Вот моя деревня - 1 -
Повесть
Владимир Арро
Рисунки Т. Капустиной
Наш берег правый
Наш берег правый. Их берег левый. Нам их видать, все, что они делают, кильки проклятые! Это мы их кильками зовем. Они-то себя называют кильковские - деревня, значит, у них Кильково. А мы - равенские, наша деревня Равенки. Нас никак не обзовешь. Они уж пытались: и равены, и равки. К нам не прилипает. Равенские мы. А они кильки, кильки!
Эй, кильки, килечки! На копейку сто башок!
Деревня у нас хорошая, на горке стоит. Ветерок дунет - ни слепней нет, ни комаров.
По берегу крутому вязы растут, это деревья такие, у них кора будто вязаная, а на этих вязах гнездится всякая птенчура.
Слышали, как скворец в мае поет? Выделывает всякие колена, даже трясется от радости, а потом помолчит и будто струночку оборвет, слышали?.. Д-день! Помолчит и еще разок: д-день! Ну, ясно, это он про день говорит. Я скворцов очень уважаю. Если кто скворчиное гнездо разорит, пусть лучше на глаза мне не попадается. Я и ласточек не позволю обижать, и стрижей. Но вот что ты скажешь, не люблю воробья! Может, это и неправильно, но я воробья не люблю
Вора-бей - слышали как? Это значит: бей вора. Вот что это значит. И не зря. Если стая прилетит в огород, все семена с грядок склюет, все ростки повыдергивает, а разве ж так можно? Ведь мы же трудились, и брат Паша приезжал из города помогать.
У нас огород большой, ухоженный. Вот погодите, у меня скоро подсолнухи такие вырастут, что под каждой шляпой хоть от дождя хоронись. А луку будет, а моркови, а огурцов, а всячины всякой!..
С нашего огорода за реку красиво глядеть. Сначала идут луга заливные, это пойма, там щавель растет. В момент можно набрать полную рубаху. Дальше там вика с овсом, тут же гороховое поле, а к лесу ближе будто море синее колышется - это люпин. Лес есть ближний, роща по-нашему, а есть и дальний. За дальним лесом солнце встает.
Вот только Кильково все время в глазу маячит, тьфу, хоть бы и не глядел! Мне Кильково потому поперек кишок встало, что там не ребята, а одни кильки родятся, зануды и лишаи.
У нас ребята совсем иные, кого хочешь возьми. Нет у нас, среди равенских, худых ребят, все очень замечательные люди. Вот хотя бы Коля Семихин, ведь он под водой кого хочешь пересидит, уж он нырнет, так нырнет. И Федяра у нас ничего себе парень, правда, шкода. А лучше Саньки с Ванькой ни в одной деревне не найти. Санька с Ванькой очень хорошие полузащитники. Они у нас близнецы. Сначала Санька народился, а там и Ванька появился.
У Коли Семихина есть маленький братец
У Коли Семихина есть маленький братец - Вовка. Коле надо его всюду с собой таскать. Он Вовке заместо няньки, пока мама с отцом на работе, - а с таким грузилом разве далеко уйдешь? Прямо никудышное положение образовалось. Ни в футбол сыграть с кильковскими, ни в лес сходить, ни рыбу позагонять.
Истощала наша равенская команда. Толик Малашин со всей семьей по осени в город подался. Замечательный бал нападающий. Орловы теперь живут в Кильково, отец их там построился. А Сизиковы возле магазина дом купили, им теперь способнее за кильковскую команду играть.
Слабый стал наличный состав. Приросту никакого. Да нынче и ребята больно долго растут. Я вон как быстро вырос: одно лето, другое, а я уже в четвертый класс перешел. А Вовке как раньше сопли утирали, так и теперь надо утирать. Вот что ты будешь с ним делать, а ведь бросать маленького нехорошо, что-то придумывать надо. Я и говорю Коле Семихину:
- Вот что, Коля, с таким грузилом далеко не уйдешь, а бросать нехорошо, что-то придумывать надо. Давай, Коля, носилки сплетем.
- Это какие такие носилки? - Коля спрашивает. - Это которые с ручками? Как у Любы в амбулатории?
Я говорю:
- С ручками и с ножками. На ножки ставить, за ручки носить. Ты спереди, я сзади, а то с Федярой по переменке.
- Это ты правильно придумал, - говорит Коля. - Давай.
Взяли мы два шеста, поперек натянули веревок, положили телогрейку, чтобы Вовке помягче сидеть. Хорошие носилки получились. Мы сначала друг друга для пробы поносили. Федяре - впору, Саньке с Ванькой - впору, а уж мы с Колей для таких носилок больно тяжелы, чуть не сломали.
Погрузили мы Вовку, он доволен, руками размахивает! Вот как хорошо!
- Вы саткать меня будете? - это Вовка спрашивает.
