Александр Яковлев                        
продолжение



     - Алик, нам надо поговорить, - сказала утром  мама.
   Лицо мое еще горело от ледяной воды в умывальнике и холодного воздуха; вода попала за шиворот, заставляя ежиться, но и это придавало бодрости. А когда вышел, увидел на рукомойнике синицу, черненькую с желтой грудкой, она повертела головкой и вспорхнула при моем приближении. Воспоминания о ночных приключениях рапирали меня, и я невольно хихикал, вспоминая охоту за грабителями и поход за компотом. Настроение, в общем, было отличное. Ну, тетка, ну, тетечка!

   - Чего? - обратился я к маме.
   - Положи полотенце и сядь.
   - Ну, сел.
   - Алик, - мама вздохнула, и я только тут заметил, какой сосредоточенный у нее вид, как напряженно она говорит и при этом смотрит не на меня, а на разные завитушки буфета. - Алик, мы с тетей вчера говорили о тебе...
   - И что?
   - Тетя предлагает оставить тебя пожить, погостить у нее пока... Школа здесь рядом, я съезжу в Москву и привезу учебники, книги твои, в общем, все, что надо. А здесь хорошо, тихо, и воздух лучше, чем у нас в центре. Эта комната будет твоя, и весь дом в твоем распоряжении, сможешь гулять, читать... Я приезжать буду. Ну, Алик?

   - Что? - Я никак не мог понять, неужели все это всерьез.
   - Как что! - раздраженно воскликнула мама и посмотрела на меня, а в глазах у нее было не раздражение, а... - Ты уже большой, скоро четырнадцать лет. Я с тобой советуюсь, надо решать, что ответить тете.
   - Я не хочу! - воскликнул я. - Почему мне ребят бросать, школу?
   - Здесь тоже школа, тоже ребята, подружишься,а?
   - А наш класс! А библиотеки! Букинистические! И тетка эта, злая она.

   - Тетя Аглая добрая, ты просто не понимаешь еще этого. Ты ей очень понравился, она тебя хвалит и... Кормить тебя она будет хорошо, а если не  хватит, я оставлю денег, поешь в столовой... Ты посмотри, какой дом, какой сад, и всему ты будешь хозяином. Знаешь, как интересно работать в саду! Потом рассказы об этом напишешь. И книги тетя Аглая обещала тебе отдать. У нее очень много старых книг, и все будут твои... У соседей хочет купить щенка, будет собака.

   - Что мне собака... А ты зочешь, чтобы я остался?
   - Алик, - мама опять глубоко вздохнула и заговорила тише, - ты не маленький, понимаешь, как нам трудно. Если ты здесь поживешь, я смогу работать на две ставки... Потом, может быть, тетя перепишет дом на твое имя. Но даже если она просто отдаст нам что-нибудь из вещей, бронзу эту или фарфор, ради этого стоит пожить здесь.

   Я смотрел на ковер, где зеленые линии повторяли красные, потом пересекались с ними, и появлялась синяя линия...
   - Если не хочешь - уедем, я тебя не неволю. Но подумай, подумай, Алик, и вечером скажешь мне. Хорошо?
    - Ладно, - пробурчал я, и вдруг стало так грустно, так грустно.

   На завтрак тетка приготовила яичницу на большой сковороде, положила мне самый большой кусок, густо намазала маслом два ломтя хлеба и пододвинула мне:
   - Ешь, Алик. Растущий юноша должен много есть.
   Подлизывается, усмехнулся я, ожидая, что она будет хвалить дом, город, уговаривать. Но тетка молчала и как будто не смотрела на меня.
   - Лида, ты на вокзал в кассу идешь?
   - Да, мы с Аликом погуляем сейчас.
   - Хорошо.
   - Тетя, а Евдокия еще ходит к вам помогать?
   - Да. Я без нее не обойдусь. Да и она куда денется.

   Они что-то говорили, я вертел в руке массивную узорчатую вилку и никак не мог на чем-либо сосредоточиться. Школа... Екатерина Александровна... Ленка, Гриша, Резник... Кузовлев!.. Сретенский бульвар... Кирилл... Соседи, Борис Васильевич, Бугай, Бетси Моисеевна... Вот если бы этот дом был в Москве!

