Общие тетради (стр.2)

   

   Рахманинов был преподавателем музыки в московском Мариинском училище дамского попечительства. Так когда-то называлась наша 19-я школа. Вот откуда сохранившиеся огромные старинные зеркала, пальмы в кадках. Высокие белые двери с большими стеклами и выпуклым орнаментом. В коридорах - старинные печи, из них несколько высоких, круглых, из черного железа. И вот почему в школе имелись прекрасные рояли. Тоже от прежних, мариинских времен.

   Выпускница Мариинского училища Мария Челещева вспоминала: Сергей Васильевич преподавал  в училище теорию музыки и часто "скромный хор воспитанниц пел под его изумительный аккомпанемент". И уже на склоне лет, всякий раз слушая музыку Рахманинова, она видела  его "сидящим на эстраде в училище (эстрада сохранилась, только мы ее называли сценой, - М. К.) и аккомпанирующим нашему хору, который поет под управлением Морозова".

   Жил Сергей Васильевич, будучи преподавателем Мариинского училища, одно время на Арбате в Серебряном переулке, в доме Погожевой. Может быть, здесь он и написал для воспитанниц шесть хоров для женских (или детских) голосов, составивших отдельный сборник, хор "Сосна" и завершающий сборник поэтический гимн "Ангел" на слова Лермонтова.

   В нашей школе в наши годы Лермонтов был среди любимых поэтов: мы учили его стихи, кто больше выучит. Пример этому? Левкина запись от 5 июня 1941 года (это тот самый день, в который сделано и военное "предсказание": "...1 июня мы снова встретились с Димкой, но о Ленинграде не заикнулись, ибо к Димику явился Вовка Гуревич, и мы стали готовиться к устной литературе. Вовка, имея просто невообразимую память, с которой он запоминал с пару раз длиннейшие стихотворения ввиду подготовки к завтрашней стычке с Давидом Яковлевичем, орал нам все известные ему стихи Лермонтова и Некрасова. Сияя во всю пасть, он трещал, не сбиваясь, одно стихотворение за другим. Мы с Димкой, словно ошалелые, с удивлением уставились на него и поражались его энергии и памяти.
   - Смотри, Димка, - не удержался я. - И ведь нигде не собьется. Вот память у подлеца!
   Вовка с довольной рожей продолжал убивать нас своим залпом стихов...
   А вот еще из дневника: "...Последним уроком была литература. Мы все дрожали, как осиновый лес, так как не приготовили урока о Лермонтове..."

   Когда бомба упала возле калитки маленького школьного парка (это самое начало войны), школа оказалась без окон, осколки расчертили стены, сорвали водосточные трубы, воздушной волной завернуло угол крыши.
   Мы с Левой пришли поглядеть на случившееся. Лева сразу же направился в актовый зал или, как мы его чаще называли, физкультурный. Я поспешил за Левкой. В коридорах черепье, битые стекла, куски штукатурки, запах сероводорода, что ли. Валялись классные журналы, папки, книги, тетради. Чучело волка из кабинета биологии выбросило на парадную лестницу. Волка зимой, по просьбе учительницы Анны Васильевны, ребята выносили во двор и чистили снегом. Пугали прохожих. Но огромный, перед кабинетом биологии, четырехугольный аквариум с железными вазами по углам, из которых до самого пола спускались вьющиеся растения, не пострадал. И рояль был цел. Этот концертный рояль в физкультурном зале считался у нас главным. И, оказывается, мы не ошибались в его значимости, хотя ничего о нем не знали. Не знали его предыдущей судьбы, связанной с Рахманиновым на протяжении по меньшей мере семи лет, потому что преподавал Сергей Васильевич в Мариинском училище с осени 1894 года по осень 1901.

   Рояль фирмы Юлиуса Блютнера. Достаточно было откинуть верхнюю крышку, как на золотистой деке между натянутыми струнами можно было увидеть герб фирмы и прочесть ее подробный послужной список, который начинался словами: "Inhader verschiebener Patente und Ausreihnungen" - "Владелец различных патентов и отличий". В школе преподавался немецкий язык и эти слова многие из нас выучили. Очень громко любил возвещать их Витаська Бойко. В особенности перед началом какого-нибудь проводимого в школе музыкального вечера, когда поднимались на сцену или Маргарита Шлейфер в длинном платье с кружевной пелериной и исполняла романсы или татарские песни, или садился к роялю Юра Симонов. Витаська же Бойко был неизменным конферансье.

