Александр Яковлев                        
окончание



   Утром я вбежал в столовую с криком:
   - Тетя! Там мальчишки через забор полезли, я их прогнал.
   - Молодец. Садись завтракать, Алик. Надо будет взять в сарае доски, я тебе покажу потом, и нарастить забор. Эта банда у меня и собаку отравила... Намазать еще хлеба, дружок?
   - Нет.  спасибо.
   - Ну вот, маму проводишь, пообедаем и будем листья жечь. Я все откладывала, и такие завалы накопились.

   - А журналы можно будет посмотреть?
   - Конечно, дружок, я же обещала тебе. И ружье Петра Михайловича покажу, бельгийское. Оно тоже на чердаке.  Я из него птиц пугаю. Ну какая из меня охотница, пугаюсь пуще скворцов. Теперь ты будешь его хозяином... Лида, что такая невеселая? Не навеки с сыном расстаешься.

   Мне тоже было грустно. Но грусть эта заглушалась нетерпеливым ожиданием начала новой жизни. ожиданием вожделенных сундуков с журналами, ружья, возможности делать какое-то настоящее. взрослое дело.

   Соседи рассказывали, что в старом доме, давно крашенном синею краской, так что частью она уже облетела и обнажились серые доски, где обыкновенно были закрыты ставни и никого не было видно, с недавних пор поселился загадочный молодой человек. Поздно вечером он проходил по улице. Прильнувшие к окнам соседи жадно смотрели, но потрепанный синий сюртук, широкополая шляпа и непроницаемое лицо, покрытое загаром тропиков, говорили им немного. Молва утверждала, что это не кто иной, как граф Монте-Кристо, поселившийся у своей тетки баронессы Клошток для розыска отца, и что ходит он с полными карманами золота и двумя пистолетами за поясом. Узнав это, бандит Хосе Гусляй расхохотался и сказал, что непременно подкараулит графа и выудит у него десяток золотых. "Браво!" - воскликнула графиня Евгения де-Лео и протянула Гусляю руку для поцелуя. Луна едва вышла из-за тучи... Ах, как здорово!

     Было непривычно чувствовать себя обладателем. Это чувство покалывало холодными иголочками, и хотелось куда-то идти, что-то делать в доме, вокруг дома.
   - Тетя, а красить дом вы не будете?
   - Не знаю, дружок, может быть, весной.

   Мама пошла за билетом.
   Я вытащил из сарая старые доски, принес два ведра воды от колонки, достал из подпола ведро квашеной капусты. и тетка меня отпустила. Вновь я разложил в столовой книги, полистал словарь Даля, тома энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, но не читалось.

   Правильно ли я решил? А что я решил, это мама и тетя решили. А с сам?
   Как легко было говорить "Мне ничего не нужно", когда мне никто ничего не предлагал. А вот предлагают, и немало. И надо выбирать, конечно же, не из корысти, а исходя из моей цели, моего долга. В тяжелом томе Даля меж тесных строчек больших  букв и буквочек нашел нужное слово: "ДОЛГ - все должное... обязанность. Общий долг человека вмещает долг его к Богу, долг гражданина и долг семьянина". Это не для меня. Я никому ничего не должен, я сам по себе. Но... если благородство требует жертв, можно пожертвовать Москвой. Так я выполню свой долг перед мамой. Как здорово я же продумал.

   И в конце концов ну что - Аглая Евстафьевна! Пусть неприятная, скупая, сухая, но и деловая, с чувством юмора. Наконец, она сама по себе, я сам по себе. Вон Горький, как тяжело жил в людях, и ничего.
   Но за то, что теряю, - и книги, и своя комната, даже дом, и сад, и самостоятельность, наконец.
   А главное - он остается со мною, мой первый, горячо любимый мир - мир книг!  Он всегда со мною, где бы я ни жил. А в Тамбове, напротив, я сказочно увеличу свои богатства!

   Жаль с мамой расставаться, даже очень. Жалко школу, ребят.
   Напишем письмо, это даже интереснее, получится переписка, как в романе. Эх, здесь нет и не будет таких замечательных соседей, и я вспоминал их всех поочередно и прощался с ними...
   Но не навсегда же я остаюсь в Тамбове! Ну, год, два, даже три - и вернусь домой, в Москву. И вернусь уже с настоящей библиотекой, не хуже, чем у Кувшининых. Это все не из жадности, мне все это просто необходимо!