А Коля его правильно говорить приучает:
- Не саткать, а таскать. Скажи: тас-кать!
Но Вовке некоторые слова нипочем не сказать. Маленький еще. Ничего, в школе обучат. Там как Мария Яковлевна влепит кол, сразу начнешь правильно говорить.
Погрузили мы, значит, Вовку и понесли.
В Кильково и сельсовет
В Кильково и сельсовет, и магазин, и клуб, и автобусная остановка.
Как же это получается, в одной деревне все, а в другой только амбулатория? И в школу нам с Колей Семихиным придется в Кильково ходить. Свою-то мы через год закончим.
Я нынче похвальную грамоту за успехи в учебе получил. Я способный к учебе. Отец говорит: раз ты, Антошка, способный к учебе, то будем тебя учить. Учись, сынок. Паша вот был неспособный к учебе, так мы его маленько недоучили, а тебя - стало быть, меня - будем учить.
Коля до похвальной грамоты не дотянул, у него почерк какой-то корявый, и он не понимает, что такое икс. Но благодарность ему все-таки вынесли.
Уж как мы будем ходить в Кильково, не знаю: там не то что грамоты, а и спасибо не получишь.
Вот пришли мы к мосту
Вот пришли мы к мосту, а мост у нас на две половины поделен: одна половина кильковская, другая наша, равенская. Там даже зарубка на бревне имеется, а как же иначе, - без зарубки, того и гляди, будет раздор.
Стоит Шурка Шаров на своей половине, рыбу ловит, а Тришка, подлец, на нашу уже перешел.
Взошли мы на мост, я и говорю:
- Поди с нашей-то половины!
Тришка подчинился, ушел с нашей половины, видно, не захотел обостренья, да и так уж у нас с ними востро, дальше некуда. Ушел Тришка, а мы свои удочки закинули с нашей половины, вот это порядок.
Вдруг смотрю - с той-то стороны целая ватага кильковских идет. А во главе Сенька Морозов, он в пятые классы третий год ходит, до того ему надоело, что он уже папиросы курить выучился и на танцах с большими парнями рядом сидит.
Идет Сенька, а в руках у него наметка. Сеньке что наша половина, что своя - все одинаково, он прет напролом..
- Хыть! - говорит. - Амба итальяна!
Плюхнул он наметку возле наших поплавков, еле я успел удочку вытащить, а Коля-то Семихин не успел. Зацепился он крючком за наметку.
Коля говорит:
- Кончай, ты-ы, кончай...
- Амба американа! - говорит Сенька Морозов и как рванет у Коли удочку. - Моя твоя не понимай. Катись отседова. Хыть!..
Вот что ты ему на это скажешь, ведь он таблицы умножения не знает, а за иностранца уже вторую неделю себя выдает.
А кильковские все: ха-ха-ха! Вот дохлые кильки!
Я говорю:
- Сенька, ведь и на тебя иностранец найдется.
- Ай, нехорошо. Твоя - равка, его - килька, моя - американа. Секим башка будем делать. - Это Сенька Морозов-то говорит. Совсем как полоумный.
А кильковские пуще прежнего: ха-ха-ха!
Сенька носилки наши с моста поднял.
- Это что есть? - спрашивает. - Это есть наметка, хороший наметка. Будем щука ловить.
- Не тронь, - говорю, - не тронь носилок, не тобою сделаны!
Но где уж!.. Пошел Сенька куролесить. То на голову кому-нибудь их наденет, то в воду макнет. А то вдруг сел. Несите меня, говорит, как персидского царя. Подняли его кильковские, понесли по мосту, а Сенька направо-налево фуражку снимает, раскланивается, представляется полудурком, полудурок и есть.
Вдруг один шесток под ним - хрясь! Не выдержал шесток, я еще раньше знал, что он сучковатый. Сенька ногами в веревках запутался, лежит на мосту, барахтается. Тут я не вытерпел, схватил мокрую его наметку да сверху Сеньку и накрыл. Все кильковские хохочут, животики надрывают, а нам не до смеху. Подхватили мы Вовку и давай чесать к себе в Равенку.
Митя у нас уехал
Митя у нас уехал, вот что нехорошо... Без Мити мы будто бы обедняли. Он куда хочешь с нами ходил, хоть ему восемнадцать. Его в армию не взяли по причине плоскостопия, это такая болезнь.
А уж как Митя на баяне играл! Как заиграет он на баяне, так вся деревня на берег собирается. А на тот берег, бывает, кильковские сойдутся, заказы дают Мите. Мужики кричат: давай военную! А бабы: песню! А Митя что-то свое, непонятное играет. Вот и сидят кильковские, на наших, на ровенских глядят.
