Александр Яковлев                        
продолжение


   Поезд пришел в Тамбов поздно вечером.
   Вышли на перрон, не успели оглянуться и поспешили за другими к автобусам. Я волок чемодан, мама прижимала к боку сумочку и несла авоську с продуктами, оберегая ее от толчков и сотрясений, - в авоське находилась тщательно завернутая в несколько газет банка ананасового компота, который мама купила к парздникам, но не позволила открыть, предназначив его в подарок тетке Аглае.

   - До центра на каком? Скажите, пожалуйста, до центра на каком автобусе? - просительно обращалась мама то к одному, то к другому.
  Нам обстоятельно, в несколько голосов объяснили, что до центра мы доедем на любом автобусе, а вот оттуда до Вишневой улицы придется идти пешком, но это не так далеко.
   За окнами автобуса было темно, редкие огоньки - где же Тамбов?

Тамбов на карте генеральной
Кружком отмечен не всегда.
Он прежде город был опальный,
Теперь же, право, хоть куда!

   Мне нравилась и темнота за окнами, и теснота в автобусе, и непривычный, мягкий говор наших попутчиков, - мне нравилась дорога, моя первая большая дорога.

   Сборы дома, раздраженное волнение мамы, волнующие слова "отправление", "плацкартный вагон", "верхняя полка"; церемония чаепития, дребезжание ложечек в стаканах, настойчивое угощение друг друга пирожками, сыром, колбасой, яйцами, яблоками; мерное громыхание колес, к которому то привыкаешь и не слышишь, то вдруг заново замечаешь и пытаешься угадать, что они выстукивают... Бегущие за окном леса, поля, полустанки, опять леса, леса;  остановки, пробег пассажира в пижаме за горячей картошкой; гудки и свистки встречных поездов, товарных и пассажирских; редкие уже черные паровозы с красной звездой впереди, выпускающие клубы черного дыма, медленно тающего над крышами вагонов...

   А студенческие песни под гитару по соседству, знакомые по лагерю: "Я не знаю, где встретиться нам придется с тобой, глобус крутится, вертится, словно шар голубой" или "Вечер бродит по лесным дорожкам. Ты ведь тоже любишь вечера. Подожди, постой еще немножко, посидим с товарищами у костра" - и песни совсем незнакомые. Мне дОроги были песни моего детства, громкие, звонкие, зовущие куда-то, но нравились и эти.

   "...Ребята уважали очень Леньку Королева и присвоили ему званье короля", - пел негромко студент, уже взрослый, лет двадцати, наверно. Песня, которую он пел, была непривычна. Такого я еще не слышал: "А король, как король, он кепчонку, как корону, набекрень  и ушел на войну..." Прильнув к деревянной переборке, я жадно слушал и чуть не заплакал от таких простых слов: "...только некому оплакать его жизнь, потому что наш Король был один, уж извините, королевой не успел обзавестись".

   Мама позвала меня есть, снова пили чай.
   Вокруг тихо велись разговоры, нескончаемые рассказы о себе, о родных.
   Я жадно слушал. Рассказывали неторопливо, с удивлением, жалостью, негодованием, сочувствием, подчас с насмешливой улыбкой, но непременно с чувством  обыкновенности всего этого и немногословным заключением: "Да-а... Бывает и так, конечно... От сумы да от тюрьмы... Не плачь битый, плачь небитый. Ох, люди..." Я слушал и старался понять эту волнующую взрослую жизнь мужчин и женщин.

   Хотелось ехать и ехать с пьянящим чувством легкости и освобожденности  от всего, под громыхание выгонных колес и их перестук на стыках, пить чай, слушать разговоры, подпевать негромким песням студентов, в которых я видел свое будущее - дальние дороги, интересную работу, потрясающее открытие - чего?..

   От остановки автобуса мы вышли на квадратную площадь. Сквер, памятник Ленину, кинотеатр. Автобусов не было, бренча, катили грузовики. Стало совсем темно, редкие фонари высвечивали большие круги на асфальте, оставляя площадь в темноте. Ну, город.
   - Ты не замерз, Алик? - спросила мама, поставив чемодан и потирая руки.
   - Нет. Давай я понесу.
   - Ну, давай. Еще две улицы, а там должен быть поворот на Вишневую, это я помню.

   Прошли две улицы, потом еще две, потом шли Вишневой, выглядывая номера домов. Долго стучали в дверь, гремели запоры, открыли, еще ходили по дому, что-то говорили, разбирали вещи, укладывались, и я мгновенно заснул, но в ушах еще осталось мерное громыхание колес, громыхание, перестук на стыках.

   Проснувшись, я понежился в темной постели, потом вспомнил, где я, и быстро вскочил.
   Постель была постлана на ковре в комнате, большей, чем наша, но с низким потолком. Утренний свет сквозь ромбики на закрытых снаружи ставнях освещал высокую кровать, большой диван, застланный одеялом и пальто, буфет, шкаф, горку, уставленную фарфоровыми статуэтками китайцев и китаянок. За стенкой громко тикали часы.