   А если тетка действительно даст денег, купим телевизор, шубу маме и Большую Советскую Энциклопедию!
   И все-таки жалко...
   - Что вздыхаешь, Алик? - спросила тетка. - Надо радоваться, у тебя начинается новая жизнь.
   Новая жизнь. Я поднял глаза и увидел рядом, близко чужое лицо, теткино лицо.
   - Глупый, любишь маму и люби, кто тебе запрещает... Н-да. Пол-одиннадцатого, сейчас Лида придет.

   И точно, послышались шаги на крыльце, мама... не вошла, а вбежала в дом и бросилась ко мне:
   - Алик! Милый! Поедем, я не могу!
   - Лида! - воскликнула тетка. - Что это вдруг, ведь мы решили!
   - Простите, тетя, но... я не проживу без него. Как-нибудь, как-нибудь, - говорила она возбужденно, и гладила рукой мою голову, и целовала в макушку, а я замер над разложенными книгами. - Проживем и так. День будет - пища будет. Прости меня, Алик!


   Баба Глаша ела ананасовый компот и сокрушенно вздыхала:
   - Непрактичный ты человек, Лидия. Как это можно, все бросить и бежать! Небось, он, - мотнула она головой в мою сторону.
   - Нет, тетя Глаша, я сама решила.
   - Компот-то она подарила?
   - Нет, я купила, а там не съели.
   - Баловство все это, вкусно, а баловство. Лучше бы моркови...  И во всем это у тебя, Лидия.  Житейски нужного нет, а компот есть.
   - Да ведь, тетя Глаша, было бы жизненно важное, а это для меня он.
   - Ох, непрактичная...

   Он, то есть я, тоже сидел за столом, смотрел в чашку, где аппетитно были навалены ломтики ананаса в манящем тонким ароматом сиропе, и все думал.
   Оглушенный событиями последнего дня - поспешными сборами, беготней до вокзала, суматохой в вагоне, все тем же мерным громыханием колес и их перестуком  на стыках. разговорами, разговорами без конца - и пытался уловить ускользающие мысли, которые возникли при уходе из теткиного дома.

   В какой жар бросила меня просьба мамы о прощении. Она! Милая моя мама терзалась, что оставляет сына в чужом городе, а я о ней не подумал. Ни разу! Боже мой, какой я тупой эгоист! Видел, с первого дня видел, что тетка скупа, недоверчива, суха, и, однако же, готов был остаться с ней, забыв маму, школу, мушкетеров, кружок, нашу квартиру, все-все... И как будто мы с ней поняли друг друга. клянусь, я перестал видеть ее чужим человеком. Что это? И даже сейчас я ощущал огромное облегчение, но и сожаление об утраченном безвозвратно.  И никому, никому я не смогу объяснить. ЧТО потерял!

     - Ешь компот, Алик.
   Странно, я так мечтал об ананасовом компоте, так жаждал его, и вот он, ешь, а не хочется. То есть хочется, конечно, но не так, как арньше.
   - Подарила она что?
   - Вот, тарелку старинную да две книжки. Какие книжки, Алик?
   - "Семь мудрых школяров" и "Арабские сказки".
   - Ишь ты, расщедрилась... Тарелка ничего. Снеси в комиссионный, пальто ему купишь. Книги, небось, тоже можно продать?
   - Книги пусть останутся Алику на память.

   Нет, я и так не забуду все это.
   Но как же так? Столько хороших, замечательных книг прочитал и, оказывается, не могу сам решить, что правильно, что нет. Я превратился в книжного червя. Кто это сказал?.. Я червь? Нет! Однако же, вот она, настоящая жизнь: был выбор, и я, добрый и хороший, выбрал не то. Но почему? Как много стало вопросов!

   Прав ли я с Кириллом? Кому важнее делать добро, своим или чужим? Что главное: книги ли все-таки все остальное?
   - Алик! - раздался стук в дверь. - Тебя к телефону!
   - Алик, здравствуй! Это Люба, - услышал я знакомый голос.
   - Люба! Любочка! - Как плотина вдруг рухнула в моей груди, так легко и тепло стало. И рад был сбежать от этих неотвязных вопросов в простую и ясную школьную жизнь. Хорошо жить на свете! Хорошо бы прожить подольше. И я непременно стану лучше, сильнее. - Люба...
   - Чего это ты? - настороженно спросила она.
   - Ничего. Просто рад, что ты позвонила.
   - А... Завтра после второго урока мы идем во Дворец пионеров. Весь класс. И надо надеть белые рубашки и галстуки выгладить.
   - Ладно. А что будет?
   - Там узнаешь. До свидания, Алик.
   - До свидания. До завтра.

Конец



<<< на стр. 9

 

 

Ист. журнал "Пионер"
1980-е



____________________________