А сейчас Митя уехал. Хочу, говорит, постичь я настоящую музыкальную гармонию, да и репертуар у меня бедноватый, ведь я самоучка, нотной грамоты не понимаю, вот потому я и собрался в районный центр. Да и жизнь надо понять, ребята, для общего развития мысли, как она там проистекает, вот что главное. Прощайте, говорит, как поумнею, так вернусь.
С Митей у нас авторитету больше было. А теперь что? Коля по рукам по ногам Вовкой связан, какая в нем сила? Федяра ростом мал и если уж может чем взять, так это только шкодой, а я этого не уважаю. Санька с Ванькой и вовсе еще мелкота.
Вот сидит на завалине Гошка Куварин
Вот сидит на завалине Гошка Куварин, на кур смотрит и травину жует. В руках у него длинный прут наподобие удилища.
Я спрашиваю:
- Куварин, а Куварин, чего сидишь?
- Возле свово двора сижу, - он отвечает, - не возле твово. Вот потому и сижу.
Я говорю:
- Давай с нами ходить, Куварин, все-таки у нас силы больше будет, хватит тебе кур пасти.
- А я, - говорит, - кур и не пасу.
- А на кой же прут в руке держишь?
- Это удочка у меня, а не прут.
Присмотрелся я, и правда, в руках у него удочка. И леска, и поплавок, как полагается, и крючок с червяком. Взял Куварин несколько червяков из баночки и бросил курам. Петухи загоготали, крыльями захлопали, куры бросились друг у друга червей отнимать. А Куварин тем временем удочку свою в самую их сумятицу закинул и сидит, травину жует.
Я спрашиваю:
- Куварин, ты это зачем делаешь?
- Мне рябую поймать надо, - отвечает Кумарин. - Она, подлюка, яйца клюет.
- Ну, а потом-то пойдешь с нами? - я спрашиваю.
- Нет, - отвечает, - не пойду и потом.
Вот какой у нас Куварин.
В нашей деревне ни клуба, ни магазина
В нашей деревне ни клуба, ни магазина, ни сельсовета, а только амбулатория. Мы в амбулаторию каждый день ходим, но это ведь не кино. Там Люба работает, журналы читает, инструменты надраивает, чтобы блестели, а мы ей мешаем. Но нам ведь тоже надо куда-нибудь ходить.
Вот пришли мы утром в амбулаторию, а Люба сидит за столом и пишет. Коля Семихин говорит:
- Люба, дай витамин!
- Сейчас, только закончу, - отвечает Люба. Она нам каждое утро витамины дает.
Витамины - это такие желтые шарики. Они сначала сладкие-сладкие, потом никакие, потом кислые-кислые, потом снова сладкие.
Мы стоим посреди амбулатории и плакаты рассматриваем, а на плакатах нарисованы всевозможные бактерии. Их простым глазом никогда не различишь.
Федяра говорит:
- Во какие личинки! На них небось рыба хорошо берет!
Это он на бактерии подумал, что они личинки.
Я говорю:
- Федяра, это же бактерии! Правда, Люба? На них нужно смотреть в микроскоп.
- А где они живут? - спрашивает Федяра. Сразу видно, что он только два года учился.
Я говорю:
- В земле небось. Правда, Люба?
Люба голову подняла и говорит:
- Везде! Например, много видов бактерий находится на коже человека.
- На коже? - удивился Федяра и посмотрел себе на руки. - А где?..
Я тогда замеялся.
- Ты, Федяра, все простым глазом хочешь различить, а их и не видно простым глазом, верно, Люба?
- Конечно, - говорит Люба. - Хотя их тут у тебя миллион.
- Миллион?.. - вскричал Федяра и давай рука об руку колотить, бактерии стряхивать.
И Санька с Ванькой стали руками обмахиваться. Люба хохочет. И мы с Колей хохочем, потому что нам-то ведь медицина понятна, мы уже в четвертый класс перешли.
Я говорю:
- Да они же безвредные!
- Правда, Люба, безвредные?.. - спросил Федяра.
- Безвредные, - отвечает Люба. - Только вы на всякий случай пальцы не суйте в рот.
Пока мы сосали витамины, Люба обмакнула щепочку в пузырек с йодом и мне вчерашнюю ссадину помазала. А Ваньке - локоть какой-то мазью. А Федяре - ухо ядовитой синькой. Всех незаметно разукрасила.
Коля говорит:
- Люба, покажи шприц!
- Нет, - отвечает Люба, - и так много времени я с вами потеряла! А ведь кильковские ребята сейчас на осмотр придут.
- Это как же кильковские? - спросил я.
- А вот так, - отвечает Люба. - Очень просто.
- А мы когда же?
- Вы в последнюю очередь. Сначала кильковских осмотрю, а вы у меня всегда под рукой.
Вижу, мне Коля Семихин подмигивает и на дверь кивает.
- Ладно, - говорю, - мы пошли.