   - Что же ты не ешь, Алик?
   - Доедай, сынок, да пойдем.
   Я решил показать, что тверд и сдержан, что так же, как они, способен говорить о постороннем в напряженную минуту:
   - Аглая Евстафьевна, а это старинные вилки?
   - Это, Алик, фамильное серебро барона. Посмотри, на черенке - маленькая корона и вензель. Барон - низший дворянский титул, но Петр Михайлович через жену был в родстве со Строгановыми. Знаешь о них?
   - Конечно.

   - Он у меня столько читал, - с простодушной улыбкой сказала мама и совсем не к месту.
   - Строгановы были не только богатейшими людьми России, но и покровителями искусств. В Москве было ими основано Строгановское училище живописи, ваяния и зодчества.
   - Я знаю, это рядом с нами.
   - Какой ты развитой юноша. Допивай чай, и я покажу тебе баронскую библиотеку. Там есть книги и о Строгановых.

   Наконец-то! Я старался не выдать охватившей меня бурной радости. Библиотека! Целая библиотека! Да еще баронская! Вот позавидуют ребята!
   Мигом прожевав хлеб и допив чай, я вскочил из-за стола.
   - А где книги? Я нигде не видел книжных шкафов.
   - Раньше, Алик, в библиотеке Петра Михайловича книги стояли на стеллажах. Я их вывезти не могла, они по габаритам не подходили в этот дом. Пойдем.

   Мы перешли в нашу с мамой комнату. Тетка побренчала связкой ключей и открыла высокий гардероб - он весь был уставлен стопами книг!
   У меня перехватило дыхание... Пушкин, Шиллер, Шекспир, Карамзин, Достоевский, Помяловский - все собрания сочинений, огромные тома... Таких я ни в одном букинистическом не видел.

   - Здесь у меня классики и вся русская литература, - откуда-то издалека донесся голос тетки. - На чердаке в сундуках - западные писатели и все журналы. Там годовые комплекты  "Нивы". "Вестника Европы", "Огонька", "Ля тур дю монд", это на французском. Ты, наверно, и не слышал о таких.

   Боже мой! Юбилейное изданиеПушкина! Стихи, поэмы, сказки, на плотной желтоватой бумаге, дореволюционный шрифт с ятями, тут же воспоминания о Пушкине, рисунки, портреты, переложенные папиросной бумагой, Наталья Гончарова, Марина Мнишек, комментарии... Какое счастье!
   - Это издание Маркса. Нравится, Алик?    
   - Да!
   - Алик, мы же собирались гулять, - настойчиво сказала мама.
   Какое там "гулять"!
   - Не хочу. Иди одна. Я книги посмотрю.
   Шиллер, "Смерть Валленштейна".

...Здесь тайна. Все расспросы бесполезны.
Зачем так быстро подступают шведы!
На милость императора охотно
Я герцога бы отдал - пусть живет.
Я крови не хочу его. Но честью
Поклялся я - и смерть ему! А если
Его упустим, ждет меня позор.

   Перетащив тяжелые тома в столовую, я я завернул на столе малиновую бархатную скатерть, разложил книги и забыл обо всем. Громко тикали часы на стене, каждую четверть часа звенели часы с Парисом.
   Есть странное, пьянящее упоение в рассматривании, даже не чтении, настоящих книг, только в предвкушении их неспешного прочтения, в перелистывании плотных страниц, которых касались руки множества людей, живших давным-давно, а они, ныне забытые, тоже читали эти стихи, тоже радовались и восхищались, тоже вдыхали ни с чем не сравнимый запах старых книг... Но для них книги были новые!

   - Читаешь, Алик? - спросила тетка и села рядом. - Умница. В тебе есть ум, сосредоточенность и настойчивость - качества настоящего хозяина.
   - Скажите, Аглая Евстафьевна, а кто читал эти книги? Барон?
   - Пушкина - нет. Петр Михайлович купил Шекспира и Шиллера, а Пушкина я потом приобрела, после всех катаклизмов. Книги тогда совсем дешевые были.