    Ключ от дверей школы, ключ от довоенных времен - он существует до сих пор. Хранится у Елены Патюковой, или на школьном языке - Сиби. Подарил ей ключ сын любимого нами завуча Сергея Никитовича Симонова - Юра Симонов (это Викин класс, параллельный). Сергей Никитович долго и тяжело болел. Умер он в мае 1940 года. Юра с отцом жил в школе, на первом этаже. Как и Давид Яковлевич с семьей.
   Гроб с телом завуча по просьбе учеников был выставлен для прощания в актовом зале.

   Рассказывает Лена Патюкова:
   - Ко мне подошел Лева и сказал: "Лена, надо остаться. Юре плохо". Юра сидел на сцене у раскрытого рояля, того самого, рахманинского. В школе из ребят уже почти никого не было. Должна сознаться, Юра моя первая школьная любовь. Я не уходила домой. Старалась быть поблизости от него. Тем более, в такой день. Лева тоже остался из-за Юры. Я это теперь понимаю.  Лева подошел к Юре и предложил: "Давай будем играть. В память о твоем отце. Ты - первый". И положил Юрины руки на клавиши. Лева не сомневался, что как только Юра начнет играть, ему станет легче. Должно стать. Ведь Юра, как ты, Миша, помнишь, был отличным музыкантом. Таким же замечательным, как Лева. Двенадцатый час ночи... Мы трое в зале. И Юра начал играть. Вторую рапсодию Листа. С поступательным движением. Напором. Широтой. Разом оборвал музыку, будто грудью наткнулся на что-то острое. Потом - тишина. Ночная, от которой всегда холодно и страшно. А тут еще такое.  Я сидела, сжавшись в комочек. Не двигалась. Юра встал из-за рояля, сошел вниз.  К роялю сел Лева. Зазвучала "Аида". Как ее мог играть тогда Лева, ты тоже представляешь.
   - Представляю.

   -  Сергей Никитович лежал в гробу в зеленом френче. Прикрыт по грудь красным покрывалом. Как хоронили комиссаров в гражданскую. Потом Леву сменил Юра. Играли они, сменяя друг друга, ну, с какими-то перерывами. Чайковский, Бетховен, Шопен, Верди и опять Лист. И еще играли кого-то, не помню. И еще просто импровизировали. Слышно было, как шумел тополь во внутреннем дворе. Он напротив окон зала, помнишь? И сейчас растет, здоровый до чего стал. Рассказываю тебе, Миша, а у самой мурашки по коже бегают. Ребята выкладывались до конца. До самого конца. Представляешь себе? Когда все отдаешь. Они отдавали все. Решительно. Мальчики играли до утра. Юру я отвела вниз, домой. Леве кто-то из учителей сказал: "Ты совершенно без сил. Иди и ты домой". Юра потом уехал из Москвы. Но перед отъездом подарил мне ключ от школы. Храню его до сих пор. И письмо его, которое получила из Тулы в 1958 году - Лена прочитала по памяти: "Я никогда не забуду эту печальную музыкальную ночь и тех, кто был со мной рядом и помог пережить утрату". Юра в действующую армию не попал: очень плохое зрение. Ты знаешь. Его определили в военный ансамбль. Я провожала его в Тулу. Курский вокзал. Масса военного народа, как бывало на вокзалах в те годы. Мне он сказал: "Прощай, Сиби!" И уехал. Навсегда. Зина Таранова по твоей просьбе, Миша, написала недавно письмо в Тулу. Ответили - адресат выбыл.