От деревни нашей Равенки
От деревни нашей Равенки идет склоном тропинка. Она в кукурузное поле уходит и выныривает прямо на боевую дорогу. Эта главная дорога называется боевой.
Когда кильковские вошли в кукурузу, мы бросились на них с пиками и стали их гнать. Их было человек семь или восемь, они, конечно. нападения нашего не ожидали и поэтому разбежались кто куда.
Вот попрятались они все в кукурузе, никого не видно и не слышно, а мы-то знаем, что они где-то здесь сидят.
- Эй, - говорю, - кильковские, где вы тут, вылезайте!
А они молчат. Я говорю:
- Эй, не слышите, что ль?..
Вдруг Тришкин голос спросил:
- А вы гнать нас будете?
- А неуж не будем!
- Что же вы, не понимаете, а?.. - закричал Шурка Шаров. - Ведь нам на медицинский осмотр надо! Нам Люба велела!
- Мало ли велела! - кричу. - Может, мы сами еще не осматривались!
- А мы почем знаем!
- Ну, и чешите отсюда!
- Ваша, что ли, амбулатория? - крикнул Тришка.
- Наша! - крикнул я. - Наша амбулатория! И Люба у нас живет!
- А вот если мы в кино вас не будем пускать, тогда как?
- Вы-то?
- Мы-то!
- Ха-ха! Испугали! У вас и власти такой нет. Нас киномеханик Слава каждый раз дожидается. Без равенских началось хоть одно кино?
Тришка с Шуркой даже из кукурузы вылезли.
- Думаете, что это из-за вас, да? - Шурка даже засмеялся. - Дураки, и не из-за вас это. Славка Любу каждый раз ждет.
- Ну вот! - крикнул я. - Не все ли равно! Люба тоже равенская.
- А может, она скоро кильковской будет?
- Вот сказал! Это почему?
- Почему, почему... - сказал Шурка. - Не понимают они.
- Люба замуж за Славку собирается! - крикнул Тришка. - Что, не видели, как он ее после кино провожает? А как на лавочке они сидят, не видели?..
Уж этого я не выдержал. Я поднял пику и закричал:
- Бей килек!.. Вперед!
И все наши ребята закричали:
- Бе-ей!..
Мы бросились на кильковских, и они побежали. Мы гнали их до самой дороги. Они потом еще много раз останавливались и что-то нам кричали. И мы им кричали, и грозились им, и обзывали по-всякому, пока они не взошли на мост.
От деревни нашей Равенки идет склоном тропинка. Она в кукурузное поле уходит и выныривает прямо на боевую дорогу. Эта главная дорога называется боевой.
Когда кильковские вошли в кукурузу, мы бросились на них с пиками и стали их гнать. Их было человек семь или восемь, они, конечно. нападения нашего не ожидали и поэтому разбежались кто куда.
Вот попрятались они все в кукурузе, никого не видно и не слышно, а мы-то знаем, что они где-то здесь сидят.
- Эй, - говорю, - кильковские, где вы тут, вылезайте!
А они молчат. Я говорю:
- Эй, не слышите, что ль?..
Вдруг Тришкин голос спросил:
- А вы гнать нас будете?
- А неуж не будем!
- Что же вы, не понимаете, а?.. - закричал Шурка Шаров. - Ведь нам на медицинский осмотр надо! Нам Люба велела!
- Мало ли велела! - кричу. - Может, мы сами еще не осматривались!
- А мы почем знаем!
- Ну, и чешите отсюда!
- Ваша, что ли, амбулатория? - крикнул Тришка.
- Наша! - крикнул я. - Наша амбулатория! И Люба у нас живет!
- А вот если мы в кино вас не будем пускать, тогда как?
- Вы-то?
- Мы-то!
- Ха-ха! Испугали! У вас и власти такой нет. Нас киномеханик Слава каждый раз дожидается. Без равенских началось хоть одно кино?
Тришка с Шуркой даже из кукурузы вылезли.
- Думаете, что это из-за вас, да? - Шурка даже засмеялся. - Дураки, и не из-за вас это. Славка Любу каждый раз ждет.
- Ну вот! - крикнул я. - Не все ли равно! Люба тоже равенская.
- А может, она скоро кильковской будет?
- Вот сказал! Это почему?
- Почему, почему... - сказал Шурка. - Не понимают они.
- Люба замуж за Славку собирается! - крикнул Тришка. - Что, не видели, как он ее после кино провожает? А как на лавочке они сидят, не видели?..
Уж этого я не выдержал. Я поднял пику и закричал:
- Бей килек!.. Вперед!
И все наши ребята закричали:
- Бе-ей!..
Мы бросились на кильковских, и они побежали. Мы гнали их до самой дороги. Они потом еще много раз останавливались и что-то нам кричали. И мы им кричали, и грозились им, и обзывали по-всякому, пока они не взошли на мост.