   Открылась дверь. На пороге стояла среднего роста худая старая женщина в темном платье со связкой ключей в руках.
   - Здравствуйте, тетя, - улыбнулся я ей и тут же застеснялся, что стою в одних трусах.
   - Доброе утро, - Суховато ответила она. - Вот ты какой, Алик. Хороший мальчик. Меня зовут Аглая Евстафьевна.  Изволь называть меня так, потому что тетя я не тебе, а твоей матери. Она на базар пошла, придет - будем завтракать.

   Из двери тянуло холодком, и я покрылся мурашками, переминался с ноги на ногу, а тетка вглядывалась в меня немигающими темными глазами.
   - Ну, одевайся. - Она чуть улыбнулась.
   За завтраком, который состоял всего-навсего из тарелки творога да чашки чая с молоком, тетка расспрашивала маму о родственниках, и мама, конечно, начала взахлеб рассказывать о бабе Глаше, какая та добрая и внимательная, о ее дочерях Зое и Розе, как устроились, как мужья, как Роза на юг съездила и привезла раковину, как ее Лиля выросла, потом про Клаву, дядю Гришу...

   Тетка молчала, акууратно перемешивала тяжелой десертной ложкой желтеющий песок в голубовато-белом твороге, аккуратно жевала, по временам запивая чаем, и смотрела на маму, а иногда на меня. Сейчас я окончательно разглядел, что тетка скучна, неинтересна, да и просто глупа - все молчит и молчит.
   - ...А жизнь, тетя, сами понимаете, трудная. Но вот - помощник растет.
   - Да, хороший мальчик, тихий. Я не люблю шумных. Еще чаю хочешь?
   - Нет, спасибо, вежливо ответил я. Что - чай! В животе оставалась такая неопределенность, что можно было съесть еще две тарелки творога и несколько кусков хлеба с маслом.

   -  И учится хорошо, - вдруг горячо вставила мама, и мне стало неловко и стыдно за нее, что она так явно нахваливает меня тетке.
   - А природу ты любишь? - спросила тетка.
   - Любит, любит! - радостно отозвалась мама. - Он и животных любит, и всякие там растения и деревья.
   - Хороший мальчик, - покивала головой тетка. - Возьми, на крыльце стоит лопата, и порыхли землю у яблонь. Тот рядок, что ближе к дому.

   Я растерянно посмотрел на маму, она молча погрозила мне пальцем и сказала:
   - Конечно, он все сделает. Конечно, тетя! Пальто надень, Алик.
   Ничего себе! Что я, батрак ей? И мама тоже: "Конечно, тетя..." Только я хотел спросить про книги!
   И я копал, копал... Потом раскопался, у меня выходило совсем неплохо; когда перешел к четвертой яблоне, на крыльцо вышли мама и тетка.

   - Молодец, Алик. Только зачем так глубоко?  Надо было чуть копнуть, а так корни могут замерзнуть. Ну, ладно, - заключила тетка. - Идите погуляйте. Все-таки праздник.
   Да, сегодня 7 ноября, но настроение у меня совсем непраздничное. Не было ни маминого подарка, ни утреннего кофе с оладьями, ни стука в стену, означавшего, что по телевизору начался парад, то есть всей привычной, домашней атмосферы праздника, без которой любой праздник не праздник.

   Но я ведь я в другом городе. Вряд ли кто из наших бывал в Тамбове, стало быть, я первый - я - путешественник, волею судьбы заброшенный в тихий городок.
   - Как тебе тетя? - прервала мои мысли мама.
   - Так, ничего. Неприятная она.
   - Ничего, Алик, потерпи.
   - Я потерплю. Только давай раньше уедем, завтра или послезавтра, а?
   - Неудобно, я сказала, что приехали на неделю. И продукты привезли.
   - Ну и ладно,а?
   - Посмотрим.

   Мы дошли до главной площади, свернули, потом пошли на звуки музыки и послушали духовой военный оркеста. Действительно, праздник. Флаги повсюду, люди идут свободные, беззаботные, с бумажными цветами и портретами, видно, с демонстрации; дети бегают с флажками; перекрикивают друг друга репродукторы, а в серое небо с голубыми просветами быстро улетали два связанных шарика, красный и синий.

   По дороге съели по три пирожка с мясом и, как оказалось, не зря - обеда еще не было.
   Мама села чистить картошку, а я гулял по комнатам. Всего их было четыре: комната, где жили мы; большая столовая, где над овальным столом висела массивная бронзовая люстра, по углам стояли три горки  с фигурками из фарфора, видно, старинные, все пастушкИ и пастушки, дамы и кавалеры, , в углу высокая печь, обложенная белыми изразцами с зелеными, нет, изумрудными, рисунками каких-то трав, у двери - огромный буфет, непонятно, как его втащили, стулья мягкие с высокими резными спинками, но пружины здорово выпирали. На подставке стояли большие часы с бронзовыми фигурами трех обнаженных женщин и юноши с яблоком на протянутой ладони. Это Парис! На стене против буфета еще часы. Вот как жили буржуи! Простенок между окнами в столовой был увешан маленькими картинками.

