продолжение



17

   Спрятавшись под лестницей, ведущей на чердак, в стороне от всех, пыталась справиться с собою Оля Холодова. Анатолий Алексеевич объявил, что педсовет отказывает ей в характеристике  для поездки с ансамблем за границу. В чем, собственно, она провинилась? Учится на пятерки.  Политинформацию проводит. Что же еще? Дерзит? Бунтует? Так она же защищается!..  Разве непонятно? Дурацкая история со столбовскими вещами? Но она же и повела всех объясняться к Столбовым?!

   Никто и никогда не видел Холодову плачущей. Бывало, что в момент сильного волнения шея ее покрывалась красными пятнами, но разве так уж заметно это за высоким воротничком школьной формы?!  Выражение невозмутимости и холодности почти никогда не оставляло ее лица, сразу убеждая, что все возможные страсти и желания подчиняются в этом человеке воле и рассудку. И теперь она старалась задушить в себе рыдания...

   От людей Холодова быстро уставала. Даже самые близкие мешали ей сосредоточиться на своем, для нее важном. Природой ей даровано было редкое умение оберегать и защищать свое "Я", и она искренне недоумевала, когда ее упрекали в эгоизме и равнодушии.
   Оля Холодова упорно старалась забыть себя в детстве. Тогда она была другой, и воспоминания мешали ей вполне осознать себя сегодняшнюю. Когда-то и ей, как Нике Мухиной и Киссицкой, хотелось во всем участвовать. С удовольствием соглашалась она быть звеньевой,  членом совета отряда, а как-то ее выбрали и председателем. Она произносила речи, требовала от ребят, чтобы хорошо учились, хватала за руки всех, кто сбегал с пионерских сборов.

   Особенно нравился ей кукольный театр, который организовал Славик Кустов. Тот, прежний Славик, не хмурый, сутуловатый подросток,  а радостный и добродушный мальчик. Славик принес из дома кукол. Он шил их вместе с мамой и младшим братом. И учил всех желающих кукол оживлять. Разыгрывали русские народные сказки или сами сочиняли смешные, коротенькие скетчи, добродушно высмеивая школьные проказы. Постепенно куклы научились не только двигаться и говорить, но петь и танцевать. Олино умение подыгрывать куклам на балалайке обеспечило ей свое, особое место, в небольшой, состоящей из мальчишек труппе.

   Спектакли показывали в школе, в соседнем детском саду и по очереди во дворах всех домов, где они жили. Старшая пионервожатая вечно носилась по школе, как ошпаренная,  отбивалась от них своей занятостью и не принимала в их театральных делах никакого участия. Но однажды, когда в школу приехали из райкома комсомола и всю дружину собрали на пионерскую линейку, пионервожатая отчитывалась перед гостями их театром. Куклы перестали казаться Оле живыми, превратились в игрушки, из которых пора вырасти.

   После занятий все пионеры их школы бегали по соседним домам, унижались, просили: "Тетенька, не найдется ли у вас лишней макулатуры?", "Дяденька, макулатура у вас не завалялась?" Иногда их щедро одаривали, иногда перед носом захлопывали дверь. Случалось, вежливо объясняли, что за макулатуру получили уже "Королеву Марго".
   Оля так неловко  чувствовала себя во время этих выпрашиваний и так уставала, таская тяжелые пачки грязной и пыльной бумаги, что вечером долго не могла прийти в себя и плохо спала ночью. Каждый день старшая вожатая обещала, что машина заберет их внушительный вклад в "Миллион - Родине!" - для новых книг, учебников и тетрадей. Но обещанная машина не приезжала, и макулатура сгнила под дождем и снегом. И в душе, словно ржавым колесом проехались по живому, остался след, который и сейчас еще не порос травою.

   Несколько лет участвовала она в шумных тимуровских рейдах по домам ветеранов войны под лозунгом: "Приносить радость людям!"  "Вам не нужна помощь?" - настырно спрашивали они, врываясь  в благоустроенные квартиры, - "Спасибо, миленькие, - отвечали старики и старушки, порою умиляясь до слез. - Слава богу, у нас дети, внуки, все хорошо". Иногда одинокие люди просили о чем-то - сходить в магазин, в аптеку, но доставляло ли им это радость?  Большей частью ребята не успевали даже запомнить имена этих людей, так как выданные им пионервожатой адреса постоянно менялись. Когда же в Олином подъезде парализовало одинокую женщину, никто не знал об этом целую неделю!  С тех пор Оля возненавидела "добрые дела" под лозунгами и по разнарядке.