Как же так, Люба замуж собирается
Как же так, Люба замуж собирается! А она ведь с Митей ходила. Митя когда на учебу в район уезжал, она его провожала до самого поворота, и глаза у нее были заплаканные, и письма он ей пишет, а теперь, значит, Митю побоку, не может этого быть!
Мы подошли к амбулатории и увидели в окне Любу. Она сказала:
- Что это вы под окнами топчетесь, шли бы на реку или в лес. Да рубашки свои снимайте, вон как солнце печет.
Я сказал:
- Ничего, мы уж здесь посидим, в рубашках...
И сел на завалинку. А возле меня Коля Семихин. А с другой стороны Федяра. А возле Федяры Санька с Ванькой. Весь наш наличный состав.
А сверху Люба на подоконник облокотилась.
- Что это, - говорит, вы такие квелые?
Я сказал:
- Мы-то ничего...
- Может, щавеля объелись? Животы, может, болят?
Я сказал:
- Животы-то у нас не болят, и щавеля мы еще сегодня не ели, а вот тебе, Люба, нехорошо нас обманывать.
Люба круглые глаза сделала и за косынку схватилась.
- Ты это, Антошка, чего?
- А ничего!
- Когда это я вас обманывала?
Тут я вскочил.
- А кто за киномеханика Славку замуж собирается, а?.. Тишком от нас, значит? Вот так хорошо-о!.. В Кильково решила переехать, килькой, стало быть, захотела стать!.. А Митя как же?
- Ах вы, разбойники!.. - крикнула Люба и скрылась в комнате.
Коля Семихин покосился на крыльцо и сказал:
- Как бы с метелкой не выскочила...
Но Люба снова появилась в окне. Лицо у нее было красное, разгневанное, а руки она почему-то держала за спиной.
- Значит, я вас обманывала, предала вас?.. Судить меня пришли! В личную жизнь вмешиваться! Так вот вам, получайте!..
С этими словами она выхватила из-за спины клизму и давай нас поливать водой!
Мы отскочили от окна, но облить-то она все-таки успела. Больше всего меня. Я утерся и закричал:
- Теперь понятно, почему ты кильковских вперед нас осматривать захотела! Только они к теюе не придут!
Федяра крикнул:
- Хоть три года жди! Струсили твои кильки!
Люба прикусила губу и сказала:
- Ну и дураки. А вас я и вовсе осматривать не буду.
Коля сказал:
- Вот заболеем, так будешь!
- Сказала, не буду! Хоть умирайте тут, не буду я вас осматривать!
- И уколов делать не будешь?
- Не буду.
- Я согласен! - крикнул Федяра. - Больно хорошо!
Коля крикнул:
- А умрем, так тебе же и попадет!
- Не попадет, - сказала Люба.
- А вот попадет! - крикнул я. - Чего это, скажут, у Любы все равенские ребята померли? Что-то здесь не чисто.
- Подумаешь, не велика потеря...
- Да-а, не велика... А ну-ка, скажут, давайте ее в заключение!
Люба сказала:
- Меня кильковские спасут.
- Кильковские! Может, Тришка с Шуркой?
- Хотя бы и Тришка с Шуркой!
- Ха-ха-ха! - засмеялся я - Тришка твой первый от нас подрапал! А Шурка твой и вовсе трус!
За нашей деревней Равенкой
За нашей деревней Равенкой, если идти вниз по реке по течению, есть Юрский овраг. Он весь зарос ольшаником и малиной. Туда дядя Леша, Саньки с Ванькой отец, стадо наше равенское гоняет. А на другом берегу кильковский пастух пасет.
Кильковский пастух по утрам кнутом щелкает. Вот хозяйки и выгоняют скотину. А наш пастух, дядя Леша, на заре играет в рожок. Встанет он посреди деревни и заиграет сгонную.
"На заре да на зорьки-и-и и эх да па-а-асыро-о-ой тра-а эх да тра-а-авушки-и!.."
Я, бывает, от этой его игры просыпаюсь. Тихо, светло в деревне, только рожок заливается да птицы в вязах шебуршат.
Гонят пастухи скотину - один по левому, другой по правому берегу. Покрикивают, посвистывают, будто незнакомы, друг на друга не глядят.
Потом дядя Леша на солнышко взглянет, сумку поправит и крикнет:
- Максим Данилыч!
А с того берега:
- Эй!
- Покурим, что ли?
- Покурим, Лексей, покурим. Ты чего нынче куришь? Все сигареты? А я сигареты не могу, я все больше "Прибой".
Сядут два пастуха друг против друга и беседуют. Максим Данилыч старый уже, как закурит, так и кашляет.
- Чего это, - говорит, - кхы-кхы, Леха, все дожжа нет? Трава горит начисто, не будет нынче покосу...
А с нашего берега дядя Леша отвечает:
- Будет скоро дождь, вон радио передает.