   Я недавно нашел в паспортном столе дома на улице Серафимовича, в домовой книге листок о Леве: "Выбыл, не указав адреса. 12/XII 1941 г. Учинспектор 2-го отделения Р. К. Милиции г. Москвы".
   - А знаешь, - сказал я Патюковой. - Лева похоронен под Тулой. В братской могиле.
   Лена долго молчала.
   - Безымянно?
   - Хоронили по обстоятельствам. Леву безымянно.
   - Мы с девчонками заходили в школу - Зина Таранова, Неля Лешукова, Галя Иванова, - сказала Лена. -

   Там, где жил Юра с отцом, - теперь архив института, его проектов городского хозяйства. На дверях комнаты Давида Яковлевича - объявление "Прием заказов на множительную технику". В канцелярии, где мы дежурили во время войны, - административно-хозяйственный отдел. Все перестроено, переделано. Актовый зал сохранился, хотя и перегороженный стендами, но рояля в нем нет.

   Что же это я - был с Олегом Сальковским в школе и даже не поинтересовался судьбой Блютнера: что с ним? Перевезли его в новое здание? Если не перевезли, то куда он делся? На прежнем месте на Софийской набережной, значит, его нет. А ведь этот инструмент, как оказалось, не столько наш, сколько Рахманинова. И принадлежал он ему семь лет! Найдется ли сейчас подобный инструмент в России?
   И чего я, собственно, жду! Надо немедленно вновь отправляться за Малый Каменный мост на Кадашевскую набережную, в школу. Представиться и директору Галине Петровне Безродной: в прошлый раз ее не было - вызвали на совещание в гороно.

   В коридоре школы, в новом ее здании, висит большой плакат: "Снова школьный звонок нас зовет на урок - значит, кончилось шумное лето. В первый день сентября каждый год повторяется это". И у нас это повторялось... "Здорово!" - говорил Левка. "Здорово!" - говорили мы с Олегом.
   Кабинет директора на третьем этаже.  Бреду по лестнице: мало того, что это чужое нам помещение (Олег назвал переезд нашей школы, в которой мы прежде  чтили память погибших ребят, перезахоронением), - бреду и в душе безнадежность. Ну как же - война, столько лет после переезда. Олег мне сказал:
   - Ты с ума сошел, какой рояль!..

   На третьем, уже "директорском" этаже, крупными буквами: "Председателем учкома избран Островерков Кирилл. Комиссии учкома - штаб порядка, хозяйственная, старостат, оформительская". Лева был в оформительской. А кто у нас был председателем учкома? Да. Трагическая фигура: этот человек отказался в годы репрессий от родителей. Наш бывший секретарь комитета школы Тамара Шунякова сказала недавно:
   - Никогда не могла простить ему этого.
   Тамара, очевидно, права. Других подобных случаев в доме не произошло. Это - единственный. Игорь Петерс, когда ему "некий сочувствующий" предложил совершить подобное, предпочел заключение, после которого погиб от туберкулеза.

   Секретарь директора Лариса попросила меня обождать...
   И вот, наконец я решительно двинулся в кабинет директора. Предстояла еще такая мучительная процедура, когда надо было объяснять, и по возможности кратко, - кто ты? Зачем пожаловал? Объяснять, к счастью, не пришлось - меня высчитала Лариса. Может быть, видела мои книги и в них - фотографии. За книгами присылал учеников Давид Яковлевич. Это были экземпляры, которые я на протяжении своей "литературной деятельности" дарил маме - теперь они в школьной библиотеке. Передал книги и Юры Трифонова, которые у нас с Викой имелись.
   - Я сожалела, Михаил Павлович, что меня не было в школе в тот день, когда вы приходили с Сальковским, - сказала Галина Петровна. - Собирались просить вас прийти снова с Олегом Владимировичем. У нас будет день  Левы Федотова. В школе собраны статьи о Федотове. Есть его рисунки. Подарила Роза Лазаревна.

