Книги (стр 3)
Александр Яковлев Рисунки А. Ивашенцевой
Повесть
продолжение
________________________
продолжение
Узел с вещами был не столько тяжелый, сколько неудобный. Туго связанные концы не позволяли как следует ухватиться, а когда я пытался взять одной рукой, а другой поддерживать снизу, узел оказывался очень тяжелым, руки быстро уставали. И потому я нес его то так, то эдак, часто меняя руки, останавливаясь на мгновение, и потом, поспешая за мамой, расталкивал прохожих.
Это было ужасно! Все смотрели на узел, на меня, начинали думать, что бы это значило, и понимали: мальчик везет вещи на продажу. Они смотрели на меня сочувственно. Только бы не встретить кого-нибудь из класса!
И пока мы шли к метро, и спускались по эскалатору, и пока ждали на перроне поезда, я не смел поднять глаз и только стискивал зубы, понимая, что все это надо вытерпеть - дома нет денег.
Мама, казалось, не замечала ничего. Она как будто легко несла синий чемодан, в котором были платья и ботинки, и даже на ходу оборачивалась ко мне: "Алик, тебе не тяжело? Устал?" "Нет, нет, - выдавливал я, стараясь не отставать. Но по тому, как мама поджимала губы, особенно независимо вскидывала голову, я видел, что и она чувствовала себя униженной.
Надо было ехать на метро до Сокольников, а дальше на троллейбусе или трамвае до Преображенского рынка, нашей конечной цели.
Людей в вагоне метро было много. И вдруг одна толстая тетка в шляпке и с зеленой сумкой, торопясь к выходу, споткнулась о чемодан.
- Что за безобразие! Понаставили барахла всякого, выйти нельзя!
Боже, как я возненавидел ее! Я готов был броситься на нее с кулаками, лишь бы она замолчала! Я обернулся к маме, вдруг побледневшей, с выступившими красными пятнами на щеках.
- Да! - закричала мама. - И поставили! Никому не мешают, только ей, видите ли, мешают!..
- Мама, не надо... Мама, не обращай внимания... - тихо повторял я...
Пассажиры смотрели на нас, переводя глаза с тетки на узел, на маму, на меня, опять на узел.
- Мама, ну пожалуйста...
- Отстань, Алик, не вмешивайся в эти дела!..
Наконец она вышла, и поезд тронулся.
День был холодный, но солнечный. Начало октября. Солнце не грело, а тихо светило откуда-то сбоку.
Мы шли от трамвая по солнечной стороне и молчали. Под ногами шуршали уже потемневшие, коричневые листья; временами с кленов и осин срывался желтый, оранжевый, пунцовый или красно-зеленый лист и, покружив в воздухе, опускался на землю.
В комиссионном я свлил узел возле стола приемщика и сказал, что подожду на улице. "Да, да" - рассеянно ответила мама. Она как будто равнодушно смотрела, как оценщик перебирает вещи, поднимая верх платья, потирая пальцами материю старого пальто и близко к носу поднося, как бы обнюхивая, ботинки. Она с готовностью подавала ему вещи и покорно убрала в чемодан две пары ботинок, на которые он, едва посмотрев, презрительно гмыкнул. Я видел через витрину, как он поворошил оставшуюся кучу вещей и начал заполнять квитанцию. "Вот и хорошо, - с облегчением подумал я. - Сдали".
Ужасно унизительное сознание собственной бедности. Унизительно и чувство благодарности, когда надо было говорить "спасибо" за старые платья, брюки, ботинки. "Но что же делать, Алик, милый" - утешала меня мама, когда мы ехали в то воскресенье после большой уборки дачи Зои Владимировны. - Как иначе прожить? У тебя на зиму ботинок нет". Я смирился.
На следующее утро я, как и всегда, проснулся с предчувствием чего-то хорошего. Не печалили несделанная задача по геометрии и то, что надо было возвращать Ленке Гальпериной "Двадцать лет спустя", а мне было жаль возвращать хорошие книги.
Утром, когда день только проклюнулся и целехонький лежит перед тобой, ощущаешь себя сильным и легким, готовым ко всему, и так легко делается все. Я в пять минут умылся, оделся, достал из-под подушки завернутые мамой в газету сковородку с яичницей и чайник, поел и даже почистил ботинки. Нет, сегодня должен быть отличный день!