   - Значит, эту книгу могли читать самые разные люди, понимаете?
   - Понимаю. Среди них, верно, и землекопы были. Не забудь потом  вымыть руки.
   - Да. - Я улыбнулся. Все-таки, надо отдать тетке должное, чувство юмора у нее есть.
   - Мне нравится, что ты думаешь о жизни. Это похвально. Недалекие люди тянут свою лямку и все. Я не осуждаю их. Они еще не пробудились, живут одним днем, ради суеты. А мы, думающие, не живем так, мы должны жить ради определенной цели, для выполнения своего долга. Верно? Ты понимаешь меня?
   - Да.

  Я как будто заново увидел тетку, хотя слова ее были не совсем понятны. Она вовсе не глупа.
   - Ты спрашивал, почему у меня так много ненужных вещей. Но это не "ненужные" вещи. Это мои вещи. Это вся жизнь, если хочешь. За каждой миниатюрой, часами, статуэткой стоит моя судьба. Сколько пережито, Алик, если бы ты знал!

   Она как будто всерьез расчувствовалась, но помолчала, пожевала губами и продолжала:
   - А ведь это не только история, не только материальная ценность, и ценность немалая, Алик, но и искусство! Ты любишь искусство?
   - Да.
   - Вот видишь, я сразу это поняла. Я сразу увидела, что ты внимательно, с интересом смотрел картины и  миниатюры. Как они мне дороги! Ты понимаешь меня?
   - Да, тетя.
   - И каково мне думать. представь, дружок, что все это может пропасть, разлететься по чужим рукам.
   - Да, и книги...
   - И книги! Ты любишь книги, умница. Ты знаешь им цену, а иной просто выбросил бы их как хлам. Как хлам...
   Она погладила сухой и холодной ладонью мою руку.

   - Совершенно непонятно, Алик, почему я раньше не знала о тебе. У нас с мужем детей не было, так уж получилось. Но я всегда любила детей, потому и в школе работала. Но дети в школе - это совсем другое, я для них была "училка" и все. А ты... Ты так хорошо воспитан, начитан, благороден, в тебе качества настоящего хозяина.

   Интересно, что от постороннего человека похвала звучит совсем иначе, чем от знакомого, тут очевидно, что это незаинтересованный взгляд со стороны. Да, тетка не так глупа, не так проста, как мне показалось вначале. И как верно  она поняла меня. При чем тут только "хозяин"? И действительно, ей тяжело жить одной - уже старая. Я ей буду помогать.

   Я постарался вернуть на лицо выражение тихой грусти, но внутри забушевала буйная радость.
   - Думаю, что и тебе, и твоей маме будет лучше, если ты поживешь у меня. А ты как думаешь, дружок?
   - Я... Но мама сказала, вечером...
   - Мама мамой, но мне важно, что ты сам думаешь. Ты уже почти юноша, самостоятельный человек.
   - Я... Да, поживу пока... А журналы вы мне позволите посмотреть?
   - Конечно! Я тебе дам все ключи от сундуков, где журналы, и читай себе на здоровье! Я так много еще должна тебе рассказать.

   Она погладила меня по голове, как маленького, и ушла. Читать не хотелось. Мамы еще не было. Я пошел бродить по дому.
   Наша комната, нет - моя. У окна надо поставить письменный стол, и кресло попрошу из кабинета.

   Как странно, я совсем другими глазами увидел сейчас эти темноватые, заставленные тяжелой мебелью комнаты. Борение противоречивых чувств овладело мною: неодолимое любопытство проследить те кровные ниточки, которые связывают меня  с глубью  столетий через тетку; странная, неведомая раньше гордость собственника: ведь в какой-то степени я владелец, хозяин всего этого старого, милого барахла, прелестных миниатюр... Можно будет узнать у тетки их историю, может быть, они еще лермонтовских времен; врожденная неприязнь ко всему буржуйски чужому, мягкому, блестящему, изысканному и настороженный интерес к тетке; радость от ожидания неизвестных мне романов, поэм, трагедий, стихов и просто от обладания - наконец! - десятками томов.