   Я знал о рисунках от Давида Яковлевича.
   - Что со мною было, когда я читала его дневники.  Все четыре тетради...
   Заговорили о наших ребятах, о школьном музее.
   - Мы достанем прекрасный кусок белого мрамора для мемориальной доски. Составим полный список погибших учеников, чтобы никого не упустить.
   - Консультируйтесь с Тамарой Шуняковой. Ей все про всех ведомо. Галина Петровна, скажите, кто перевозил имущество школы сюда, в новое здание?
   - Я.
   - Как? Это же, наверное, было давно.
   - В 67-м году. Из ребят устроили цепочку от Софийской набережной до Кадашевской. Каждая вещь - по цепочке, кроме, конечно, крупных, габаритных.
   Ну вот и настало время задать безнадежный вопрос. Даже наш патриарх Давид Яковлевич не мог дать на него ответа.
   - Галина Петровна, в прежней школе, в актовом зале был рояль...
   - Я его перевезла.
   - Именно его? Не другой какой-нибудь из класса?
   - Нет. Именно его.  
   - Где он сейчас?
   - В актовом зале. Спрятан в углу.
   - Это рояль Рахманинова. И это прежде всего.
   Галина Петровна смотрит на меня, не понимает.
   - Рояль, на котором часто играл Сергей Васильевич Рахманинов. Играли и наши ребята. Лева Федотов играл. В последний раз уже во время войны, после того, как перед школой взорвалась бомба.

   И тут я выясняю, что Галина Петровна ничего не знает о Мариинском училище. И, по возможности коротко, объясняю все то, что узнал с помощью Лены Патюковой и о училище, и о Рахманинове.
   Но мне не терпится убедиться, тот ли рояль Галина Петровна перевезла. Я сомневаюсь: неужели все-таки рахманиновский? Он существует. И он здесь. Теперь вдруг не было сил в это поверить.

   Галина Петровна берет телефонную трубку и вызывает какую-то Майю Петровну. Через несколько минут в кабинете показывается средних лет женщина в толстой шерстяной кофте, в шерстяных носках и в теплых войлочных туфлях.
   - Откройте Михаилу Павловичу зал: ему надо взглянуть на рояль.
   Майя Петровна завхоз. Мы с ней быстро спускаемся по лестнице на второй этаж.
   - Вы мастер по роялям?
   - Нет. Я ученик школы. Давний. Пришел навестить рояль.
   - Очень ценный инструмент, - говорит Майя Петровна, - очень ценный, несмотря на то, что в плачевном состоянии. Приходил знающий человек. Он мне сказал, что, возможно, рояль из царской фамилии.
   На самом деле возможно, потому что Мариинское училище названо было Мариинским, так как находилось пол попечительством императрицы Марии Федоровны. Но ценным рояль был, конечно, совсем другим и вы уже знаете, чем именно.

   Майя Петровна в хозяйственной комнате снимает с одного из традиционных гвоздей одну из традиционных связок ключей. Волнуюсь ли я? Волнуюсь, потому что теперь вдруг никак не верю в удачу: сейчас обнаружится, что это не тот рояль - в школе-то их было несколько и только один был главным, фирмы Bluthner. И Салик в конце концов окажется прав: надежды юношей питают...

   Отпирается дверь актового зала. Вхожу в зал вслед за Майей Петровной. Никакого инструмента на сцене не видно. И тогда, когда мы были с Олегом здесь, я не видел ни рояля, ни пианино. Правда, на сцену мы не поднимались. Иначе я сразу бы подумал о Блютнере. А так ведь забыл. Напрочь. Не мог даже вообразить, что такое допустимо. И только потом возмечтал.

   Края сцены плотно прикрыты боковыми занавесями. Догадываюсь, что за одной из занавесей стоит рояль. Он оказался справа, у самой стены. Обе верхние крышки, сорванные с петель, были просто положены друг на друга. Клавиатура отсутствовала. Многие молоточки свернуты, задраны. Струны целы. Натянуты. Цела и педальная колонка с педалями. Это был еще инструмент, потому что держался на своих ногах, хотя и без клавиатуры, и вообще варварски изуродованный. Рядом с роялем, но ближе к краю сцены, стояло современное пианино, которым здесь и пользовались.

   Ну, он или не он? Надо осмотреть, найти надпись на деке, герб. И маленький овальный штемпель внизу, под клавиатурой. Штемпель внизу мы видели, когда в школу приходил настройщик и раскрывал иногда рояль целиком, проверял его весь. Делалось это по просьбе завуча Сергея Никитовича Симонова. Может быть, Сергей Никитович знал историю школы и историю инструмента в актовом зале.
   Майя Петровна виновато сказала:
   - Вот... В каком виде.
   - Ничего. Стоит на своих ногах, значит, еще живет.
   Я начал сдвигать крышки. Завхоз кинулась помогать.
   - Не беспокойтесь, уважаемая Майя Петровна. Потихоньку все сделаю сам. - Хотелось побыть с роялем одному.
   - Тут столько пыли, взгляните, - начала сокрушаться Майя Петровна.