До зоологии я отдал Ленке книгу, а она мне - тетрадь по геометрии с треклятой задачей. Я успел не только переписать задачу, но и прочитать параграф с заданной теоремой. Оторвался только, когда отвечал Аркаша Блинов.
Странный человек Аркаша: с нами он нормальный, а с учителями робеет, стесняется чего-то, отвечает всегда тихо. Биологичка этого не любила.
- Ну что, Блинов, долго в молчанку играть будем? - повысила голос Ада Романовна. - Ты сказал "кошки". Хорошо. Чем отличаются кошки от других млекопитающих?.. Ну? Погромче, чтобы тебя все слышали.
- Голосом... они мяукают, - тихо сказал Аркаша.
- Так, - вздохнула Ада Романовна.
Потом Аркаша уверял, что он слышад не "так", а "как", он клялся, что, стоя рядом, не мог ослышаться. А тогда он удивленно посмотрел на биологичку, на нас и мяукнул. Сначала тихо, потом погромче.
- Блинов! - вскочила со стула учительница. Голос ее, наверно, был слышен на улице. - Вон из класса! Я тебе за такие шуточки двойку в четверти выведу!
Класс лежал на партах от хохота.
На перемене мы по очереди изображали Аркашку и Аду, мяукали дикими голосами, пока не пришла завуч Екатерина Александровна. При ней стихал всякий шум. Мы утихли и решили, что Аркашу надо называть не "Блинчик", а "кот Аркадий". Мы - это наша компания, мушкетеры.
Все мы давно прочитали "Мушкетеров" Дюма - предмет моих заветных мечтаний - и разыгрывали роман на переменах. Роли распределились очень удачно: Гриша Амираджиби, немногословный, по мнению девочек, самый благородный и красивый, был Атосом. Володя Резников, или просто Резник, мягкий, уступчивый, с мелкими, очень правильными чертами лица и по-девчоночьи слабыми руками, - Арамисом. Ленка Гальперина внешне, к сожалению, не походила на миледи, потому что была черненькая и кудрявая, но решили, что миледи перекрасилась, дабы ее не узнали. В остальном Ленка была идеальным воплощением женского коварства и ума. Люба Бычихина в нашу компанию не входила, но ее позвали из-за сходства с госпожой Бонасье: белокура, миловидна, добродушна. Колосов сразу сказал, что будет д'Артаньяном, и мы не стали спорить, хотя, кроме силы, Саша ничем не блистал, а Портосом он быть не хотел. Меня назвали кардиналом, и я согласился. Роль невыигрышная, но зато Ришелье всегда в центре событий и от него многое зависит.
И вот на большой перемене, став у окна и отвернувшись от коридорной суеты, мы начинали.
- Ваше величество, - вполголоса говорил я, - госпожа Бонасье опасна уже тем, что она знает многое.
- Что же делать? - подхватил Колосов, который играл и за короля.
- Нас может выручить только миледи... Ленка, иди сюда! Итак, герцог Бэкингем с помощью госпожи Бонасье увез не только подвески королевы, но и планы наших крепостей. Вам необходимо вернуть их. Так мы отомстим за подвески!
Ленка иронически улыбнулась, чего я в ней не терпел, и сказала:
- Будет сделано, ваше преосвященство.
- Что я узнаю, - заговорил подошедший Гриша. - Наша прелестная миледи опять покидает Францию?
- Да, - небрежно бросила Лена. - Но вы, милейший граф, никогда не узнаете, куда и зачем я уезжаю!
Это было великолепно! Я загорелся и молил в душе о том, чтобы никто из наших одноклассников к нам не подошел, чтобы не прозвенел звонок...
- Одну минуту, господин Атос, - трогал я Гришу за плечо. - У меня для вас есть важное и срочное поручение.
- Вы, вероятно, ошиблись, монсеньор, - очень удачно отвечал он. - Я служу королю!
- В чем дело, ваше преосвященство? Может быть, д'Артаньян сумеет вам услужить?
- Я тоже ко всему готова, - вставила Люба, которая очень старалась попасть в тон, а у нее это редко получалось...
- Ребята! - возбужденно заговорил подошедший леша Казаков. - Вы смотрели вчера по телеку КВН? Там от МАДИ мой двоюродный брат выступал. В домашнем задании он жирафа изображал, помните? - Леша довольно засмеялся.
- Слушай, ты очень не вовремя! - сказал Гриша.
- Да ну его, - надулась Люба. - Все испортил.