   А потом их бывшая директриса, эта "госпожа министерша", и вовсе прогнала из школы пионервожатую. Говорили за то, что она позволила себе возражать на педсовете. Хоть и не больно много значила старшая вожатая в их жизни, но все же...  Отрядного вожатого у них никогда не было. Его заменяла их любимая учительница по математике, их классная, но и ее вскоре прогнали. Тогда Оля отошла в сторону от всех "очень важных мероприятий" и твердо решила, что для себя фальши и показухи она не хочет.

   Нет, она не отказывалась вести политинформацию, и всегда тщательно готовилась к ней, потому что считала такую информацию полезной для малышей, а все, за что она бралась, она дала себе слово делать хорошо, не для видимости и отчета, а для явной и конкретной пользы.

18

   Сидя под чердачной лестницей на корточках, обхватив острые колени руками, Оля Холодова дожидалась звонка, чтобы тут же отправиться в "оружейку! к Анатолию Алексеевичу.
   - Я очень прошу...  пойдите вместе со мной к Надежде Прохоровне, - попросила она классного руководителя тоном, не таким решительным, как обычно.  - Подумайте, что я скажу в ансамбле? Почему мне не дают характеристику?..
   - Расскажешь в ансамбле, как вы себя ведете, - холодно пояснил   Анатолий Алексеевич.
   - Но характеристику же дают не всему классу, - необычно робко попробовала настаивать Холодова.

   Анатолий Алексеевич не ответил, поднялся и двинулся к двери. Холодова покорно потащилась вслед за ним по лестнице вниз, к директору. Но по какому-то невероятному закону "подвоха" в кабинете Надежды Прохоровны оказалась завуч, Виктория Петровна. Отступать было поздно. Не успел Анатолий Алексеевич рта раскрыть, завуч вздорно выкрикнула:
   - Нет, нет и нет! И не просите! Я категорически...  вы слышите? Категорически протестую...  я буду говорить с райкомом комсомола...

   Оля почувствовала нарастающую внутри себя бурю. Она упорно воспитывала в себе подчеркнутую сдержанность, но в этот миг поняла, что теперешней черной бури ей не унять.
   - Нет, это я пойду в райком комсомола, - внешне невозмутимо и вполне вежливо пообещала Холодова, и шея ее покрылась пятнами. - Да, да, точно. Я обязательно пойду в райком комсомола и, может быть, даже в райком партии. И расскажу обо всем, что здесь творится. Мало ли насмотрелась я тут за все эти годы?.. - Глянула на всех взрослых по очереди колючими глазами и быстрой, уверенной походкой пошла прочь. Но все же успела еще услышать себе вдогонку вопрос Надежды Прохоровны: "Кстати, кто ее родители?"

   Было время, Оля Холодова страшилась и вся сжималась, словно перед ударом, когда ей в стенах этой школы задавали вопрос: "Кто твои родители?"
   У большинства ее одноклассников родители были художниками, артистами, журналистами, переводчиками, торговыми представителями или по крайности инженерами, врачами и учителями. А у нее отец - токарь, а мать - ткачиха. Как теперь она ненавидела себя, ту, маленькую, растерянную девочку!

   Когда ребята подросли, и главным в оценке товарищей стали уже не физическая сила и отчаянность в играх и затеях, а ум, интеллектуальность и начитанность, Холодова задумалась. Природа не обделила ее умом, и она быстро смекнула, что проигрывает рядом с теми, кто быстро и без хлопот получает в своем собственном доме лучшие книги и уверенные рекомендации, что посмотреть в театрах и на выставках, что прочитать в журналах, и не мучается выбором. не теряется в оценках прочитанного и увиденного.

   Повзрослевшая Холодова угрюмо молчала на переменах, а в компаниях забивалась в угол. И вдруг, неожиданно для всех, воспрянула духом. Поклялась, что всего достигнет сама. И с настойчивостью сильного характера принялась за дело. Ей повезло. В библиотеку при домоуправлении пришла работать старушка  пенсионерка, которая хорошо знала и любила литературу и искусство, и не жалела времени для Оли.
   Все более ожесточаясь, до полного отрешения сосредоточивала Оля себя на том, что пыталась обдумать  самостоятельно, всем и всему противопоставляя свое, собственное, непохожее. Она и на балалайке захотела учиться играть из протеста против общей привязанности к пианино или гитаре.