   Дека была закрыта толстым слоем давно слежавшейся пыли. Валялись внутри смятые конфетные бумажки: забвение есть забвение.
   - Я принесу тряпочку, - не успокаивалась завхоз.
   - Не беспокойтесь. Я управлюсь один. Только я не буду спешить? Хорошо?
   - Конечно. Тогда я пойду.

   Я кивнул. Взял одну из смятых конфетных бумажек и начал ею между струн, справа от меня, осторожно протирать деку от пыли. Под моими пальцами ожили, зазвенели струны.
   Ну вот, сейчас на деке должны появиться опознавательные буквы. Вначале сверкнула позолота деки, а вот и первые буквы начали складываться в незабываемую со школьных лет фразу о различных патентах и наградах. Я взял следующую бумажку и продолжил работу. Струны непрестанно звенели, я с трудом протискивал между ними пальцы, чтобы дотянуться бумажкой до расчищаемой надписи. Звенит рояль, и в этом звоне рождается прошлое...
   Значительная часть текста была очищена... Я склонился над декой... А потом нырнул под бывшую клавиатуру... Да, это он.

   В зал входят девочки в спортивной форме. С ними - преподавательница физкультуры. Это ведь не только актовый зал, но и физкультурный. Как было и у нас. Девочки выстраиваются в шеренгу. Замечают меня. И, не спросив разрешения у преподавательницы, часть из них устремляются на сцену ко мне.
   - Сделайте нам рояль!
   - Ну, пожалуйста, почините!
   У меня не хватает духа разочаровать их, признаться, что я не рояльный мастер. И я стою и молчу - жду, когда вернет их в строй преподавательница.

   Кем я за это время не побывал - архитектором, когда пришел в церковь  Николы Чудотворца в Берсеневке, радиоинженером, когда Вика доставила меня в Спасскую церковь Заиконоспасского монастыря напротив ГУМа. Представителем строительного управления, когда появился на совещании рабочих в подвале под 15-м подъездом. И вот теперь - рояльным мастером...

   Я позвонил Лене Патюковой. Только бы застать ее дома. Сейчас же. Немедленно. Не мог ждать ни минуты. Лена сняла трубку.
   Я (с ходу, не говоря "здравствуй"): Я нашел его, Сиби!
   ОНА: Мишка! Не может быть!
   - Может.
   - Ты нашел Блютнер?
   - Да.
   - Лейпциг.  Inhader verschiebener Patente...
   - Konig Sachs. Hof... Ты должна его увидеть, Сиби. Встретиться с детством.
   ОНА: С Юрочкой Симоновым, Левой... Стаськой Цициным.
   Я: И с Рахманиновым. Есть основания утверждать, что это его рояль.
   ОНА: И с Сергеем Васильевичем... Это его рояль, Миша. Я это знала прежде.
   Я: Когда мы пойдем?
   Сиби в ответ молчала.
   Тогда я не понял этого молчания. Понимание пришло через несколько дней...

   Прозвучал звонок на перемену. Меня звонок застал на лестничной площадке между первым и вторым этажами. Я искал завхоза Майю Петровну, чтобы попросить у нее ключ от актового зала: хотел вновь встретиться с роялем - узнать его номер.
   - Ты номер запомнил? - спросила меня Сиби в дополнительном разговоре о рояле.
   У нас возникла идея обратиться в фирму "Bluhtner" с письмом или лично, когда Лена в очередной раз поедет в ГДР, чтобы рассказать историю рояля их фирмы за номером...? Отсюда вопрос: Сиби ко мне: "Ты номер запомнил?"
   С этим поручением Сиби я и прибыл в школу. У нас была надежда - вдруг фирма проявит интерес к уникальному с нашей точки зрения инструменту и возьмется отреставрировать, а точнее, восстановить его.