- А откуда ему знать, твоему радиву? Что они там, в столице сидят, так им видать разве, какая тучка идет к нам в Кильково? Или, допустим, в Брехово? Радиво ведь не бог.
-А бог чего знает?
- Да бог-от знал, да тоже нынче все перезабыл. А я вот думаю, Леха, нет в нашей земле в настоящее время притяжения, вот нет и дожжа. А было бы притяжение, так дожжик бы - кхы-кхы! - он бы и был.
Долгий идет у них разговор, с одного на другое перелетает, я с пастухами сколько раз сидел.
В обед дядя Леша пригоняет стадо ближе к деревне, на стоянку. И сигнал подает Саньке с Ванькой, напористый такой, звонкий:
"Ки-ри-ла! Ки-ри-ла!"
Идите, мол, мне на подмену, пообедать надо да по хозяйству кое-что справить. "Ки-ри-ла!"
Мы все ему на подмену идем.
А кильковский пастух на обед не ходит.
Мы говорим:
- Дедка, ты почему на обед не ходишь?
А он отвечает:
- Аппетиту у меня, дети, нет.
Старый Максим Данилыч, мореный, уж, наверно, последний год пасет.
Лежат коровы полусонные, отдыхают, ждут своих хозяек. А бычок один - Фомушка - никогда не ляжет, все бы ему резвиться, овец пугать. Мы когда приходим, он к нам бежит вприпрыжку, чуть с ног не сбивает. У Саньки для него хлеб припасен, он его кормит и приговаривает:
- Фома ты, Фома, нет в тебе ума...
Санька лучше всех знает, как со стадом управляться, у него ни одна корова со стоянки не уйдет.
Мы с Фомушкой играем, играем до устали, а потом Санька скажет:
- Да полно, Фома, бегать-то. Ты поешь, поешь.
Хорошо на стоянке, вот слепни только надоедают.
Мы кричим через реку:
- Дедка, отчего же столько слепней?
- Слепней? Слепень тоже скотина нужная, - отвечает Максим Данилыч. - Что слепень, что комар - имеют значение. Они воздух в полете своем рассекают, а не станут летать, то воздуху застойному быть.
Может, это и так, а зачем же кусаться? Пока сидим на стоянке, я их, окаянных, штук двадцать поймаю. Со слепнем вот что надо делать: в глаза ему поплевать и в пыль опустить. А после подбросить.
Такой слепень за реку почему-то летит.
Заиграл дядя Лексей
Заиграл дядя Лексей, мы и побежали.
Прибегаем на стоянку, а на кильковском берегу хозяйки с подойниками собрались. Сколько коров, столько и хозяек. Чего это они всем скопом, никогда прежде такого на бывало.
Шурки Шарова мать говорит:
- Еще и нынче допасет ли до холодов. Допасешь ли, Максим Данилыч?
- До холодов, може, и допасу, - отвечает кильковский пастух, - а на другой год, кхы-кхы, мене уже не хватит, у мене ведь, бабы, рвадикулит.
- Так, так! - говорит мать Шурки Шарова. - Кончается наш Максим Данилыч. Слышь, Лексей, к чему клоним, ты уж приходи на другой год наше стадо пасти.
Кильковские хозяйки зашумели.
- Приходи, Лексей, не обидим!..
У нас стадо хорошее, большое, не то что равенское, столько да еще полстолько будешь получать!
Максим Данилыч, растерянный, стоит среди них, будто его заживо хоронят.
- А чего, - говорит, - Леха, и впрямь, иди...
- Подумать надо, - говорит дядя Леша.
- А уж как заиграешь ты на дуде, - сладким голосом говорит мать Шурки Шарова, - уж как заиграешь...
Хозяйки засмеялись:
- Приходи, Лексей Иваныч, будем тебя любить!
Тут я как закричу:
- Вы что же это, пастуха у нас переманивать, а? Не совестно вам? Дядя Леша наш, равенский! К вам он не переметнется! Ты, дядя Леша, их не слушай, у нас паси!
- Это кто же там такой бойкий? - засмеялись кильковские хозяйки.
- Антошка, Пелагеи внучок.
- Не видать вам нашего пастуха! - кричу. - Вот кликну сейчас мужиков, они вам покажут!..
- А у вас мужиков-то раз-два и обчелся! - это мать Шурки Шарова кричит. - А ты еще не дорос, чтобы нам указывать! Ишь он, худой элемент!
А тут и наши равенские хозяйки подоспели. Что тут у них началось!
Дядя Леша покачал головой, усмехнулся и пошел к деревне.
Любу сманивают, теперь дядю Лешу сманивают, куда ж это годится? Эдак всю деревню по перышку растаскают!
Мы и с Фомушкой в этот день не играли. Я как слепней ловил и от досады за реку, в Кильково их насылал.