   С родителями Оля виделась не часто. Мама обслуживала не то в два, не то в три раза больше станков, чем положено, и пятилетку выполняла, чуть ли не на год раньше намеченного срока. Ее постоянно избирали делегатом, депутатом, представителем и еще кем-то, и домом ей заниматься было недосуг. А папа и вовсе взлетел высоко. Он был отличным. уникальным токарем. Но с тех пор, как его избрали членом райкома партии, а потом и членом бюро горкома, он возвращался домой только спать. Маленькая сестренка. зачем только они ее произвели на свет,  постоянно оставалась на попечении Оли - не бросишь же родную сестру...

   Родители отдалились от нее, и она к этому привыкла. Она была благодарна им и за то, что своими превосходными успехами на производстве и в жизни обеспечили ей вполне благополучное существование и немало упрочили в ней чувство уверенности в себе и защищенности от внешнего мира. Правда, иногда Оле казалось, что отец и мать потеряли для нее что-то живое, близкое, домашнее. Превратились в некий неодушевленный образец примерности и положительности, который надо выставлять на всеобщее обозрение для подражания и поклонения, но что-то мешало ей подражать и поклоняться. С годами все меньше понимала она, зачем устраивать шумиху вокруг простых вещей? Зачем постоянно суетиться и перевыполнять планы, а не создать их сразу такими, какие под силу честно работающему человеку? И стоит ли уж так бурно восторгаться честным трудом? Разве это не норма порядочности?

  
Летом она уезжала с сестренкой в деревню к бабушке.
   Бабушку Оля любила. Отступая от принятых для себя правил, частенько по вечерам льнула к бабушке, укладывая голову на ее колени, чтобы погладила.
   С утра до вечера бабушка крутилась в своем хозяйстве, не отказывалась, если просили, пойти помочь на колхозную ферму, где проработала больше сорока лет. Бабушка твердо ступала по земле, на которой родилась и состарилась. И не вставала на цыпочки, чтобы достать с неба луну.
   Вечерами бабушка рассказывала Оле о тяжелом деревенском детстве, о молодости, которая пришлась на войну, о трудных и голодных послевоенных годах и о том, как после гибели на фронте мужа пришлось ей одной ставить на ноги сына.
   Бабушка судила о жизни без затей, но во всех ее "хорошо" или "плохо" не сквозило надуманности мудрствования, а жила спокойная мудрость опыта и здравого смысла.
   Возвращаясь от бабушки в город, Оля Холодова еще больше отстранялась от всех, замыкалась  в себе, именно в себе пытаясь черпать силы.    Что могла она противопоставить родителям да и другим малопонятным ей людям, кроме твердого решения жить по-иному?!

   Ошалев от того, что произнесла в кабинете Надежды Прохоровны, Холодова постояла немного на лестнице, навалившись грудью на перила. Из-за Виктории не поехать ей в Бельгию, не увидеть другую страну, не поговорить по-французски!  Оля припустилась вверх по лестнице, уселась снова в своем укромном уголке у входа на чердак. Быстро вырвала двойной листок из ученической тетради, переписала фломастером из своей разбухшей тетради слова Сократа, произнесенные им, по свидетельству Платона, после смертного приговора: "В самом деле, если вы думаете, что умерщвляя людей, вы заставите их не порицать вас за то, что вы живете неправильно, то вы заблуждаетесь. Такой способ самозащиты и не вполне надежен, и не хорош, а вот вам способ и самый хороший, и самый легкий: не затыкать рта другим, а самим стараться быть как можно лучше. Предсказав это вам, тем, кто меня осудил, я покидаю  вас!"

   Схватив листок, даже не перечитав написанного, Оля помчалась в кабинет завуча. Дверь там оставалась незапертой.
   Подвернувшейся под руку кнопкой быстро прикрепила Оля свой листок к стене над письменным столом. Оставалось немедленно исчезнуть, как и было обещано на бумаге.



продолжение следует 




 
 

%