- А что испортил? Чего вы тут?
- Ничего, ничего. Иди, - попытался я уговорить его, но он заинтересовался и, как всегда, чувствуя что-то интересное, но неизвестное, решил узнать, влезть. Мне стало скучно.
- Нет, правда, чего у вас?..
Конечно, если бы разыгрывали "Героя нашего времени", он был бы Грушницким. А что? Гриша - доктор Вернер, Люба - княжна Мэри... Печорин - это я .
Нет, конечно, все это были пустые фантазии, правда, интересные, захватывающие фантазии. Так не хотелось выходить из них, покидать эфемерный, неопределенный, но и реальный мир, в котором все было ярче, красивее, понятнее, в котором среди кавказских снеговых вершин Печорин гулял с княжной Мэри и влюбленная княжна не могла понять его глубокую печаль, но при далеком топоте копыт Печорин вдруг превращался в д'Артаньяна; и уж тут-то княжна (или госпожа Бонасье) с радостью целовала своего верного рыцаря, но вдруг, заметив кинжал, сверкнувший в лунном свете, она кричала: "Спасайся!" - и звенели шпаги, и текла кровь, черная в ночной темноте, и лишь потом луна, вышедшая из-за туч, освещала недвижимое тело, женщину, напряженно смотрящую в даль, и быстро удаляющегося всадника...
- Алик, у нас завтра еды нет, - сказала мама.
- А деньги за вещи?
- Я вчера ездила, они еще не проданы. Сказали заехать дня через три.
Я молчал, потому что знал, о чем сейчас пойдет речь, и бессильная жалость прилила к сердцу.
- ...Алик, я к тебе обращаюсь. Что делать?
- Ладно, пойдем в букинистический. Сколько тебе надо?
- Я не знаю... Котлет купить, масла, компота хорошо бы...
- Можно без компота.
- Ты с этими книгами совсем уж... Помешался на книгах!
- А если у Драбкиной занять?
- Я ей уже должна двенадцать рублей, и то она до пятнадцатого лишь согласилась ждать. Алик, - заговорила с ожесточением мама. - Ну что же делать? Рубля два обязательно надо.
- Хорошо. Я дам Игнатьева два тома и Тургенева "Избранное".
- Может быть, Тургенева не надо?
Мама как будто пожалела Тургенева, но я знал, на что она нацеливается.
- Катаева я не дам.
- Алик, но тут мы бы сразу получили много, рублей пять. А потом бы выкупили его.
- Нет, лучше я обедать не буду, но Катаева не дам. "Белеет парус", "Хуторок", "Квадратура круга" - да как можно! Ни за что!
- Что дадут за Игнатьева? Сколько он стоит?.. Рубль и девяносто копеек. Да еще вычтут. Что я куплю на эти деньги? Ты посмотри на себя, худой какой...
Я смотрел на этажерку. где стояли мои сокровища. и решал.
- Ладно, возьми еще Итало Кальвино... - Незадачливые грабители, ленивые полицейские, чудаковатые ученые, и везде яркое солнце. море, желтый песок Неаполя или глухая ночь Рима с мерцающей рекламой. Эх, жалко, но что делать. - Игнатьев - рубль девяносто, Тургенев - семьдесят копеек, Кальвино - рубль десять, всего - три семьдесят, считай - три пятьдесят, на руки получишь два восемьдесят. Нормально.
- Ну хорошо. Ты пойдешь со мной?
- Да.
- Тогда быстро одевайся.
Книг у меня накопилось довольно много. Дарили знакомые, соседи, Серафима Петровна подарила этажерку с двумя стопами книг. В прошлом году мама поехала весной на дачу к одной врачихе мыть окна и полы, и я поехал. В чулане нашел много всяких книг, несколько мне было позволено взять.
И вот однажды, когда я в очередной раз решил переставить книги на этажерке, мама сказала, что надо что-то продать. Я огорчился, но не слишком. Книг было много, штук сто. Некоторые мне были неинтересны. Мы набрали полный чемодан книг и получили в букинистическом много денег. Книги позволили нам прожить две недели. Это было неожиданно и чудесно. К сожалению, за первым разом все чаще следовали другие.
И я узнал букинистические, приемщиков, продавцов, некоторых постоянных покупателей. Я изучил витрины магазинов и их прилавки и с одного взгляда определял, есть ли что новое, а что купили.
Ист. журнал "Пионер"
1980-е
________________________