Как же так, Люба замуж собирается! А она ведь с Митей ходила. Митя когда на учебу в район уезжал, она его провожала до самого поворота, и глаза у нее были заплаканные, и письма он ей пишет, а теперь, значит, Митю побоку, не может этого быть!
Мы подошли к амбулатории и увидели в окне Любу. Она сказала:
- Что это вы под окнами топчетесь, шли бы на реку или в лес. Да рубашки свои снимайте, вон как солнце печет.
Я сказал:
- Ничего, мы уж здесь посидим, в рубашках...
И сел на завалинку. А возле меня Коля Семихин. А с другой стороны Федяра. А возле Федяры Санька с Ванькой. Весь наш наличный состав.
А сверху Люба на подоконник облокотилась.
- Что это, - говорит, вы такие квелые?
Я сказал:
- Мы-то ничего...
- Может, щавеля объелись? Животы, может, болят?
Я сказал:
- Животы-то у нас не болят, и щавеля мы еще сегодня не ели, а вот тебе, Люба, нехорошо нас обманывать.
Люба круглые глаза сделала и за косынку схватилась.
- Ты это, Антошка, чего?
- А ничего!
- Когда это я вас обманывала?
Тут я вскочил.
- А кто за киномеханика Славку замуж собирается, а?.. Тишком от нас, значит? Вот так хорошо-о!.. В Кильково решила переехать, килькой, стало быть, захотела стать!.. А Митя как же?
- Ах вы, разбойники!.. - крикнула Люба и скрылась в комнате.
Коля Семихин покосился на крыльцо и сказал:
- Как бы с метелкой не выскочила...
Но Люба снова появилась в окне. Лицо у нее было красное, разгневанное, а руки она почему-то держала за спиной.
- Значит, я вас обманывала, предала вас?.. Судить меня пришли! В личную жизнь вмешиваться! Так вот вам, получайте!..
С этими словами она выхватила из-за спины клизму и давай нас поливать водой!
Мы отскочили от окна, но облить-то она все-таки успела. Больше всего меня. Я утерся и закричал:
- Теперь понятно, почему ты кильковских вперед нас осматривать захотела! Только они к теюе не придут!
Федяра крикнул:
- Хоть три года жди! Струсили твои кильки!
Люба прикусила губу и сказала:
- Ну и дураки. А вас я и вовсе осматривать не буду.
Коля сказал:
- Вот заболеем, так будешь!
- Сказала, не буду! Хоть умирайте тут, не буду я вас осматривать!
- И уколов делать не будешь?
- Не буду.
- Я согласен! - крикнул Федяра. - Больно хорошо!
Коля крикнул:
- А умрем, так тебе же и попадет!
- Не попадет, - сказала Люба.
- А вот попадет! - крикнул я. - Чего это, скажут, у Любы все равенские ребята померли? Что-то здесь не чисто.
- Подумаешь, не велика потеря...
- Да-а, не велика... А ну-ка, скажут, давайте ее в заключение!
Люба сказала:
- Меня кильковские спасут.
- Кильковские! Может, Тришка с Шуркой?
- Хотя бы и Тришка с Шуркой!
- Ха-ха-ха! - засмеялся я - Тришка твой первый от нас подрапал! А Шурка твой и вовсе трус!
За нашей деревней Равенкой
За нашей деревней Равенкой, если идти вниз по реке по течению, есть Юрский овраг. Он весь зарос ольшаником и малиной. Туда дядя Леша, Саньки с Ванькой отец, стадо наше равенское гоняет. А на другом берегу кильковский пастух пасет.
Кильковский пастух по утрам кнутом щелкает. Вот хозяйки и выгоняют скотину. А наш пастух, дядя Леша, на заре играет в рожок. Встанет он посреди деревни и заиграет сгонную.
"На заре да на зорьки-и-и и эх да па-а-асыро-о-ой тра-а эх да тра-а-авушки-и!.."
Я, бывает, от этой его игры просыпаюсь. Тихо, светло в деревне, только рожок заливается да птицы в вязах шебуршат.
Гонят пастухи скотину - один по левому, другой по правому берегу. Покрикивают, посвистывают, будто незнакомы, друг на друга не глядят.
Потом дядя Леша на солнышко взглянет, сумку поправит и крикнет:
- Максим Данилыч!
А с того берега:
- Эй!
- Покурим, что ли?
- Покурим, Лексей, покурим. Ты чего нынче куришь? Все сигареты? А я сигареты не могу, я все больше "Прибой".
Сядут два пастуха друг против друга и беседуют. Максим Данилыч старый уже, как закурит, так и кашляет.
- Чего это, - говорит, - кхы-кхы, Леха, все дожжа нет? Трава горит начисто, не будет нынче покосу...
А с нашего берега дядя Леша отвечает:
- Будет скоро дождь, вон радио передает.
