что будет дальше. Но он, кажется, поверил нелепице. Или не стал вдаваться в подробности. Через несколько минут необходимый документ уже был у меня на руках, и я крепко жал замазанную чернилами руку гениального Авдеенко.
В тот же день я вручил метрику старшему Виноучи.
11.15
Снова телефонный звонок.
Прибыл багаж канатоходцев Волжанских. Нужно дать распоряжение, где разместить. Нелегкая задача. Ведь сейчас в цирке сталкивается багаж тех, кто заканчивает программу и завтра-послезавтра отправится на гастроли в другие города, и тех, кто будет работать у нас в будущем представлении. В цирке на Фонтанке тесно. Несмотря на то, что за последние годы, благодаря реконструкции, удалось несколько увеличить помещение.
Особенно трудно со зверями. Ведь порой в одной и той же программе сталкиваются тигры и миролюбивые лошади, которые до смерти боятся хищников, флегматичные слоны и беспокойные собачата. Ну, а две программы сразу!.. Тут тебе может оказаться и бегемот артиста Исаакяна, и знаменитый медведь Гоша - Кудрявцева, и верблюды узбекской группы Кадыр-Гулям.
Зверей нужно разместить так, чтобы они не раздражали друг друга и чтобы дрессировщик и его ассистенты могли иметь к ним легкий подход для кормежки. Надо подумать и о том, как звери будут попадать на арену. Хищники, к примеру, бегут в клетку на манеже через специальную клетку-тоннель. При этом не забывайте, что африканским хищникам необходимо тепло.
Я помню случай, когда в осенние дни что-то не ладилось с отоплением и в цирке сделалось прохладно. Обезьянка, занятая в программе, дрожала от холода и могла заболеть. На ночь ее поместили в буфете - самом теплом в те дни месте в цирке.
Понятно, что при размещении зверей очень важно предусмотреть безопасность. И за это в немалой степени отвечает режиссер-инспектор манежа. Разумеется, не он один. Вот почему в цирке так не любят посторонних за кулисами.
Приближается час, когда репетируют конные номера. Повторять их с лошадьми необходимо каждый день, иначе нельзя быть убежденным в том, что вечером они исполнят все, что от них требуется.
Сначала берейтор - так называется ближайший помощник дрессировщика, а по-нашему, по-русски - объездчик, дает конной группе разминку. Лошади, одна за другой, ленивой трусцой обходят круг за кругом. Берейтор, стоя посреди манежа, будто нехотя, пощелкивает шамберьером - очень длинным цирковым кнутом. Все так буднично и чуть скучно. Не верится, что эти флегматичные, словно домашние, лошадки вечером превратятся в красавцев коней, с гордыми султанами, с мастерски расчесанной под шахматную доску блестящей шерстью на крупах. Будут легко и грациозно делать пируэты вальса под неслышную команду дрессировщика, потом взовьются на дыбы и раскланяются перед шумно аплодирующим зрителем. Да, празднично будет вечером в свете огней, а сейчас труд и труд.
Багаж Волжанских внесен и установлен на место. Я смотрю на эти исписанные русскими и латинскими буквами, закрашенные и снова написанные адреса и думаю: где только не побывали эти ящики! Нью-Йорк и Рим, шумный Париж и далекий загадочный Бомбей. Где только не блистали знаменитые канатоходцы Волжанские! На каких языках они не слышали одобряющего "браво!"... Да разве одни они?! Уже не десятки - сотни номеров нашего цирка покоряют мировые столицы, повсюду встречая горячий прием и овации. Да, далеко шагнул советский цирк - бесспорно признанный сегодня лучшим цирком на земле.
Артисты его теперь перелетают с континента на континент в сверхскоростных воздушных лайнерах. Перелет внутри страны из Львова в Иркутск не занимает и дня. Если же устал, можно совершить переезд в удобном мягком купе и несколько отдохнуть перед выступлениями в новом городе. Многие, отправив железной дорогой багаж, пускаются в путь в своих машинах. Ведь артист цирка - непременно спорсмен, и пока находится за рулем, он отдыхает от обычной работы.
Вот и сейчас у цирка стоит белая машина марки "бьюик". Она принадлежит замечательному жонглеру Николаю Ольховикову. Николай Леонидович приобрел его во время гастролей в Америке. У многих еще молодых артистов - наши изящные "Москвичи". Машина у хорошего циркового артиста нынче не редкость. У кого же ее нет, тот за счет дирекции цирка будет доставлен на место гастролей современными, самыми удобными средствами передвижения. Как же много утекло воды с тех пор, когда обездоленный "циркач" сам, как мог, перебирался в новый город, никогда не зная, улыбнется ли там ему судьба!дальше
______________________