   И  в нашей комнате, и в кабинете тоже: массивные кресла, картины, портьеры у дверей, плотные шторы на окнах. Как будто я был в музее. Пустынно, сумрачно, пахнет пылью - и ни звука. Что у нее - даже репродуктора нет?
   На кухне мама стояла у керосинки. Тетка вошла с охапкой дров, и мне стало стыдно, болтаюсь, лентяй, а они работают.
   - Тетя... Аглая Евстафьевна, что сделать надо? Давайте, я дров принесу.
   - Не надо, Алик, это я сама. Хочу сказать, что, если ты в доме трогаешь какой-либо предмет, скульптуру или миниатюру, изволь все тщательно ставить на место. В доме должен быть порядлк.
   - Я понимаю. Я всегда все ставлю на место.
   Даже обидно. Праздник, не обедали, а все нотации.

   Я очень ждал обеда, и не из-за голода вовсе, пирожки были отличные, мясистые, с луком, сытные ужасно. Я рассчитывал, что за сегодняшним обедом будет открыта наконец банка ананасового компота. Толстые, золотистые ломтики ананаса не давали мне покоя, хотя, конечно, это чепуха, несерьезно, но меня как завел кто, так хотелось этого изумительного компота.  Вчера вечером я заметил, что тетка поставила банку с компотом в светлый буфет в столовой. Проходя по столовой, я так, между прочим, дернул дверцу, за которой была спрятана банка, но дверца оказалась заперта. Этого я решительно не понял. От кого запирать? Будто мы одни съедим этот компот!

       Обедали поздно, пришлось есть студень, который я не любил, тетка называла его "стюдень" и, я как предчувствовал, компот она не дала. Взяла было, я видел, и поставила назад. На третье она дала по яблоку из своего сада; крупная, сладкая антоновка желтого цвета, вкусная,  конечно.

   Чем дальше,  тем меньше мне нравилась тетка. У нее и книг-то уже не осталось, наверное.
   После обеда они все говорили с мамой, я задремывал, потом действительно поспал, а этот длинный день все тянулся. Пили чай с нашим печеньем и мармеладом и - спать. Тетка заглянула, пожелала спокойной ночи, хлопнули снаружи ставни, пронзительно проскрипели двери, и все затихло.
   - Мама!
   - Что?
   - А почему она петли у дверей не смажет, чтобы не скрипели?
   - От жуликов. Если кто чужой залезет, сразу слышно. Спи.
   - А почему у нее радио нет?
   - Раздражает ее. Даже в войну от соседей все новости узнавала. Чего ты не спишь? Спи!

   Я повернулся, устраиваясь поудобнее, сна не было. Повернулся на правый бок, потом на левый и вдруг замер. За стеной я услышал тихие шаги...  Вот кто-то подошел к нашей двери...  Я затаил дыхание... Шаги удалялись.
   - Мама! Мама! - подскочил я к дивану.
   - А? Что еще?
   - Тише! Кто-то ходит по дому!
   - Что ты выдумываешь?
   - Точно. Двери тихо-тихо, но скрипят.
   - Неужели чужие? - испугалась мама. - Не выходи, Алик!
   - Надо тетю предупредить. Она через две комнаты, я знаю.
   - Алик, не ходи!
   - Я тихо.

   Наконец-то у меня появилась возможность проверить, смелый ли я.  Сердце сильно колотилось, но голова работала ясно и четко. Было странно весело.
   Я немножко боялся воров, но на моей  стороне были преимущества: я меньше их и увертливей, они не знают расположения комнат - я знаю, а кроме того, мои глаза привыкли к темноте. Скрипучие двери меня научил открывать Сашка Кузовлев, все очень просто - надо открывать их рывком.

   Я рванул дверь нашей комнаты - темно, тихо. На цыпочках прошел столовую, схватился за ручку следующей двери, рванул - не поддается. Еще рванул - дверь была заперта.
   - Мама! Тетка нас заперла! - сообщил я.
   - Ой, Алик, как ты меня напугал. Это она, верно, и ходила. Ложись спать.
   - А ты действительно испугалась?
   - Еще бы. Спи.
   Сна не было ни в одном глазу, и я понял причину: вечером я ничего не ел, только печенье.
   - Мама, я есть хочу.
   - Господи, опять сон перебил... Что я тебе дам? Все закрыто.
   - Нет. Она ключ в дверце буфета оставила. Давай компот съедим!
   - Алик, как тебе не стыдно!
  - Подумаешь, мы сами его привезли, а она зажилила. И я есть хочу.

   Мы еще недолго препирались, но я взял верх, уже не таясь, пошел по темной столовой к буфету, уверенно протянул руку и... она уткнулась во что-то мягкое. В лицо мне ударил свет фонарика.
   - Алик? Ты куда направляешься?
   - Я... это...
   - Налево дверь открыта, иди во двор.
   И я пошел во двор, а что оставалось?