- А откуда ему знать, твоему радиву? Что они там, в столице сидят, так им видать разве, какая тучка идет к нам в Кильково? Или, допустим, в Брехово? Радиво ведь не бог.
-А бог чего знает?
- Да бог-от знал, да тоже нынче все перезабыл. А я вот думаю, Леха, нет в нашей земле в настоящее время притяжения, вот нет и дожжа. А было бы притяжение, так дожжик бы - кхы-кхы! - он бы и был.
Долгий идет у них разговор, с одного на другое перелетает, я с пастухами сколько раз сидел.
В обед дядя Леша пригоняет стадо ближе к деревне, на стоянку. И сигнал подает Саньке с Ванькой, напористый такой, звонкий:
"Ки-ри-ла! Ки-ри-ла!"
Идите, мол, мне на подмену, пообедать надо да по хозяйству кое-что справить. "Ки-ри-ла!"
Мы все ему на подмену идем.
А кильковский пастух на обед не ходит.
Мы говорим:
- Дедка, ты почему на обед не ходишь?
А он отвечает:
- Аппетиту у меня, дети, нет.
Старый Максим Данилыч, мореный, уж, наверно, последний год пасет.
Лежат коровы полусонные, отдыхают, ждут своих хозяек. А бычок один - Фомушка - никогда не ляжет, все бы ему резвиться, овец пугать. Мы когда приходим, он к нам бежит вприпрыжку, чуть с ног не сбивает. У Саньки для него хлеб припасен, он его кормит и приговаривает:
- Фома ты, Фома, нет в тебе ума...
Санька лучше всех знает, как со стадом управляться, у него ни одна корова со стоянки не уйдет.
Мы с Фомушкой играем, играем до устали, а потом Санька скажет:
- Да полно, Фома, бегать-то. Ты поешь, поешь.
Хорошо на стоянке, вот слепни только надоедают.
Мы кричим через реку:
- Дедка, отчего же столько слепней?
- Слепней? Слепень тоже скотина нужная, - отвечает Максим Данилыч. - Что слепень, что комар - имеют значение. Они воздух в полете своем рассекают, а не станут летать, то воздуху застойному быть.
Может, это и так, а зачем же кусаться? Пока сидим на стоянке, я их, окаянных, штук двадцать поймаю. Со слепнем вот что надо делать: в глаза ему поплевать и в пыль опустить. А после подбросить.
Такой слепень за реку почему-то летит.
Заиграл дядя Лексей
Заиграл дядя Лексей, мы и побежали.
Прибегаем на стоянку, а на кильковском берегу хозяйки с подойниками собрались. Сколько коров, столько и хозяек. Чего это они всем скопом, никогда прежде такого на бывало.
Шурки Шарова мать говорит:
- Еще и нынче допасет ли до холодов. Допасешь ли, Максим Данилыч?
- До холодов, може, и допасу, - отвечает кильковский пастух, - а на другой год, кхы-кхы, мене уже не хватит, у мене ведь, бабы, рвадикулит.
- Так, так! - говорит мать Шурки Шарова. - Кончается наш Максим Данилыч. Слышь, Лексей, к чему клоним, ты уж приходи на другой год наше стадо пасти.
Кильковские хозяйки зашумели.
- Приходи, Лексей, не обидим!..
У нас стадо хорошее, большое, не то что равенское, столько да еще полстолько будешь получать!
Максим Данилыч, растерянный, стоит среди них, будто его заживо хоронят.
- А чего, - говорит, - Леха, и впрямь, иди...
- Подумать надо, - говорит дядя Леша.
- А уж как заиграешь ты на дуде, - сладким голосом говорит мать Шурки Шарова, - уж как заиграешь...
Хозяйки засмеялись:
- Приходи, Лексей Иваныч, будем тебя любить!
Тут я как закричу:
- Вы что же это, пастуха у нас переманивать, а? Не совестно вам? Дядя Леша наш, равенский! К вам он не переметнется! Ты, дядя Леша, их не слушай, у нас паси!
- Это кто же там такой бойкий? - засмеялись кильковские хозяйки.
- Антошка, Пелагеи внучок.
- Не видать вам нашего пастуха! - кричу. - Вот кликну сейчас мужиков, они вам покажут!..
- А у вас мужиков-то раз-два и обчелся! - это мать Шурки Шарова кричит. - А ты еще не дорос, чтобы нам указывать! Ишь он, худой элемент!
А тут и наши равенские хозяйки подоспели. Что тут у них началось!
Дядя Леша покачал головой, усмехнулся и пошел к деревне.
Любу сманивают, теперь дядю Лешу сманивают, куда ж это годится? Эдак всю деревню по перышку растаскают!
Мы и с Фомушкой в этот день не играли. Я как слепней ловил и от досады за реку, в Кильково их насылал.