   Окруженная ребятами, стремительно шла по первому этажу директор школы Галина Петровна Безродная. Поднялась на ту же лестничную площадку, на которой стоял я. Кивнула мне. На подоконнике расположила раскрытые дневники. И хозяева дневников, как я понял, окружили ее взволнованной группой. Галина Петровна энергично заносила в один дневник, в другой что-то карающее. Я тихо стоял в стороне. Потом она вновь спустилась, почти сбежала на первый этаж. И опять у нее в руках дневники уже других, попавшихся ей на глаза правонарушителей. Голос ее накалился.

   - Где дежурный штаба порядка?
   Перед директором мгновенно предстал мальчик с красной повязкой.
   - Где влажная тряпка у порога? Чтобы каждый вытирал ноги!
   Галина Петровна вновь идет наверх. Кому-то по пути говорит:
   - У меня сейчас урок. Все разговоры потом.
   Раздается звонок - перемена закончена.

   Галина Петровна поравнялась со мной. Я посчитал необходимым, не задерживая директора, поставить ее в известность - зачем в данный момент я в школе. Что пришел к роялю и что для этого разыскиваю завхоза Майю Петровну. Последовал ответ:
   - Вы бы предварительно звонили.
   Потом вдруг:
   - Дежурный штаба порядка!
   Вновь возникает школьник с красной повязкой.
   - Поищите завхоза. Вот... - Директор показала в мою сторону и устремилась наверх.
   Дежурный штаба порядка сказал мне, что Майя Петровна носит с ребятами, складывает во дворе стекла.

   Я вышел во двор. На душе оскомина. Увидел завхоза. Услышав мою просьбу, Майя Петровна быстро достала из кармана ключи от зала: вот, собственно, и все, что требовалось. Я поблагодарил ее и сказал:
   - Я ненадолго. Я быстро. Извините, что вам мешаю.
   - Да что вы такое говорите, - забеспокоилась Майя Петровна. - Будьте у нас столько, сколько вам потребуется. Ключи потом подсуньте под двери  моей хозяйственной комнаты.
   Оскомина на душе уменьшилась. Я благодарно улыбнулся Майе Петровне.

   Вернулся в школу. Вытер ноги о влажную тряпку и отправился на второй этаж. Отпер двери актового зала. Рояль по-прежнему стоял на сцене, только еще больше был загнан в угол. Крышки совсем сняты и приставлены к стене, так что рояль стоял теперь полностью раскрытым. Пыль, конфетные бумажки, к которым присоединились теперь и окурки. Я достал специально принесенный пинцет и бинт. Оторвал кусок бинта, свернул на манер салфетки. И теперь уже не пальцами и не конфетной бумажкой, а пинцетом и марлевой салфеткой начал протирать между струн деку. Как и в прошлый раз зазвенели струны. Я терпеливо продолжал свое дело. Работать было неудобно, потому что, как я сказал, рояль был еще основательнее загнан в угол, и я едва протиснулся к нему.  Номер расчистил. Разобрал с трудом - кажется, 36419. Выбросил конфетные бумажки, окурки.  И решил оставить бинт и пинцет на струнах: как последнюю надежду на то, что все-таки пробудится у ребят сострадание к инструменту, и они перестанут его уничтожать. Пусть мы даже и ошибаемся, и это не инструмент Рахманинова.

   Уходя и подсовывая ключи от актового зала под дверь хозяйственной комнаты, я решил, что Сиби была права, когда, побывав на Кадашевской набережной, сказала мне: "Это все-таки не наша школа". Я тогда как-то не поверил - теперь был согласен. Мы здесь все-таки чужие, из другой школы. Что ж...  С нами, с той малостью, которая еще осталась от нас, всегда будет верный старый учитель Давид Яковлевич Райхин, в армейском звании - капитан. Да останется у нас в памяти наша родная школа на Софийской набережной, где когда-то звучал рояль Сергея Васильевича Рахманинова и откуда многие из нас ушли солдатами в вечную память. 

 

 В коллажах И. Панкова и А. Крупникова использованы фотографии А. Задикяна.

____________________

Источник: журнал "Пионер" 1980-е

 

окончание

назад

_____________________________