   "Но неужели я так все брошу и останусь здесь?" - мелькнула смущающая мвсль. "Вовсе нет, - ответил я сам себе. - Я еще не решил".
   Что же ты, сам охаивал тетку, а теперь оправдываешь? Нет. Во-первых, я ее еще плохо знаю. Может быть, ее жизнь так ожесточила. Во-вторых, здесь буду жить я, а я не такой, как она. И все будет хорошо.
     В книгах, в портретах, в самом доме был некий дух не старины, а... благородства, интеллигентности, и мне это страшно нравилось.

   Пролистав от первого до последнего листа шесть пушкинских томов, я остановился - заболели глаза. Баба Глаша советовала в таком случае промывать их холодной водой. Сняв очки, я отправился на двор, опираясь по пути о притолоки и двери.

   В густо-голубом, высоком и холодном небе светило солнце, но от него не было тепла. Поплескавшись у рукомойника, я отправился назад. Споткнувшись у крыльца, вошел в дом, и неопределенная серая мгла вдруг охватила меня. Какая-то дверь... закрыто. Не то, где столовая? Закрыто... Я брел из комнаты в комнату. На мгновение стало жутко: может, я в чужой дом попал? Позвать кого-нибудь казалось смешно и страшно... Вдруг на меня кто-то надвинулся, кто это?

   - Алик! - Это мама. - Где твои очки?
   - Там, там, за книгами, - ответил я, стыдясь приступа нелепого страха.
   Мы сидели на лавочке перед домом и ели эскимо, опять эскимо, мама купила его на вокзале.
   За спиной был дом, крепкий, деревянный, на каменном фундаменте. Дом был покрашен синей краской, ставни темно-синего цвета. Ворота и забор были некрашеные, темно-серые, высокие, как у  рыцарского замка. Перед домом был пустырь, выбитый, вытоптанный, там и сям зеленели  островки ярко-зеленой травы. По краю пустыря бродила коза и щипала траву.

   Прямо над головой небо оставалось густо-голубым, а к горизонту, там, где пустырь перегораживал длинный коричневый забор, небо стало светлее, голубизна пропадала.
   - Ты билет купила?
   - Нет, не стала, Алик, - повернулась она ко мне и тихо, со сдерживаемым волнением спросила: - так ты хочешь остаться?

   - Я нет, - забормотал я, лихорадочно пытаясь  совместить несовместимое, - но ведь тебе легче будет... Поживу месяца два, а на Новый год приеду. Попрошу у нее Пушкина и Шиллера, перевяжу веревками и привезу. Ладно?
     - Ну что ж, Алик, тебе здесь, конечно, лучше. Ты пойми, так надо.
   Мама смотрела вдаль и молчала.
   Я глянул на нее и вдруг понял, что мы расстаемся надолго, очень надолго, вокруг будет чужая жизнь и чужие люди...  "Нет, не хочу этого!" - едва не крикнул я, но вспомнил нежные краски миниатюр, тяжелые, холодные тома с чуть шершавыми переплетами - лишиться этого?

   Ну почему в жизни надо выбирать? И выбирать между тем, что тебе в одинаковой степени близко и дорого? И навсегда или надолго лишаться чего-то одного, избрав другое?
   - Так, Алик, - вздохнула мама. - Завтра поезд в двенадцать тридцать. Позавтракаем , да поеду. Значит, трусы надо привезти, майки... Рубашки тут две есть, хватит.  Пальто старое,  но походишь еще. А может, тетя новое купит...

   Мы сидели на лавочке, ели эскимо, очень вкусное эскимо, вкуснее того, что в парке Горького, ели эскимо и сосредоточенно вспоминали, что мне для жизни надо.
   - Тетради привези общие. Они на этажерке сверху лежат, на обложке две стрелы и звезда нарисована, ладно?
   - Ладно, - вздохнула мама.
   Мы молчали и ели вкусное тамбовское эскимо.